Жуга лишь кивнул, думая о своем. Отросшие рыжие волосы травник зачесал на затылок и связал ремешком в пучок.
– На мага хочешь быть похожим? – Шварц уселся, вывалил грибы и вынул нож. – Ну-ну. Напрасно, брат, стараешься, скажу я тебе. Думаешь, это конский хвост? Ха! Это у тебя лисий хвост! – он рассмеялся и потряс головой. Очистки так и сыпались с ножа. – Люблю грибы. Бывало в детстве поутру как сбегаешь в окрестный лес, к полудню наберешь, то-то славно! Вообще люблю поесть. Меня, помнится, и настоятель постоянно за это ругал. Смотри, говорил, Бертольд, чревоугодие есть грех, и смертный при том. А все равно пожрать люблю.
…Под белое вино грибы сметали в два счета, хоть и нажарили их перед тем большую сковородку – хоть сытная на вид была грибная снедь, а все ж таки пустая. Жуга опять устроился под деревом вздремнуть, монах же с Миланом завели ленивый разговор.
Вдали от города Бертольд заметно повеселел – вино, простор и свежий воздух сделали свое дело, к тому же «бесы», напугавшие его до полусмерти, оказались на поверку всего лишь навсего подгорной мелкой нежитью, подвластной, как и люди, времени, железу и молитве.
Жуга молчал, рассматривая браслет, и болтовня монаха проходила мимо слуха, пустая, словно плеск воды.
С браслета Золтан Хагг сорвал спираль. Зачем – Жуга не знал. Какой был в этом смысл, какую цель преследовал волшебник? Жуга вздохнул и вновь надел браслет на левое запястье. Пошевелил рукой. Пальцы двигались как-то неловко. В голове слегка шумело. Так или иначе, но теперь уже подвеску не вернешь, и оставалось лишь гадать, когда и как даст знать о себе какая-нибудь новая напасть. «Восток нас дурачит…» – донесся до слуха обрывок фразы. Жуга насторожился и прислушался к беседе.
– Что бы басурманы ни говорили, – лениво рассуждал Милан, – а только я скажу, что вино – это вещь.
– Во-во, – поддакивал Бертольд. – А я что говорю! Надо, надо было нам этому твоему Тибору на хвост подсесть!
– Пиво, кстати, тоже ничего, – бубнил из-под шляпы крестьянин. – Ежели, конечно, хорошее пиво.
– Да по нынешним временам простую воду-то и вовсе пить опасно! Я, признаться, тоже пиво пить люблю – пьянеешь от него как-то незаметно… – Шварц вздохнул, – как-то незаметно… как-то незаметно…
– Да… А ежели трубочку еще… А ты не куришь?
– Нет.
– Это ты зря. Когда вода холодная, без башмаков никуда…
– Сапоги… всмятку, с колесной мазью…
– …тот, кто есть, но нет кого…
– …круглая книга от корки до корки…
– …ымз – он и есть ымз, чего уж тут…
– …пере… тьфу…
Языки у обоих заплетались, все больше сбиваясь на детский лепет. Жуга, встревоженный, рванулся было встать и, охнув, повалился обратно на траву.
– Что за черт… – он сел и привалился к дереву.
В спине похолодело. Слюна ушла, язык ворочался во рту, сухой, шершавый словно вата. Перед глазами замаячил, закрывая взор, широкий серый круг – должно быть, красный («Во всяком случае, уж точно не зеленый,»– почему-то вдруг подумалось травнику) – кровь прилила к глазам. Вдруг дико захотелось пить. Жуга поднялся на четвереньки и ощупью пополз вперед, пока его растопыренные ищущие пальцы не коснулись котелка. Ни Шварца, ни Милана он уже не слышал.
Вода еще не успела остыть, и после первого же глотка голова закружилась так, что накатила дурнота. Круг перед глазами медленно вращался, постепенно завиваясь дымчатой спиралью. Круженье захватило без остатка. Мир исчез, и черная воронка уводила в бездну времени, где не было начала и конца, и каждое мгновение было лишь звеном в бесконечной цепи других таких же.
Время.
Не было прошедшего и будущего. Просто ВРЕМЯ. Травник ощущал его все сразу, целиком. Человека попросту могло нести с одного витка спирали на другой, но сама спираль просто БЫЛА. Она менялась тоже – менялась постоянно, странным, непонятным образом, иногда не без участия людей, но чаще – просто так, без всяческой причины, и невозможно было распознать, что именно являлось точкой перемены.
Спираль кружилась все быстрее, и угодивший в плен отравных грез Жуга никак не мог оттуда вырваться, пока не углядел во мраке яркий путеводный огонек мерцающего камня и не направился к нему.
Но добраться до него травнику было не суждено. Он еще успел почувствовать, как чья-то грубая рука, в кровь обдирая кожу, сорвала у него с руки браслет, и с криком провалился в темноту.
Черный водокрут сомкнулся.
…и исчез.
* * *
Удар. Наотмашь, по щеке. Еще один, еще… Голова мотнулась, безвольная, как тряпка. Жуга лежал, не чувствуя ни боли, ни обиды, одно лишь неудобство позы, и лишь удар под ребра, сильный и безжалостный, пробил барьер дурного сна, заставив травника негромко застонать.
Глаза упорно не желали открываться. Взор застилала пелена. В вечернем сумерке скользили тени по поляне. Он попробовал пошевелиться и не смог – ступни и локти схватывал ремень. Жуга мотнул тяжелой головой, скривился от боли и огляделся в поисках причины своего, столь странного сегодня пробуждения.
Искать почти что не пришлось – какой-то человек, совершенно Жуге незнакомый, стоял над ним, пихая в бок ногой, обутой в кованый сапог. То и дело по поляне туда-обратно проходили люди. Доносился негромкий чужой разговор. «Неужто турки?»– вдруг подумалось Жуге. Чуть в стороне щипали свежую траву семь взнузданных коней – для армии, конечно, маловато, но то наверняка была разведка, летучий небольшой отряд османской легкой кавалерии. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянув монаха и его дурацкие грибы. Угораздило же так нарваться… Ладно, что хоть богу душу не отдали. Скосив глаза, он разглядел Бертольда и Милана – связанные спина к спине, они валялись на траве под дубом и признаков жизни не подавали.
Турок между тем, завидев, что пленник пришел в себя, нагнулся к нему, и Жуга смог разглядеть его подробнее. Был он в широких шароварах, при сабле, заткнутой в кушак, в зелено-серой долгополой куртке, худой и смуглый, будто бы обжаренный на жгучем южном солнце. Скуластое, с заметной желтизной в глазах лицо предводителя отряда украшала тонкая холеная бородка. Бегучая кольчужная броня облегала грудь и спину, оплечь вились ремни от сабли и колчана. Тугая полоса зеленой ткани в несколько слоев охватывала поверху округлый шлем-шишак.
– Норок, гяур, – недобро усмехнулся он, оскалив ряд ровных и белых зубов. – Думнявоастрэ ворбиць?
Жуга не сразу сообразил, что турок, по какой-то непонятной причине выбрал для общения с ним загорский диалект, который, хоть и правильно звучал в его устах, был в здешнем краю совершенно неуместен. Или другого не знает? Хотя, постой. Рубашку-то он купил в тех местах пошитую. А турок-то – гляди, заметил…
Жуга хотел было ответить, но пересохшее горло отказалось повиноваться, и травник лишь облизнул растресканные губы.
– Пофтиць… дэ апэ… – прохрипел он и смолк.
Осман, однако, понял, кивнул и снял с пояса флягу. Жуга пил долго, жадно, проливая воду на рубаху; горло тут же заболело, вода холодным комом собралась в животе. Пробрал озноб, и почему-то вдруг опять изрядно зашумело в голове, хотя пора бы яду было давно уж выйти вон. «Да что ж это со мной?»– со страхом подумал Жуга.
– Вэ мулцумеск, – пробормотал он.
Турок вытряс из фляги остатки воды и вновь повернулся к травнику.
– Спунець кум пот сэ трек Копша-Микэ?
Жуга покачал головой:
– Ку пэрере, де рэу еу ну ворбеск молдовэ…
– Э? – не понял тот.
– Валах.
– Шайтан! – ругнулся тот и, коверкая слова, попробовал иное, на сей раз – местное наречие.
– На Копшу-Микэ знаешь путь? – Он тронул саблю. – Если не скажешь – умрешь.
Выбор был – веселее некуда.
– Дорогу я знаю, – помолчав, сказал Жуга. – Только идти сейчас не смогу.
Турок сжал кулаки.
– Напился вина, неверная свинья! Лежи, а завтра, Аллахом клянусь – сдохнешь, а пойдешь. – Он подтянул к себе трофейную сумку. Ткнул Жуге под нос рукоятку меча. – Твой?
– Мой.
– Где взял?
– Не твое дело, – буркнул травник.
Осман обнажил клинок, махнул им раз, другой, полюбовался гравировкой и спрятал меч обратно в ножны.
– Что будет с ними? – Жуга кивнул на Шварца и Милана. Предводитель красноречивым жестом провел ладонью по горлу:
– Нам ни к чему батрак, да и имам неверных тоже.
– Тогда я никуда вас не поведу.
Турок осклабился.
– Подохнешь с ними вместе.
Жуга пожал плечами. Мотнул головой:
– Пойди и поищи другого проводника.
На миг сердце травника замерло – он знал, что играет со смертью. Но как ни крути, а весь местный люд перебрался в города. Кого тут найдешь? Поколебавшись, турок махнул рукой.
– Ладно, будь по-твоему, – сказал он и отвернулся.
– Эй!
– Чего еще?
Жуга пошевелил руками.
– Ты забрал мой оберег. Отдай обратно.
– Зачем он тебе? Молиться своим богам?
– Я же не спрашиваю, чьим именем ты клянешься.
Лицо османа исказила злобная гримаса. В следующий миг он уже очутился возле травника, и острие его кинжала кольнуло пленника под горло.
