У Лагхи не оставалось выбора. Он решился применить весьма рискованное средство, изготовленное Эгином в соответствии с его указаниями – нить-птицу. Тем временем, Иогала замолчал и пошел разоряться Ваглум.
– Поэтому, в соответствии с параграфом двадцать восьмым пункта третьего Правил ведения поединков на соискание должности гнорра я объявляю настоящий поединок недействительным…
Повисла многозначительная пауза. Лараф засиял, окрыленным нежданным счастьем. Он даже приосанился. Мысленно он уже осыпал Ваглума и Иогалу милостями без конца и без края. Неужели снова небеса расположены к нему? Лараф был так увлечен фантазмами своего спасения, что не заметил как мерзостный урод в латаном плаще, держа руки за спиной, раскручивает наверченную на мизинец наподобие кольца тонкую шелковую нить сталистого цвета.
– И мы просим вас, милостивый гиазир, немедленно покинуть помещение, – подбоченился Ваглум. – В противном случае…
В ближайшие сорок коротких колоколов Ваглум не произнес ни единого звука. Поскольку в этот момент палец Лагхи был полностью освобожден от нити.
В следующую секунду нить, налившись магическими соками, выпрямилась в подобие идеально ровной стальной проволоки длиной в локоть. Лагха метнул ее в сторону возвышения, где восседали пар-арценцы.
На расстоянии вытянутой руки от лиц Ваглума и Иогалы нить с едва слышным дребезжанием повисла в воздухе и словно бы стала толще. Оба пар-арценца уставились на нее, как если бы она могла сделать их бессмертными. «Поймал, – удовлетворенно кивнул Лагха. – Был бы здесь Йор – этот номер никогда бы не прошел. Он бы первым делом поставил защиту, и только после уселся бы в кресло!»
Лагха знал, что теперь ни Ваглум, ни Иогала не видят ничего, кроме этой нити и не слышат ничего, кроме ее дребезжания. Рецепт этого фокуса Лагха лично добыл, знакомясь в библиотеке Маш-Магарта с фальмским списком «Книги Урайна» – самым полным, самым подлинным.
Нить исправно висела в воздухе и исправно наливалась сталью. Это означало, что теперь никакой особой хореографии поединка на мечах больше не требуется. Лараф, не будучи тупицей, тоже это понял после того, как тщетно пытался докричаться то до одного, то до другого пар-арценца.
И тогда Лараф посмотрел на своего уродливого врага глазами барашка, за которым захлопнулись ворота скотобойни. Их глаза не встретились, поскольку в тот момент Лагха был озабочен бережным извлечением на свет говорящей раковины, хранящей голос баронессы Зверды. Эта проволочка придала Ларафу смелости. В нем воскрес приказчик из Казенного Посада, привыкший торговаться, юлить, врать.
– Назначьте цену за свое поражение! Я ее заплачу! Я богат! Я могуществен! Вы даже не догадываетесь, что с вами сделают эти люди, если вы меня убьете! – Лараф показал на замороженных Ваглума и Иогалу, подразумевая, конечно, всех остальных офицеров Свода.
– Цену? Вы столько не заплатите, – хмыкнул Лагха, извлекая из кремово-розового жерла крапчатой раковины затычку из сухой травы.
– Вы не знаете моих возможностей, – возмутился Лараф. – Хотите – и княгиня Овель пожалует вам… да что хотите! Весь Новый Ордос, например! Все земли, все общественные здания, все! Хотите – новоордосские соляные промыслы будут ваши!
– Мне даром не нужен Новый Ордос. Там плохой климат. И соляные промыслы мне тоже не нужны. Столько соли мне не съесть и ко Дню Охарада, – отшутился Лагха. Он располагал временем. Нужно было немного подождать, пока раковина пробудится.
– Тогда назначайте свою цену!
– Не могу! – развел руками Лагха.
– Но почему «не могу»?! Соль не обязательно есть самому! Ее можно продавать…
– Мое желание стать гнорром бесценно.
– Если бы вы знали, как это в сущности скучно – быть гнорром, – с деланным равнодушием сказал Лараф.
– Представьте себе, я знаю.
– Послушайте, у меня есть идея и получше, – вдруг сообразил Лараф. – Если вы так хотите стать гнорром, то вовсе не обязательно меня убивать. Можете становиться им так, сразу. Я просто сейчас возьму и уйду. А вы останетесь. Я скажу всем, что вы меня победили. Что вы – по праву гнорр. Идет?
– Нисколько. Мне нужен не только эрхагноррат, мне нужно также и ваше тело.
Лараф поежился. Этот разговор ему очень не нравился. Не то, чтобы была уж очень большая надежда на то, что этот уродливый псих купится на мирские блага, и все-таки…
– Зачем вам мое тело? Вы что, каннибал?
Лагха не выдержал и расхохотался. Выскочка из Казенного Посада оказался не так туп и не так скучен, каким представлялся со слов Зверды, которая иначе как о кретине о нем не отзывалась.
– Я не каннибал. А тело мне нужно потому, что оно мое.
Как ни трудно в это поверить, но Лараф все еще не мог понять, к чему клонит незнакомец со странной раковиной на ладони. Более того, он почти не воспринимал смысла слов, которые тот произносил. Он снова принялся блефовать.
– А вот что я вам еще могу предложить, так это жгучий секрет моей жены Овель. Если вы будете его знать, вы сможете управлять ею по своему желанию. Представьте: Сиятельная княгиня – ваша рабыня…
– Да прекратите вы наконец торговаться! Вы же не на базаре, Лараф, – с укоризной сказал Лагха и положил раковину на пол.
Упоминание его настоящего имени подействовало на Ларафа как удар плети на болтливого галерного раба. Он тут же замолк.
Когда раковина начала говорить голосом Зверды, Лараф понял, что поиграл окончательно и бесповоротно. Хотя в Истинном Наречии Хуммера он был удручающе неискушен, он все-таки смог узнать несколько магических формул, которые слышал тогда, в шикарной гостинице «Обитель блаженства».
«Стань осенней травой, замри, затихни. И будет твой язык ленив, а твой разум пусть будет пристыжен», – так переводилась первая строчка заклинания.
Когда раковина начала говорить, ноги Ларафа ослабели и как-то сами подкосились. Он рухнул на спину, стукнулся головой о пол и прикусил язык.
Внезапно откуда-то с потолка посыпался снег. Густой, плотный, но совершенно сухой, как будто состоял не из воды, а из клочков беленого льна. От снега пол комнаты сделался белым, тело Ларафа таяло под сухим саваном, который становился все толще и плотнее.
Как и тогда, в самом начале своего эрхагноррата, он чувствовал, что не может ни повернуться, ни вздохнуть. Поэтому он не видел, как Лагха лег рядом с ним и вольготно раскинул руки.
Зверда колдовала устами говорящей раковины, родной сестры той, что некогда носил с собой по просторам молодой и дикой Сармонтазары Звезднорожденный Элиен. Голос баронессы был тихим и нежным, на глаза Ларафа навернулись неосуществимые слезы. Ему вдруг стало больно и обидно. Он чувствовал себя одураченным – обманутым Звердой, обманутым этим уродом в плаще, обманутым пар-арценцами, которые как дошколята в кукольном театре пускали слюни, пялясь слезящимися от напряжения глазами на нить-птицу, которая стала между тем толщиной в хорошо покушавшую пиявку, вместо того, чтобы спасать его, спасать!
Вдруг к голосу Зверды примкнул дородный бас Шоши, проклятого Шоши, и Ларафу невыносимо захотелось… женщины. Любой, самой отвратительной, старой и жирной, беззубой, насквозь протраханной портовой шлюхи. Его чресла зудели и, как казалось Ларафу, разбухли до невероятных, карнавальных размеров.
Лараф не знал, что именно в этот момент вся жизненная сила его тела собралась в самом низу его позвоночника, повинуясь, словно каракатица – дудке заклинателя, словам Зверды. Собралась для прыжка в чужое тело – в тело глиняного человека. Лараф вдруг вспомнил о Тенлиль – о Тенлиль, о которой он так старательно не вспоминал последние месяцы. На него навалилась болезненная нежность и он даже заплакал бы, если б его тело было в состоянии плакать.
Саван снега тяжелел. Сила, вдавливающая его в пол, становилась все более мощной и все более требовательной.
«Вот если бы подруга сейчас была со мной!» – в отчаянии подумал Лараф.
«Ад гарам байян!» – в качестве последнего довода попробовал выкрикнуть он. Это было заклинание, разрывающее магические путы. Одно из немногих, назначение которых он помнил назубок. Одно из немногих, которыми он никогда не пытался воспользоваться. Но лишь хрип сумели исторгнуть его красивые, заемные губы.
А потом была покрытая серыми дюнами равнина. Дюны, освещенные безрадостным бордовым светом, тянулись до самого горизонта однообразной чередой. Он, представленный менее, чем голосом, присутствовал там, среди дюн, на правах чуть более плотного, чем ничто, промежутка между песчинками. Иного слова не подобрал бы и сам Лагха Коалара. Ибо только слово «присутствовать» подходит для описания жизни без тела, жизни без времени.
«И так навсегда», – в исключающем малейшие подозрения об ошибке ужасе догадался Лараф.
7
Довольно скоро гнорр Лагха Коалара пришел в себя в теле варанского гнорра Лагхи Коалары.
