«Красавица, не прячь от людей
Свой ясный взор под пышную прядь!»
– машинально перевел Сорго. «Так это же пели еще во времена Элиена Звезднорожденного! Экий эрудит этот юноша!»
Сорго остановился. Желание заговорить со странным юношей было непреодолимым.
И хотя обстановка явно не располагала к просвещенным беседам, он подошел к безумцу и спросил.
– Ты знаешь, кто сочинил эту песню, милейший? – Сорго был уверен, что его собеседник не принадлежит к дворянскому сословию. Уж больно жалкий вид он имел и уж больно грязным представлялось его тело. Но врожденная вежливость заставила его прибавить обращение «милейший».
– Никтоже может отвечати. Так песнь пети в краю моим отчем, – ответил юноша, с интересом поглядев на Сорго.
От этого глубокого, неюношеского, а какого-то по-старчески проницательного взгляда Сорго стало не по себе.
– Где же твой отчий край? – спросил Сорго, дивясь странному архаическому варанскому юноши. «Небось, при дворе Инна окс Лагина говорили приблизительно так же,» – ухмыльнулся Сорго.
– Во млеце времени край мой отчий есть, – нехотя отвечал юноша, поплотнее закутываясь в свое несусветное покрывало.
«Видимо, все-таки сумасшедший», – с сожалением вздохнул Сорго. Хотя ответ юноши, который считал, что его отчий дом растворен в молоке времени, порадовал Сорго как поэта и тонкую натуру. Уходить ему не хотелось.
– Тебе трудно говорить на варанском? – спросил Сорго.
– Так, господаре. Зело трудно, – кивнул юноша. – Ре-тарске наречие глаголити.
Сорго возликовал. В кои-то веки ему случается применить свои познания в древнетарском, которые он считал недюжинными.
К счастью для Сорго, разговор, завязавшийся после того, как юноша перешел на ре-тарский – который на деле являлся древнетарским, как и слова песни – потряс поэта до глубины души.
Юноша рассказал ему свою историю. И хотя Сорго понял не больше трети рассказанного, ее с лихвой хватило на то, чтобы заинтриговать его.
Оказалось, что юноша вырос в Северной Лезе, где дед научил его языкам. Оттуда его похитили разбойники. Однако во время землетрясения эти разбойники погибли, а он едва сбежал из их разрушенного дома, завернувшись в украденное покрывало. Заветная мечта юноши – вернуться домой.
Также выяснилось, что тезка великого северянина не ел с самого утра. И что ему трудно ходить, поскольку его нога вдруг начала хромать.
– Я приглашаю тебя к себе домой. На обед, – сорвалось с губ Сорго после того, как они проговорили с юношей около часа.
Юноша согласился. По его уверениям, он не знал, что делать дальше. Спешным шагом, чтобы не привлечь к себе внимание какого-нибудь случайного идиота из Опоры Благонравия, ведь юноша по-прежнему был наг, Сорго и Кальт, чье имя Сорго уже успел узнать, направились к дому поэта.
Хромой юноша оделся и помылся, сразу же приобретя вполне придворный вид. Он держался с достоинством и двигался с воистину царственной нерасторопностью.
А когда Сорго обнаружил, что познания Кальта распространяются не только на древнетарский язык, но и на древнюю историю, где они просто неисчерпаемы, Сорго понял, что никогда не простит себе, если даст этому странному юноше уйти из его дома сразу после обеда и не предложит ему стол и комнату в своем доме.
Он понял, что из разговоров с Кальтом может родиться нечто большее, чем просто пара-тройка стихотворений. Из рассказов юноши про полководцев древности, отличающихся такой живостью и таким знанием деталей, вполне может получиться целый роман в стихах! Роман-эпопея, который сделает из Сорго Вайского не просто придворного поэта. А классика, гения, божество литературы.
«И я в нем не ошибся!» – ликовал Сорго, укладываясь рядом с сопящей Лормой.
В его голове вращались выбракованные стихи из поэмы о ре-тарской войне.
Кальт Лозоходец в обличье Ларафа окс Гашаллы мирно спал в спальне, расположенной этажом ниже. В той же самой, где некогда спал Эгин.
3
Возвращение в сознание было резким, как пощечина.
Эгин зашелся в кашле, согнулся пополам и изрыгнул мощный поток воды, которому позавидовал бы иной дельфин пиннаринских фонтанов.
Его била дрожь. Ощущение конечного, гибельного, беспредельного холода заполняло все тело. Словно бы его заточили в ледяную глыбу, а потом через месяц разморозили и оживили. Да только схалтурили преизрядно, поскупились на кроветворные эликсиры и в жилах осталась холодная водица, а не горячее красное вино уроженца Варана.
Эгин перевернулся на спину и открыл глаза. Точнее, обнаружил, что глаза-то его, похоже, и так были открыты, да вот только не видят ровным счетом ничего.
В толще черного хрусталя небес не было ни звезд, ни луны, ни солнца. «Что я вижу и вижу ли я что-то?»
– Эй! – выкрикнул Эгин что было мочи.
Он не услышал собственного голоса.
– Эээй!!!
Эгин снова закашлялся.
Сплюнул пригоршню желчи.
На ощупь заключил, что лежит на досках. Видимо, все той же лодьи спасателей-на-водах.
В ушах зашумело, словно по сторонам низвергались четыре рокочущих водопада. Почему четыре – Эгин не знал, но образ этого числа неожиданно представился ему с надчеловеческой, беспредметной внятностью.
Эгин сел, подтянув ноги к подбородку. Если так продлится дальше – он умрет через несколько минут. Просто замерзнет насмерть.
Вспыхнувший свет полоснул в первую очередь даже не по глазам – по сознанию. Словно бы солнце зажглось не над Ильвесским хребтом, не на шпиле царской резиденции, а под черепным сводом.
Вместе со светом возродились звуки.
– Да, брате, это почище Волшебного театра, – прошептал один из спасателей-на-водах прямо над ухом Эгина.
– А то! Она ж, царица, только начинает еще. Ты сейчас не то что театр, а и свое имя позабудешь, – ответили не шепотом, но вполголоса.
– Ваша светлость… ваше величество… разрешите представить вам… – это был голос, похоже… Лилумы!
Какая-то женщина лопотала на ре-тарском. Кто-то – на варанском. Этот «кто-то» был опознан Эгином как Есмар. Он сбивчиво объяснял, что в соответствии с предсказанием имеет честь являться ее, госпожи Итской Девы, законным супругом.
– Я полагаю, госпожа Итская Дева или, точнее, Царица Озера и Города, нас пока что просто не слышит. Учитывая, что печатей еще три, я бы посоветовал всем присутствующим сбиться в кучу на корме, накрыться чем есть, зажмуриться и благоговейно примолкнуть. Проще говоря – заткнуться, – заключил Милас, слегка повысив голос.
Эгин наконец начал различать отдельные силуэты. Да, он в лодье, которая по-прежнему битком набита народом и по-прежнему ошвартована у колонны с капителью в виде женщины-рыбы.
А на носу судна – все то же деревянное изваяние девочки.
Все то же? Деревянное?
Эгин напряг зрение до крайнего предела.
На носу лодьи стояла девочка. Довольно высокая для своего возраста, который, согласно легенде, был равен одиннадцати годам.
На ее плечах висела длинная крупнозвенчатая кольчуга. Не стальная, не бронзовая и вообще не металлическая. Именно из-за неопределенного цвета и фактуры кольчуги Эгин не сразу ее разглядел и принял девочку за прежнюю деревянную статую.
Еще пара секунд – и он наконец понял. Легендарная одежда Итской Девы была изготовлена из кольцевых спилов полых костей или бивней какого-то животного. По цвету она почти полностью совпадала со светлым деревом, из которого была вырезана статуя.
Царица Озера и Города стояла к ним спиной и, похоже, действительно не слышала и не видела никого. Есмар, который топтался у первой ступени лестницы на носовую площадку, пока еще не решился приблизиться к ней. Как и Лилума, как и Вуймол…
«Жив, маленький гаденыш! Жив!» – сквозь холод, владевший членами Эгина, наконец прорвался тонкий лучик тепла.
Итская Дева подняла руки.
Эгин непроизвольно проследовал взглядом вслед за кончиками ее пальцев.
Такого ему видеть еще не приходилось. Восточная половина неба была свободна и от тумана, и от туч. Впервые за шестьсот лет над Итом светило солнце.
Однако прямо у них над головой творилось нечто неладное.
Там облака будто уплотнились, сбившись в дикие зеленовато-коричнево-черные острова и архипелаги. А дальше к западу и до самого горизонта тянулась непроглядная завеса тяжелых туч, передний край которых оканчивался приблизительно над Сермельской плотиной.
Все это напоминало карту какой-то большой неведомой земли. И если бы только Эгин не был оглушен происходящим, он бы сообразил, что на небесах сейчас отразился перевернутый Синий Алустрал во всем своем чужом и пугающем великолепии.
Солнце на востоке разгоралось все ярче. Теперь оно палило по-летнему немилосердно.
– Пошла вторая печать… – пробормотал спасатель-на-водах.
Многие поспешили последовать совету Миласа и накрылись кто чем попало – плащами, снятыми камзолами, кусками парусины. Лилума безо всякого стеснения натянула на голову подол своего платья, обнажив худой зад.
