мы мимо этого дома сколько раз проходили!
– Ну так что, сыночки, поможете старой женщине? – раздался голос из дыры в крыше. Свят бросил недовольный взгляд на Власа и принялся расширять отверстие дальше, пока в него не получилось пролезть целиком. В пролившемся в избу свете появилась всклокоченная старуха, укутанная в выцветшие шали. Она сама казалась огромным комком застаревшей плесени.
– Как ты тут очутилась, бабушка? – спросил Свят.
– Как-как? Была я тут. Прилегла поспать на часок, смотрю, а дом-то и залило, – всплеснула руками женщина.
Юноши переглянулись. Даже у Власа не нашлось подходящей шутки. Свят неуверенно пожал плечами и выдавил усмешку.
– Это же сколько ты спала, бабушка?
– Сколько старость требует. Радоваться надо в мои лета-то: сна может ни в одном глазу не быть месяцами, зато потом спишь как младенчик, так что и сам не поймешь, помер или нет.
Свят спустился на печь и протянул руку старухе. Та неуклюже привстала и выпростала из-под платков и шалей узловатую ладонь, покрытую темными пятнами.
– Давай, бабушка, я тебя подсажу, а друг поднимет.
– Ай, славно. Смотри только, чтоб бабушка потом смогла свои старые косточки собрать, – прогнусавила та и зашлась сиплым визгливым смехом. Рука у нее оказалась неожиданно теплой, даже горячей, будто старуха все это время спала на растопленной печи.
С проворством молодой девчонки она оперлась на Святослава и взвилась вверх, выскочила на крышу, почти не касаясь Власа и… тут же снова сгорбилась, принялась вздыхать и кряхтеть. Свят выбрался следом и кивнул, наткнувшись на тяжелый, недовольный взгляд друга.
– Бабушка, есть у тебя где остановиться? Друзья или родные?
– Все бабушкины родные за лес да за реку ушли, – пожала плечами старуха, уверенно шаркая к лодке. – Хотя есть один домишко, в котором я желанная гостья. Во-о-он там подруга моя давняя живет.
Она указала длинным пальцем на терем, угрюмо возвышавшийся на холме. Свят и Влас переглянулись, уже жалея, что достали сумасшедшую бабку из избы. Та, словно почуяв их перемигивания, обернулась и расхохоталась.
– Не бойся, княжич, мы с княгиней уж много лет дружбу водим.
– Не помню, чтобы матушка…
– А-а, – пригрозила пальцем старуха. – Не мать она тебе. А останешься с ней наедине, напомни, что раз уж она решила стать тебе матерью, то женою уже не сумеет.
– Ты сбрендила, карга! – вздыбился Влас, но княжич выставил руку, осаживая его. В голубых глазах юноши застыли страх и непонимание.
– Откуда ты?..
– Бабушка все знает, что птички на своих хвостиках и крылышках носят. Все видит, все слышит. Даже то, чего другие знать не хотят. Ну, давай, вези меня к подруженьке. Да пошевеливайся, пока холод не вгрызся в твои косточки, хворать тебе еще рано, княжич.
Перемахнув через борт лодки, она уселась поудобнее, нашла завалявшуюся корку хлеба и принялась грызть ее, мурлыча что-то себе под нос. Юноши переглянулись, не решаясь произнести хоть слово при странной женщине. Оживление на ее морщинистом лице ясно говорило о том, что старуха изголодалась по хорошей болтовне. Хоть юноши и старались не смотреть в ее сторону, она все равно пыталась разговорить их:
– А что такие невеселые, мальчишки? Как будто и не рады, что жизнь спасли.
– Как тебя зовут-то, бабушка? – подал голос Святослав, усаживаясь на весла напротив старухи.
– А как назовешь, так и будут звать, – она рассмеялась, когда княжич нахмурил брови, и добавила: – Ладно-ладно, пусть буду Олеся. Хорошо? Ну, вот и ладненько.
Глава 2
Княжеский терем безразлично глядел на Дол пустыми окнами. До самой темноты в стенах не зажигали света, а когда становилось совсем уж мрачно, разрешалось затеплить одну или две сальные свечки на комнату: много огня княгиня Дана не терпела.
Она вообще много чего не терпела. Она не любила кошек и собак, птиц, пересоленную еду и незваных гостей. Одиночества княгиня тоже не переносила.
Ей нравилось иметь рядом кого-то, кто не перечил, не спорил и не перебивал, когда княгиня Дана начинала говорить. Речи ее лились бурной рекой. Она рассказывала истории из своей юности, по десять раз на дню могла так и эдак пересказать день, когда князь Всеслав слезно просил ее стать его женой, потому что увидал в ней – простой крестьянской девушке – благодетели настоящей княгини и красоту покойной жены. Святослав едва ли помнил родную маму и просто верил Дане, видя безграничную нежность, появлявшуюся в глазах отца при взгляде на молодую жену. Теперь и образ князя потихоньку выветривался из памяти. Святослав старался его сохранить, задержать, подолгу сидел с закрытыми глазами, восстанавливая в памяти строгие черты, но стоило приподнять веки, и все развеивалось. А ведь болезнь забрала отца всего три месяца назад. И только минули сорок дней, как на Дол обрушились беды. Сперва засуха, теперь потоп. В этом видели дурное предзнаменование, но разобраться, что именно разозлило высшие силы, не получалось, поэтому они просто обращались к каждому, кто мог их услышать. Отправляли скотину в лес, жгли сухие травы в печах, кормили хлебом покойных родственников. Но лучше не становилось.
Тогда-то и появились кумушки – две женщины, которых княгиня расположила в тереме как почетных гостий и в чьей компании проводила все дни. Святославу они не нравились. Холодные, отстраненные, они никогда не обращались к нему напрямую. Даже если кумушки были с ним в одной комнате, они говорили как бы через Дану, не оглядываясь на Святослава и постоянно называя княжича «он» или «этот». Одно хорошо: говорили они мало. То ли таились, то ли боялись. «Уж не Даны ли?» – думал Святослав. С их появлением княгиня, жизнерадостная молодая женщина, утратила всю веселость. Она стала нервной, мрачной, глядела исподлобья и непременно обижалась, как только что-то было сделано поперек ее слова. Дана и раньше была непростой, и за все пять лет, что она жила с ними в тереме, Святослав говорил с ней не чаще, чем того требовали приличия. Она не настаивала.
На отцовом смертном одре Дана поклялась быть матерью Святославу, но, стоило князю спокойно испустить последний вздох, все вернулось на круги своя. Княгиня держалась особняком, почти не заходила на мужскую половину, а Святослав и сам старался с ней не встречаться. Правда, только прошла пора горевания, княгиня стала искать встречи с пасынком. Может, смерть отца лишь теперь пустила корни в ее разуме и перестала виться утренней дымкой. Так или иначе, сочувствия ее утрате Свят не испытывал, как не ощущал сопереживания своей потере. Не искал он и утешения в объятиях девушек, которые первое время еще стремились развеять его тоску, но потом и сами стали сторониться будто одичавшего княжича. Теперь он только и думал о том, как с первой осенней листвой станет совершеннолетним и отправит мачеху на самый дальний хутор, лишь бы не
