и тело, покрытые большими буграми мышц, туго обтянутыми черной шкурой, чернеющей даже в темноте, с висящей из разорванной кожи гниющей плотью, роняли на Альфонсо больших, белых червей. Из обрамленной огромными зубами пасти вывалился синий, вонючий язык, с кончика его капнула слюна, зашипела на коже, прижигая словно тлеющим угольком.
Кариизий. Этим словом священники пугали прихожан заставляя нести денежку в копилку церкви за спасение от него. Это слово вселяло дикий ужас в любого, самого прожженного убийцу, маньяка, каннибала. Это слово, из-за которого преступники охотнее выбирали смертную казнь, чем час, проведенный в лесу.
Кариизий был домашним животным Сарамона, его самым жестоким убийцей, самым непобедимым демоном. Считалось, что от одного его жуткого воя, у самого храброго воина останавливалось сердце, ведьмы не появлялись в его присутствии, а остальные демоны его побаивались.
Альфонсо прекрасно знал, что это чушь: из- за деревьев, шевелящимися, черными пятнами, начали появляться и те и другие, наполняя полянку истошным, гортанным криком, воплями, смехом, улюлюканьем. Рогатые, двухголовые, покрытые бородавками, волосатые существа окружали его, скребли когтями землю, наполняли смрадом свежий лесной воздух. Одна ведьма-самая мерзкая, склонилась над Альфонсо – оторванные от ее страшной рожи лоскутки гниющей кожи щекотали ему лицо, пачкали теплой, шевелящейся слизью. Красными, кровоточащими глазами долго она смотрела на него, наслаждаясь его страхом, потом нижняя половина лица ее разорвалась, за хлопьями треснувшей кожи показались гнилые пеньки зубов.
– Боже, это рот! – вдруг подумал Альфонсо, хотя рот у ведьмы оказался там, где он и должен был бы быть, просто изначально его не было видно. Его уже не трясло от страха, его парализовало, кровь отхлынула от лица и пальцев рук. Альфонсо уже не боялся умереть, но что-то ему подсказывало, что простой смертью здесь не обойдется.
Кариизий наконец – то выдернул когти из Альфонсо – полилась теплая, густая кровь, затекая под одежду, поливая шевелящихся там червей.
– Не дергайся, сладенький, – гнилой, покрытый слюной и гноем рот ее прижался ко рту Альфонсо, кусая ему губы до крови, одновременно с этим он почувствовал удары ее острых когтей в живот. Задыхаясь затекающей в рот слизью, изо всех сил сдерживал он тошноту и рвотные позывы, и не мог пошевелиться, чтобы сбросить с себя костлявое, разлагающееся тело, которое вцепилось в него мёртвой хваткой. Вокруг оглушающе визжали ведьмы, хрипели демоны, облизывала тело Альфонсо ведьма, пока вдруг не зарычал Кариизий, и тогда все резко смолкли. В оглушительной тишине мерно раздавались гулкие шаги, от которых подбрасывало землю, повеяло жаром, запахло сладко – противным запахом горящего человеческого тела.
– Сарамон, – подумал Альфонсо. Страх постепенно оставлял его, поскольку жизнь его оставляла вместе с вытекающей кровью, и окружающие его создания казались не детищами ада, а просто уродливыми, недопохороненными недочеловеками. Он даже умудрился сесть, облокотившись на дерево, несмотря на угрожающий рык пса.
– Тихо, псина, – сказал он исчадию ада – почему то ему стало неимоверно хорошо и даже весело. Особенно смешили волосы в ушах пса-демона, словно у столетнего старика, они торчали куцыми пучками, колыхались на ветру.
Сарамон хоть и оказался горящим скелетом, обтянутым скворчащей кожей, пузырившейся черными волдырями, которые постоянно лопались с раздражающим звуком, но был совершенно не страшный, где то даже забавный, несмотря на то, что время от времени кидал в разинутый рот оторванную человеческую голову и дробил ей череп большими зубами. Был он ненамного больше просто высокого человека, но обладал поистине огромной, и очень эластичной пастью.
– Альфонсо дэ Эстеда, – голос его был похож на грохот камней, катящихся по склону скалы, – неужели ты думал, что можешь безнаказанно бродить по моим владениям?
– Сарамон, какая встреча! Полтора года брожу по лесу, все никак с тобой не встречусь. А насчет наказания не бойся – меня поцеловала твоя подружка, хуже уже ты мне точно ничего не сделаешь.
Альфонсо рассмеялся веселым, заливистым смехом, настолько заливистым, насколько позволяли больные ребра и сдавленные удушьем легкие. Все, что он сказал, казалось ему ужасно смешным, хотя все же где-то, далеко в чертогах разума, притаилась мысль о том, что все происходящее вокруг несколько странно, но она была робка, слаба и молчала в тряпочку.
– Помолись своим богам, ведь в том котле, где ты будешь купаться в своих горящих внутренностях, такого шанса у тебя уже не будет.
Сарамон взял в руки копье и указал ведьмам острием на Альфонсо: – он ваш!
– Ха-ха-ха, – смеялся Альфонсо, и не мог остановиться, пока сотни зубов и когтей рвали его на части, визжали от жадности, брызгали друг в друга кровью Альфонсо, балуясь с едой, рычали и вырывали сердце из лоскутов окровавленной плоти. Все это время он хохотал противным хрипом, прерывая смех затяжным кашлем, пока кто то из демонов не догадался выломать ему челюсть и заткнуть…
Солнце слепило даже сквозь закрытые веки, разбрасывая жаркие лучи свои по всей комнате, пропихивая их сквозь дорогущее Тистакское стекло. Ноги горели огнем, а голова мерзла, нижняя челюсть стукала об верхнюю и раздражала клацающим звуком, но хотя бы не было бредовых, хоть и отменно реалистичных видений, связанных с отвратительным интимом с ведьмами. Все тело болело, но болело глухо, скорее ныло, совершенно не хотело сохранять форму сидящего человека, и только прикованные к дубовым брусьям руки, ноги и голова позволяли, хоть и против воли владельца, сохранять полувертикальное положение. Шевелиться совершенно не хотелось, даже открыть глаза казалось все равно что совершить подвиг, но это сделать было надо, ведь этот подвиг ты должен был совершить во имя себя, а лучшей мотивации действовать нет и никогда не будет. Альфонсо разодрал слипшиеся веки, и даже попытался хорохориться – поднять голову, но бросил эту попытку, и смотрел исподлобья, выгнав глаза на лоб.
Напротив него стоял старый мужик, лет двадцати трех, обросший, в мятой, местами грязной рубахе, подпоясанной, надо думать, поясом, широких шароварах из мешковины, заправленных в сапоги из дешевенькой собачьей шкуры, и целился из арбалета Альфонсо прямо в голову, положив свою щеку на ложе, глядя прищуренным, сосредоточенным взглядом поверх стрелы.
– Кто ты такой? – медленно, раздельно, с паузами проговорил старик так, словно говорил с юродивым.
Альфонсо хотел было сбалагурить, сказать какую-нибудь дурацкую шутку, типа «зашел на блины», как это делают все отважные рыцари, глядя в глаза смерти, в выдуманных былинах, но вовремя одумался – все таки не то время и не то место..
– Я Альфонсо дэ Эстеда, ходок, мне двадцать пять лет, не женат, детей нет.
Коротенькая получилась характеристика, но больше Альфонсо не нашел что сказать. Тем более и эти слова дались ему очень тяжело, поскольку распухший язык очень болезненно стукался о небо и не мог улечься во рту, норовя вывалиться на воздух.
– А
