сам, когда я анализировал его, было непривычным: яркий свет, обилие стекла и металла, автоматический перевод, о котором говорил Боря.
4. Заведение было повреждено, но не полностью разрушено. Той планете предстояли большие перемены.
5. Сообщение, которое все мы увидели, абсолютно точно принадлежало Ванечке и дело не в приметной манере ошибаться почти в каждом слове. Я, взрослый я, чувствовал его присутствие. Его присутствие почувствовал и Боря.
6. Я отправился в Космос и, кажется, не сделал его лучше.
Запись 186: После Ванечки
Меня нашли в лесу без сознания. Когтей на моих руках уже не было. Изменения в теле невозможно поддерживать во время сна или будучи без сознания, так что тело всегда возвращается к своему естественному состоянию.
Если бы все увидели мои когти, дело стало бы ясным, я думаю.
Но никто их не увидел. Я лежал, перепачканный землей и кровью, но совершенно неповрежденный. Я очнулся довольно далеко от места нашего с Ванечкой сражения. Он перетащил меня? Заставил идти самостоятельно, но я этого не помню? Зачем? Изуродованного дерева рядом не было, как и следов нашей борьбы. Я вообще не понимал, где нахожусь. Может, мне все приснилось? Хорошо бы.
Дени Исмаилович сунул мне под нос ватку, смоченную нашатырным спиртом. Я окончательно вынырнул из сна о будущем, где все стало хуже из-за моего рождения, на глазах у меня были слезы (но я думаю, это из-за нашатыря).
– Арлен! Арлен! – говорил Дени Исмаилович. – Арлен, ты в порядке?
Я пробормотал что-то. Боря вырвал у Дени Исмаиловича пузырек с нашатырем и сунул мне под нос, я отшатнулся.
– Давай, очнись! – Голос его звучал перепугано, и я подумал, что Боря вспоминает о Володе, о том, как Володя умер, и одна картинка чрезвычайно легко накладывается на другую.
В конце концов, он меня ударил.
Я сказал:
– Прекрати.
– Живой! Живой!
Антонина Алексеевна кинулась ко мне, упала рядом со мной на колени с легкостью маленькой девочки.
– Где он?!
И тогда я, еще не до конца очнувшись, совершил некий поступок, который уже можно назвать ложью.
– Не знаю, – сказал я.
Хотя в общем смысле, конечно, я не солгал. Ведь я в самом деле не знал, где Ванечка. Я не солгал, но и ничего не объяснил.
Я смотрел на красивое, нежное лицо Антонины Алексеевны и видел, как ее глаза наполняются слезами.
– Я не знаю, – повторил я.
– Что случилось?!
Дени Исмаилович сидел передо мной на коленях.
– Арлен, ты можешь рассказать?
– Подождите, – сказал Станислав Константинович. – Пусть в себя придет.
Боря был единственным ребенком здесь, а единственный взрослый, которого тут не хватало, – отец Дианы. Наверное, он остался с ребятами.
Но почему взяли Борю?
Я смотрел на них всех и не мог понять, что мне делать. Красивая Ванечкина мама, добрая, смешливая женщина, его маленький умный брат, больной отец, которого я ни разу не видел.
Разве мог я с ними так поступить?
Но разве не должен был?
Язык мой еле ворочался, но я сказал:
– Мы играли. Залезли на дерево, а потом упали. И больше я ничего не помню. Наверное, он испугался. Побежал за помощью и потерялся. Надо его искать.
Снова и ложь и правда. Нет, уже почти ложь. Небо уже просветлялось, сколько же я так пролежал?
– Зачем вы убежали? – спросила Антонина Алексеевна. Я думал, она будет на меня кричать. Такая взрывная и эмоциональная женщина. Но тут вдруг Антонина Алексеевна показалась мне совсем маленькой девочкой, отчаявшейся найти щенка. Она терла глаза, точно так же как Ванечка тогда, на дереве, ее колени испачкались.
Какая маленькая.
Теперь я знал, нельзя сказать одновременно ложь и правду, уже не получится причудливо смешать их или нарисовать две параллельные линии.
Сейчас, подумал я, либо скажу все, как есть, либо совру.
Но врать ужасно нехорошо, этого совсем нельзя делать, меня так учили.
Но мама Ванечки с глазами маленькой девочки. Но Алеша и его греческий.
Я сказал:
– Ванечка хотел играть в догонялки и побежал в лес. Я бежал за ним, чтобы остановить, потому что это опасно. А потом мы потерялись. Мы плутали и хотели забраться на дерево, чтобы увидеть, где наши палатки.
Антонина Алексеевна заплакала еще пуще.
– Это я виновата! Я! Я же видела, как вы бегаете рядом с лесом!
Я вспомнил Ванечку, который сидел на ветке и лил слезы. До чего они похожи. Но теперь я охотно верил в историю про лес.
Антонина Алексеевна плакала горько, но не знала, что правда куда ужаснее и что я всеми силами увожу ее от того, что станет по-настоящему страшно, что погубит ее и обоих ее сыновей.
Боря и Дени Исмаилович отвели меня к палаткам. Совсем скоро мы уехали, но днем я вернулся в лес, чтобы показать все милиционерам.
Мне не пришлось им врать (и хорошо, ведь врать милиционерам – хуже всего на свете, они же нас защищают), они интересовались лишь нашим маршрутом, а я действительно не смог найти того места, где мы так ожесточенно дрались, словно его и не было на свете.
Я ощущал опустошение, и мне очень хотелось, чтобы они нашли Ванечку и в то же время этого я боялся больше всего на свете.
Потому что тогда мне совершенно точно пришлось бы его сдать.
Алеша следующей ночью спал в нашей комнате, потому что его мама осталась вместе со Станиславом Константиновичем и милиционерами в лесу. Ванечку искали с собаками, еще вызвалось множество добровольцев.
Алеша ничего не говорил, только беззвучно плакал. Боря и Андрюша сидели у его кровати, как будто он был совсем уж малыш.
Лицо Андрюши выражало любопытство, а Боря только повторял все это время:
– Мужики не плачут, не плачут. Найдется твой брат.
Для него это была очень личная история.
Я же лежал на своей кровати и смотрел в потолок. Я не спал, как и все, но никто не требовал от меня слов.
Под утро Алеша сказал:
– Я так и знал, что этим все закончится.
И тогда я подумал, что Антонина Алексеевна ничего не понимала, а вот Алеша – умный не по годам, все время проводивший с Ванечкой, как раз мог обладать этой важнейшей для человечества информацией.
Он тоже будет молчать.
Перед тем как уснуть на пару часов, я подумал, нет, не так, мне пришло некоторое знание: меня нашли лежащим без сознания, как и Ванюшу тогда, в поле, много лет назад.
И я очнулся от того же сна.
