почему там в клиниках гораздо меньше случаев родильной горячки. Но затем Брейт получил кафедру в Тюбингене, и Земмельвейсу предложили вернуться на работу в главный госпиталь. Вы думаете он был слишком горд, чтобы... Он согласился.
Земмельвейс вернулся к своей работе в первом родильном отделении после небольшого отдыха в Венеции. Он затаил свои чувства и говорил всем, что искусство Венеции исцелило его от полубезумных идей о лежащей на нем ответственности за гибель рожениц и за его неспособность отыскать причину этой гибели. Не успел он еще войти в покойницкую, как ему рассказали, что его друг, патолого-анатом Коллечка умер от заражения крови; неосторожный студент поранил его на вскрытии.
На вскрытии... Постойте, дайте подумать... Да... Дайте сюда поскорее протокол вскрытия Коллечка. Руки Земмельвейса дрожали, перелистывая страницы. Да... Несомненно. Как слеп он был, как глуп! Заражение крови... Им заболел Коллечка, порезавшись в покойницкой. Заражение крови... Но что же такое родильная горячка, если не заражение крови? Как глуп он был! Как часто рассматривал он воспаленные внутренности женщин, погибших от родильной горячки. Ну, конечно же! Та же картина. Нет никаких сомнений. Эта мысль пронзила его стрелой. Даже не мысль, а глубочайшая уверенность, которую он ощутил всем телом. Через рану, нанесенную соскользнувшим ножом студента, трупный яд вошел в тело Коллечка. Рана? Разумеется. Во время родов изранена вся внутренняя поверхность матки. А трупный яд! Как проникал он в тело женщин? Теперь он понял это и задрожал. Да ведь он сам, он и его студенты вносили в тело этот яд. Разве месяц за месяцем ежедневно не приводил он своих студентов прямо от секционного стола в родильное отделение? Они мыли руки, конечно, но разве еще часами не сохранялся на них этот слабый трупный запах?
Разве он сам, Земмельвейс, несчастный дурак, не гордился им, не хвастался этим свидетелвством его научного усердия? И он, и его студенты с этим незримым ядом на руках осматривали женщин. - Он был убийцей!
Гораздо скорее, чем бледные слова могут это рассказать, страшная, мрачная истина открылась ему. Вот почему второе отделение было безопаснее: акушерки не делали вскрытий. Вот почему молодые первородящие женщины погибали чаще: роды длились дольше, а чем дольше были роды, тем больше исследовал он их своими смертоносными руками. Вот почему матери, преждевременно родившие на улице, по дороге в клинику - выживали: он совсем не осматривал их. - Земмельвейс умел смотреть правде в лицо: убийцей был он сам.
Если бы у нас в Америке, где ежегодно семь тысяч матерей гибнут от родильной горячки, если бы у нас, стариков, в которых уже целит смерть, было больше похожих на Земмельвейса людей, мы... Но не стоит об этом говорить. Истина открылась ему, она жгла его. Он не пытался оправдываться незнанием, и он был абсолютно не академичен. Он не рассуждал о природе трупного яда, а немедленно стал искать способы его обезвреживания.
Шесть недель спустя. Май 1847 г. Семмелъвейс окончил вскрытие. Он долго моет руки мылом. Потом погружает их в газ с хлорной водой. Трет и полощет их в этой воде так долго, что производит впечатление маниака. Моет их до тех пор, пока они не делаются совсем скользкими. Во время мытья все время нюхает их. Наконец, кивает головой - не осталось ни малейшего следа трупного запаха. Стоящие вокруг студенты улыбаются и острят. Этот великий момент кажется им глупым. Земмельвейс не спускает глаз со студентов, моющих и трущих руки в хлорной воде. Под его взглядом они перестают улыбаться - в нем уже горит огонь фанатизма. Шутки плохи. Потом они обходят палаты родильного отделения. Как всегда, женщины лежат с искаженными болью лицами и со страхом перед родильной горячкой в глазах. Разве может быть иначе?
В апреле смертность среди рожениц - восемнадцать процентов. Земмельвейс ввел мытье рук хлорной водой в конце мая. Июнь... И смертность снизилась почти до двух процентов. В июле умерла только одна мать из ста. Это было даже гораздо меньше числа смертных случаев в безопасном втором отделении. Как видите, студенты напрасно смеялись над Земмельвейсом. Он действительно смыл смерть.
В романе бы всё на этом благополучно окончилось. И, если бы это зависело только от матерей, будущее Земмельвейса было бы обеспечено, потому что бедные женщины и брошенные девушки спокойно могли теперь ложиться в первое отделение, уже никто больше не называл клинику разбойничьей пещерой. Они сами и их мужья, а если у них не было мужей, то их родители, ни капельки не интересовались, каким образом Земмельвейс спасал их от смерти. Они все выбрали бы его профессором и повысили бы ему оклад. Но в действительности...
В действительности существуют профессора, и это называется организованным знанием, чистой наукой, академизмом. А ни в одной из бесконечного ряда толстущих книг, по которым доктора учатся искусству акушерства, среди нагромождения громких слов о чудовищной неизбежности «атмосферно-космически-теллурической» причины родильной горячки, ничего не было сказано о мытье рук хлорной водой.
И что было хуже всего - Земмельвейсу еще не было тридцати лет, - начинающий ассистент. Правда, он наглядно показал, впервые в истории, каким образом заражение крови проникает извне в здоровое человеческое тело. Но Земмельвейс был ребячлив, неотесан, без эрудиции, без академического лоска. Профессора называли его венгерским озорником. Обыкновенной дезинфекцией хлорной известью, которую за несколько центов можно купить в каждой аптеке, Земмельвейс сумел перехитрить истребляющую женщин смерть. Первый в истории человечаства. Но победив смерть кусочком хлорной извести, он обрёк на осмеяние всю официальную науку о тридцати неизвестных причинах родильной горячки, наполнявшую трудно произносимыми словами толстые учебники в течение трёх столетий. Спасением стольких женщин в июне и в июле он доказал, что все гинекологи, не моющие руки хлорной водой, несут тяжелую ответственость.
Хуже всего было то, что Земмельвейс прямо заявил им об этом. Неудивительно, что профессор Клейн и его ученые коллеги пожелали избавиться от Земмельвейса.
Если вспомнить, как часто теперь печатают научные открытия раньше, чем успевают их сделать, то можно предположить, что Земмельвейс наполнил своим открытием все научные журналы Европы. Ничуть не бывало. - Он говорил, что у него «врожденное отвращенье ко всякому писанью». На его стороне было всего трое профессоров. Все трое - не гинекологи. Специалист по кожным болезням Гебра, терапевт-клиницист Скода и знаменитый патолого-анатом Рокитанский. Они даже читали доклады о открытии и сравнивали его с Дженнером.
Он сам продолжал работать в первом родильном отделении, все снижая и снижая смертность от родильной горячки, когда произошел ужасный
