тебя плохое настроение?
И тут же понял, что сказал такое зря. Не знаю, когда можно спрашивать о настроении у человека, который потерял близкого. Наверное, через год или даже через полтора года. Но Боря не разозлился. Он тоже до странного взрослым тоном ответил:
– Отчего же плохое? Я вон песни пою.
– Тебе не хватает гитары.
– Дома есть, но она Володькина.
Я вышел к нему на балкон и с прискорбием узнал, что наши полотенца ужасно пропахли сигаретами.
– С Ванечкой все хорошо. Он связался с Милой.
– Ого! А ты что?
– А я ничего не скажу.
Боря задумчиво кивнул, потом закрыл глаза, перебрал струны на невидимой гитаре, с оттягом повторил последние строчки:
– Мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви.
Я сел рядом с ним.
– Как думаешь, Фирка оценит?
– Мне кажется что да.
– Интересно, есть ли в Космосе землянки?
– Где-то, наверное, есть. Там все есть.
– Буду ей петь, когда найду землянку.
– Но вы там вместе будете сидеть, скорее всего.
– Да, так менее киношно выходит, ты прав.
А потом я вдруг выпалил:
– Я не скажу ничего! Но все-таки какое это непростое решение! И что ни выберешь – ты оказываешься хуже, чем ожидал. Я думал, я чище, лучше!
Боря покачал головой, досадливо цокнул языком, словно бы я ему уже страшно надоел, а потом сказал с совершенно неожиданной для меня теплотой:
– Кто здесь чище и лучше тебя, маленький доносчик?
Я не знал, что сказать, вроде бы ответ у меня был, был даже список, но мне не хотелось терять это короткое, секундное, ощущение покоя.
Мы еще долго сидели молча, потом я ушел с балкона, включил свет и стал писать эту запись.
А теперь я закончил.
Запись 196: Как на меня ругались
Сегодня Валя подошла ко мне и сказала, что видела, как я держусь за руку с Милой. Я попытался ей что-то объяснить, но Валя сказала:
– Ничего не хочу знать.
Я сказал:
– Но ты ведь сама мне велела ни на что не рассчитывать.
А она сказала, что я совсем идиот, и пнула меня (между прочим, больно) по колену, а потом убежала. Теперь Валя со мной не разговаривает, а я задаюсь вопросом, почему одни девочки нравятся нам так сильно, а другие – нет. Почему, когда я держался за руку с Милой, случилось нечто особенное, хотя мы и не близки?
Валя меня, наверное, возненавидит.
Женщины.
Сегодня состоялся разговор с Эдуардом Андреевичем, который я тоже хочу записать.
Для финального сканирования я должен был быть в сознании, и Эдуард Андреевич всячески развлекал меня разговорами, хотя я и не знаю зачем, ведь сканирование вовсе не болезненная процедура.
Эдуард Андреевич говорил об эволюции.
– Эволюция, если хочешь знать, не имеет никакой разумной цели. Это набор великих случайностей, растянутых во времени до бесконечности. Кажется, будто целью природы должно быть создание наиболее совершенного организма, но это вовсе не так. Природа создает все на свете: море ужасных нелепостей, чудовищных ошибок и гениальных безумств. Затем все это обтесывается об естественную среду и долгое время то, что живо, кажется нам совершенным. А потом среда меняется и все умирают. Бедные совершенные, приспособленные, кажущиеся нам идеальными организмы не выдерживают перемен. И все начинается сначала. Бесконечный процесс, лишенный какого-либо разумного начала и ясного конца. Как удивительна и разнообразна природа и как безжалостна!
Я с удивлением понял, что о чем-то таком упоминал и Боря в том странном сне о будущем. Было странно вот так соотносить настоящее с тем, что еще только должно будет произойти.
– А вы Боре тоже про это рассказывали, когда он сканировался?
– Да, Жданов, конечно, у меня же одна тема для разговора.
Я замолчал.
– А что?
– Просто подумал, что ему это запомнится.
– Надеюсь, и тебе запомнится. Одна из самых больших человеческих ошибок – считать, что мы живем в разумном и логичном мире. Мир не устроен подобно нашему разуму. Очень трагический разрыв. Помни об этом, Жданов. Мир – это хаос, природа – это хаос. Ты появился на свет в результате миллиардов безумных случайностей. Когда-то твои предки вышли из воды, стали живородящими, слезли с деревьев, прошли весь период земной истории, были выбраны для колонизации другой планеты, адаптировались к мозговому паразиту и выжили после страшной болезни, пережили все чистки. Все это ради того, чтобы на свет появился ты? Напротив, встреться твои родители на день позже, у них появился бы уже не ты, а кто-то другой. Все так случайно и так бессмысленно, но разве жизнь не удивительна в конце концов?
– Удивительна, – сказал я. – Но нужно внести больше порядка. Обязательно нужен порядок.
– Порядок? Какой, к черту, порядок, Жданов! Не думай об этом, чудо не в этом, не в порядке. Чудо в том, что ты – прямой потомок двух невероятностей Вселенной: жизни, возникшей на планете Земля, и жизни, возникшей на планете Аврора. Ты и твой червь – единое целое, доказательство того, что все в мире случайно, но так прекрасно, совсем не мудро, даже глупо, но невероятно красиво и мощно, будто взрыв.
Я сказал:
– Вам правда нравится биология.
– Мне нравится сама идея жизни.
Я вздохнул.
– Тогда почему так непросто жить эту жизнь? Я бы хотел, чтобы все было просто.
– Потому что жизнь слепая и яростная. Очень жаль, что не все мы умираем в старости.
– Но я не только об этом, – сказал я. – Все время приходится принимать сложные решения. И никто тебя не научит.
– Это взросление. Мы рождаемся с нулевым опытом, но с годами учимся решать все больше сложных задач. Историк Ранке говорил о невозможности всеобщего нравственного прогресса по той простой причине, что нравственность – дело сугубо индивидуальное, а всякий индивид умирает вместе со всем своим прогрессом. Но я думаю, что наш опыт не умирает вместе с нами, не до конца, он помогает другим стать лучше, умнее, обрести новые знания. Это тоже чудо. С другой стороны, мы можем передать вперед лишь крупицы, а основная, так сказать, горсть окажется на земле. Если, конечно, не учитывать возможности червя. Червь может изменить все.
Я сказал:
– Вы сегодня в игривом настроении.
– Да, сегодня я большой утопист.
– Одна девочка увидела, как я держусь за руку с другой девочкой. Теперь мы не разговариваем. А та, другая девочка, она любит другого. А я был в нее влюблен всего секунду.
– Скоро тебе стукнет тринадцать,
