Затем развернулась вся эта катавасия в Африке. И я оказался одним из многих при дворе маршала Нкелеле. Сначала в должности советника, потом действующего советника, а потом в должности боевого генерала. Звучало громко, а на самом деле боевой генерал — это всего только командир группы, предназначенной для выполнения спецзадания. Таких генералов в армии Анголы пруд пруди. Но пока я крутился в водоворотах дворцовой жизни, я понял, что должность боевого генерала — это лучшее, что можно получить. Потому что за взлетами и падениями при дворе, за сложными стратегическими ходами, за необсуждаемыми приказами и еженедельными расстрелами неугодных, слишком много узнавших, за «случайными» смертями стояло Ничто. Да, именно Ничто. В лице маршала Нкелеле. И это было страшно. У маршала была всеобъемлющая и всепроникающая власть. Он знал все и всех, вне зависимости от того, были представлены ему эти люди или нет. Семнадцать покушений на него провалились по совершенно невероятным причинам. Заговорщики просто исчезали из дворца. Их трупы обнаруживались неподалеку, во рву, предназначенном специально для этих целей.
Маршал был непобедим, потому что его сознание было постоянно, в любой момент времени связано со стратегическим центром, с ключевыми точками на фронте, с командирами крупных и мелких подразделений. Маршал был шизоидом, в голове которого постоянно жужжали голоса, звучали доклады тысяч и тысяч электронных мух… Никто не мог сказать, зачем Ангола и ее союзники нападают на Мозамбик. Зачем нужна эта война? Ради чего ведется? Какова ее цель?
Размышлявшие над этим склонялись к тому, что война нужна маршалу Нкелеле и его противникам. Чтобы двигать войска, как шахматные фигурки на поле, в тщетных попытках выяснить, кто же сильнее в стратегии, кто превосходит… Сумасшедшие?
Однако ни маршал Нкелеле, ни его противник маршал Ауи не были сумасшедшими… За ними стояло что-то могучее и словно бы неживое,
— Мой генерал, — прервал мои размышления Абе, перекрикивая рев мотора и грохот полуразбитых, незакрепленных бортов. — Мой генерал, дальше дороги нет…
Я посмотрел вперед.
Грузовики сбросили скорость и медленно пробирались среди высокой травы. Дороги дальше действительно не было. Просто саванна.
Я грохнул кулаком по зеленой крыше водительской кабины и заорал:
— Стой!! Выгружаемся… — Присмотревшись к линии горизонта, добавил: — Направление движения на три дерева, прямо по курсу…
Пока солдаты выпрыгивали из кузовов и медленно, слегка пошатываясь, разминали затекшие ноги, я подозвал водителей. Коваленко выглядел возбужденно, нервно улыбался. Ламбразони был угрюм, с его лица градом катился пот.
— Отгоните машины на километр к югу. Там, судя по карте, должен быть небольшой овражек. Оставьте машины в укрытии и бегом догонять группу. Все понятно?
Оба, ни слова ни говоря, откозыряли и разошлись по кабинам.
— Вперед! — Дьявол, так все время орать — глотка сядет…
Отряд двинулся в сторону виднеющихся на горизонте баобабов. Чиконе шел последним, он был бледен.
Я подозвал Абе:
— Послушай, ты у нас, если не ошибаюсь, владеешь языками вамакуа?
— Думаю да, мой генерал. Они говорят на смеси африкаанс, португальского и местного диалекта… Должны говорить…
— Ну вот и замечательно. Впереди у нас деревня, поселение местных жителей, которые живут тут с незапамятных времен. Мне не нужны осложнения с ними, ясно? Я надеюсь переночевать в этой деревне и получить воду.
— Вас понял, мой генерал, — ответил Абе.
Хороший парень…
Коваленко и мрачный Ламбразони догнали нас, когда я уже смог различить столбы дыма над местом предполагаемой стоянки.
В этом районе располагались три деревни, в которых жили племена, несомненно имеющие один корень, но по каким-то причинам не дружащие между собой. Мы пошли к самой дальней. До этой деревни наши преследователи доберутся в последнюю очередь.
Где-то рядом со мной, в темноте, возились мыши. Они боролись за территорию, за еду, за власть… Вся жизнь — борьба.
Я прикрыл глаза. Что ни говорите, а спать под крышей — это далеко не то же самое, что спать на открытом воздухе. Каким бы удобным и теплым ни был ваш спальный мешок, он не сможет заменить надежность крыши над головой. Пусть даже соломенной.
Деревня, в которую нас любезно пустили переночевать, была почти со всех сторон окружена деревьями. По здешним меркам это было большое, крупное поселение, включающее в себя около двух десятков хижин и редкий частокол.
Я и мой денщик были приглашены в дом, точнее, хижину вождя Вамакуа, носящего имя своего племени. Я так и не понял, было ли это имя собственное или так звали всех вождей этого племени.
Когда мы вошли в деревню, нас тут же окружила стайка страшненьких, худых ребятишек с выпуклыми от недоедания животами. Но они были приветливы, смеялись. Каждый почему-то считал своим долгом подкрасться и ущипнуть нас за ляжку, при этом все начинали тут же шумно галдеть и говорить так быстро, что Абе не успевал понять даже смысла сказанного.
— Ты думаешь, что все так хорошо, как хочется тебе, — услышал я сквозь сон чей-то голос, и сухой, прохладный палец ткнулся мне в середину лба.
Я подавил в себе желание вскочить, потому что знал, что увижу…
Черного, чернее самой ночи, человека с глазами-колодцами, говорящего множеством голосов богов и людей. Лоа Легба снова пришел в мой сон.
— А разве это не так? — спросил я тихо.
— Конечно нет, человечек. Все не может быть так, как хочется тебе. Мир слишком сложен, чтобы заботиться о людях. Вы просто научились выживать на этой площадке для чужих игр. Игр, которые кажутся вам странными и даже страшными только потому, что вы не способны понять их.
— Я не понимаю тебя.
— А это странно, человечек, потому что я говорю с тобой на твоем языке. Открой глаза…
Я открыл глаза и, обмирая от ужаса, увидел, что на моей груди сидит давешний коротышка вождь и искривленными, словно ветви дерева, руками выдирает из моей раскрытой груди пенящуюся массу легких… Кровь из страшной раны заливает его лицо, тело, покрывает меня с головой, и я захлебываюсь в этом кипящем потоке. Захлебываюсь, чтобы проснуться в холодном поту.
Зло хватая ртом воздух, я поднялся. От пережитого волнения меня тошнило. Стены хижины и крыша казались низкой клеткой ловушки.
С трудом отдышавшись, я вышел наружу.
Темнота, хоть глаз выколи. Только светился факел между теми лачугами, в которых спали мои солдаты.
Кстати, там должен быть часовой…
Которого нет.
Я вернулся в хижину, вздернул автомат на плечо. Задумался — не разбудить ли Абе, но потом решил не поднимать паники понапрасну. Парень устает гораздо больше меня…
Вдруг мое внимание привлек невнятный звук, доносящийся из-за плотно закрытых дверей хижины. Какое-то глухое мычание. Казалось бы, что такого? Какому-нибудь мальчонке привиделся дурной сон, чего тут не приснится… Саванна…
Не знаю, что заставило меня потянуть на себя ручку плетенной из толстых прутьев двери. Может быть, мой сон, может быть, предчувствие чего-то неладного, может быть… Дверь неожиданно легко распахнулась, мне под ноги выкатилось нечто страшное. Нечто живое… Гниющее заживо, безногое, безрукое, с обезображенным лицом. И одного взгляда хватило, чтобы вспомнить страшный рассказ вечно пьяного инструктора и то слово, которым он обозначил ЭТО.
Объедок.
Он лежал у меня в ногах, извиваясь тем, что у него осталось от человеческого тела. Ловя воздух безгубым ртом. От омерзения и какого-то животного ужаса у меня перехватило дыхание, а желудок зашелся в трепещущем спазме.
Я не успел сдернуть автомат, когда на меня навалились, казалось, со всех сторон и сбили на землю. Я упал лицом вниз и, стараясь подняться, чувствовал, как чьи-то на редкость острые зубы впились мне в заднюю часть ноги, как раз туда, куда старались ущипнуть нас ребятишки… Цепкие пальчики закрывали мне рот, а чей-то локоть давил на мое горло.
Понимая, что у меня в запасе есть одно, максимум два движения, я резко оттолкнулся от земли и упал на спину, придавив всем весом чье-то захрипевшее тельце. Когда ослаб захват на горле, я вложил все силы в крик:
— К оружию!!! К оружию!!!
В начавшейся всеобщей свалке мне удалось вырвать автомат из чужих рук, и преимущество огнестрельного оружия свинцовой плотностью отделило меня от происходящего.
Мы ушли, когда солнце еще не взошло. В лес. Оставив деревню догорать вместе со всеми ее страшными тайнами. Я видел, как черный, чернее ночи, человек ходит между пылающими хижинами. Я видел, что он улыбается.
Вместо двенадцати нас осталось только восемь. Включая меня и Абе.
Зато проблему с сержантом решать больше не нужно было. Он, два его конвоира и греческий парень по фамилии Кристакис навсегда остались в деревне.
