сейчас звучит для меня, но нет никакой гарантии, что я буду ее слышать на другом конце Города Бездны.
Мериньяк замолчал, вновь сосредоточившись на зеленой женщине. Ее призрак покидал тело, – по крайней мере, так казалось. Зеленый фантом отделился от фигуры и, взмыв в воздух, завис над Мериньяком. На него смотрело столь же безгранично прекрасное лицо, как и у ее смертных останков, но не поврежденное сверлом. Ее все так же окутывали листья и грозди винограда, но теперь они походили на полупрозрачную зеленоватую вуаль, в которой то и дело возникали соблазнительные разрывы.
Она развела руки и взмыла выше, глядя на него с безмятежной нежностью. Сквозь ее очертания просвечивала структура потолка.
Из тела выскользнул еще один фантом, потом третий – столь же обворожительные. Они закружились над его головой. Гриер и Моллой, конечно, заметили блуждающий взгляд Мериньяка, но его это не волновало. Музыка теперь, казалось, исходила не из спрокера, а из движущихся призраков, отчего стала еще более чудесной.
Мериньяк услышал, как Гриер сказал:
– У парня крыша поехала.
– Мериньяк, – решительно заговорила Моллой, – отойди от спрокера. Нам нужно закончить работу.
Из ее огнемета вылетела короткая струя пламени. Это было последнее предупреждение.
Включив огнемет на полную мощность, Мериньяк направил его на Моллой. Голубое пламя вмиг объяло ее с головы до ног. Секунду казалось, будто Моллой и огонь стали симбионтами, не причиняющими вреда друг другу, но ничто не могло утолить ненасытную алчность пламени. Оно проникло в ее огнемет, добралось до бака с горючим, и Моллой упала на колени, превратившись в дико кричащий и размахивающий руками кошмар. Все это произошло за считаные мгновения, а затем Мериньяк поджег и Гриера. Гриер относился к нему получше, чем Моллой, но было ясно, что он обязательно среагирует на расправу со своей начальницей. И потому ничего не оставалось, как предать огню и его.
Как только Моллой и Гриера охватило пламя, Мериньяк погасил огнемет, чтобы не тратить горючее зря. Моллой лежала на полу бесформенной грудой, в которой уже почти невозможно было опознать человека. Гриера постигла точно такая же судьба, но с задержкой в несколько секунд.
Мериньяк уже спокойнее смотрел на них, убедившись, что огонь не распространится на спрокера. Пол под ними, как и остальные элементы здания, похоже, был огнеупорным, но Мериньяк для надежности прошел к волокушам и отсоединил провода и шланги, тянувшиеся к Моллой и Гриеру. Потом оттащил волокуши ко входу, чтобы случайная искра не коснулась оставшихся баков с горючим.
Моллой и Гриер превратились в кучки гари, по которым пробегали призрачные голубые огоньки. Интересно, подумал Мериньяк, как от них теперь пахнет? Пожалуй, лучше не снимать маску и очки.
Он понимал, что его поступок не останется без последствий, причем весьма серьезных; и чтобы их уладить, требовались все его умственные способности. Нужно сочинить достаточно правдоподобную историю про несчастный случай с Моллой и Гриером, которые были так добры к нему, новичку. Не слишком ли они спешили, позабыв об осторожности? Да откуда ему знать? Он впервые держал в руках огнемет.
Но об этом можно будет подумать потом. Главное, что музыка не смолкла. Она столь же прекрасна, как и в тот момент, когда впервые его коснулась; более того, теперь он единственный ее слушатель.
– Сделаю все возможное, – уверенно заявил Мериньяк. – Даю слово. Можешь так петь и танцевать вечно, а я постараюсь, чтобы никто не смог тебе помешать.
Музыка изменилась, хоть и едва заметно. В ее проникновенном, берущем за душу мотиве исчезли возвышенные ноты, зато появилась задумчивость, мимолетное сомнение вместо радостной уверенности в себе. Фантомы замедлили движение и снизились по спирали. Топливо почти сгорело, и по черным грудам лишь изредка пробегали тлеющие голубые огоньки. Казалось, фантомов притягивают сгоревшие тела, но стоило им протянуть руки и коснуться пепла, как любопытство сменялось чем-то иным. Они содрогались то ли от удивления, то ли от отвращения и начинали взволнованно выписывать круги. Изменилась и музыка – неуверенность уступила место бессилию, упадку. Наконец мелодия запнулась и смолкла, и в последних нотах уже не было никакой гармонии – это больше походило на завывания баньши, чем на хор ангелов.
Зеленые фантомы закружились быстрее, а затем втянулись внутрь спрокера. Мериньяк остался один в полной тишине.
Снова подойдя к зеленой женщине, он, как и прежде, наклонился, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Ее взгляд все так же уходил в сторону, будто повинуясь некой совершенно иной геометрии, чем та, что существовала в реальности. Мериньяк увидел, что на ее лбу не осталось никаких следов прочерченной им борозды. Полностью затянулись и другие отверстия от сверла.
Он решил, что в выражении ее лица что-то изменилось. Если прежде в ускользающем взгляде чувствовалось кокетство, то теперь он был полон тревоги. Перемена была едва заметной, как и та, в музыке, но не обратить на нее внимания Мериньяк не мог.
Казалось, она осуждает его, выражая разочарование, неодобрение, может быть, даже отвращение.
– Нет, – сказал Мериньяк, держа ее лицо в ладонях и пытаясь заставить ее взглянуть на него. – Нельзя, чтобы твоя музыка смолкла. Только не после того, что я для тебя сделал. – В его голосе зазвучала мольба. – Спой еще. Пусть они снова из тебя выйдут. Хочу услышать пение и увидеть их лица. Одного раза было мало!
Ничего не произошло. Несколько минут назад в этом зале бушевало пламя, но спрокер оставался холодным и неподвижным как сталь. Мериньяку казалось, будто он взывает к глухой стене.
Его мольбы сменились яростью. Он бил зеленую женщину кулаками, отламывая хрупкие листья и грозди от обвивших ее лиан. Чем больше Мериньяк причинял ей вреда, тем жестче, казалось, становилось выражение ее лица.
– Ты меня обманула! – срывающимся от тоски голосом выкрикнул он. – Ты меня обманула! Они сгорели из-за тебя!
Когда ярость сменилась медленно тлеющим отчаянием и иссякла мстительная мощь кулаков, Мериньяк, шатаясь, обогнул трупы Моллой и Гриера, миновал волокуши и шагнул в вечную ночь Города Бездны.
Сорвав маску и очки, он подставил лицо ночи и дождю. Туман рассеялся, и во мраке можно было видеть изуродованные здания во всю их высоту, до самых верхних обитаемых уровней. Там мерцали огни – мишура цивилизации, натянутая под самым потолком. Он подумал о бригадах чистильщиков, трудившихся день и ночь, отмывая, насколько возможно, оконные панели.
Возможно, для него это могло бы стать более подходящим призванием.
В темноте послышались голоса. Опустив взгляд, он увидел метрах в ста несколько человек в капюшонах и очках, пробиравшихся по опасной
