Из-за низких, подсвеченных городскими огнями туч иногда выглядывала луна. И тогда её слабый свет проливался на улицы. Редкие встречные плыли в нём, будто тени, увлекаемые сквозняком, по каменным стенам и мокрому асфальту.
Я засмотрелся на луну и едва не попал под машину. Странно, что меня не сбили. Я был совершенно разбит, точно пьян. Потерян.
Оглянулся. Перед глазами пронёсся калейдоскоп витрин и стёкол проезжавших всюду машин. Автомобили блеснули совсем рядом, спереди и сзади, по сторонам. Затем видение стихло, и улица опустела. До меня дошло, что я стою посреди проезжей части. Я вспомнил, что машины сигналили, проезжая мимо. Что слышался визг тормозов и шин. Удивительно, но меня не сбили.
Вокруг потемнело. Или это луна скрылась за тучами. Глаза будто перестали видеть. Только губы шептали что-то. Или дрожали от осеннего холода.
Я различил впереди женский силуэт. Она будто шла по дорожке отражённого света, по блику неона на мокром асфальте. Женщина разговаривала по коммуникатору. Слышались её слова на французском – я не понимал ни одного, но мне нравилось. Красиво и загадочно. Казалось, её бархатный голос читает стихи. Сами французы наверняка привыкли и не замечают, как разговаривают на языке поэзии.
Захотелось увязаться следом, однако женщина нырнула в переулок. Я побрёл в полном одиночестве, пересекая широкие улицы и пустые площади. А параллельно мне, в призрачных витринах, брело такое же сумрачное отражение. Мы бесцельно шли, куда глядели слезящиеся глаза. Мимо рядов припаркованных машин. Мимо закрытых зашторенных окон и чернеющих влажных стен.
В город пожаловал частый гость, ночной дождь. В такие моменты казалось, что сам город плачет в подушку. В подушку тумана или пара, поднимающегося от влажных тротуаров и люков ливневой канализации.
Иногда я думал, что начинаю понимать происходящее. Все эти каменные джунгли – продукт подсознания. Нечто совершенно отличное от созданного природой. Природа наоборот. Каменный город, залитый дождём и неоном – не снаружи. Это наш внутренний мир, прорвавшийся в реальность. Отравивший её сладким красивым ядом. Город – воплощение страхов и одиночества. Он, как мы, боится и наслаждается пороком. Надеется на непостижимое, на то, чего нет в границах человеческого существа. Он – это мы, незнакомые самим себе.
Из приоткрытого окна доносилась религиозная проповедь. Голос старого хрипящего динамика говорил о душе и совести. Слова невидимого проповедника разносились ветром по пустой улице. Они не задевали меня. Ведь я уже знал правду. Она мелькала вокруг. Везде. Пустоту внутри разбавляла лишь память об услышанной мелодии саксофона. Её вполне достаточно. Красота музыки оправдывала прошедшие минуты жизни.
Я посмотрел под ноги. А моё отражение, двойник на влажном асфальте – вверх и в сторону.
Я тоже посмотрел туда. Оказалось, витрина магазина сувениров. Подошёл ближе, перебежав проезжую часть. За большим стеклом стояли несколько ретро-телевизоров. На них транслировалось красивое старое кино. Во влажном воздухе звучал музыкальный фон фильма: звуки идущего в реальности дождя, в которые вплеталась мелодия саксофона из кино. Иногда пианино, похожее на редкую звонкую капель.
Я засмотрелся на экран. На изумительные кадры. Каждый из них представлял собой картину художника. Я словно попал в другой мир, в мир ожившего искусства[12].
… Декард открывает глаза и не понимает того, что проснулся. Не понимает, где он: наяву или нет. Вокруг та же квартира, где закончился день и начался сон. Вокруг комната, похожая на уютную пещеру, в которой укрылся человек.
Сквозь пелену алкоголя и уходящих сновидений возвращается понимание: рядом та кукла, оживающая на глазах. Кукла с чистым незамутнённым сознанием ребенка, и в неё можно влюбиться.
Сейчас она играет на пианино. Сверяясь с нотами, дотрагиваясь до белых клавиш. Преображаясь с каждым мгновением.
Она уже не похожа на ребёнка. Нет теней под огромными глазами. Нет старомодной причёски. Нет строгого и немного школьного жакета. Несколько мгновений – и происходит превращение, подобное рождению бабочки.
Декард моргает и сосредотачивается на её лице. Бόльшая часть кадра заполняется темнотой, которая вместе со следами света обрамляет красивое и гармоничное лицо.
Вот она прекращает играть. Поднимает руки и дотрагивается до волос – белая льющаяся по темноте ткань блузки разбавляет сумрак экрана. Её ладони освобождают первый вьющийся локон. Затем следующий.
Она оживает. Возможно, не осознавая того, что происходит. В глазах ещё можно различить ровный красный огонь, но ты понимаешь, что от прежней Рейчел осталось ускользающе мало. Проснулась её душа.
Она поправляет причёску, глядя на ноты – как перед зеркалом – словно видя своё отражение в музыке. Чёрные вьющиеся волосы подчиняются касаниям. И теперь, с этой пышной причёской, она становится похожей на молодую львицу.
Она смотрит чуть в сторону, заметив, что Декард проснулся и поднимается с дивана. Он точно выбирается из пещерки. Едва не роняет бутылку виски, с которой уснул почти в обнимку. Ожившая кукла наблюдает за неуклюжими движениями нетрезвого и невыспавшегося человека. Она ждёт, когда тот подойдёт ближе.
Декард оказывается рядом, и кукла опускает глаза. Она сморит на клавиши, залитые мягким светом лампы.
Его красноватое лицо вплывает в кадр, показываясь из-за белого лица Рейчел. Декард склонился к пианино, уставился в ноты. Туда же посмотрела и Рейчел.
– Мне приснилась музыка, – шепчет мужчина.
Девушка едва уловимо, уголками губ, улыбается и начинает играть. Тонкие длинные пальцы касаются клавиш.
По стеклу витрины ползли извилистые струи воды, и был риск уплыть в ливневую канализацию вместе с дождём.
«Мне приснилась музыка», – повторял внутренний голос, околдованный странной магией фразы. А ведь в ней всего три простых слова. Мне. Приснилась. Музыка.
У обочины остановилось такси. Я подумал секунду, а затем подбежал к нему. Плюхнулся на переднее сидение. В кармане брюк что-то мешало. Залез туда. Оказалось, знакомые таблетки.
Надо же. Совсем забыл про них.
Я проглотил одну, и мы понеслись вперёд. Вырулили на широкую трассу, что была проложена поверх дамбы. Та кольцом опоясывала город, защищая его от разливов сезонного моря.
В динамиках журчала медленная ненавязчивая музыка. Гитарная игра, напоминавшая блюз, подходящая для дороги. Мелодия хорошо сочеталась с фоном из шума моря. Под неё приятно молчать.
Световые ограждения вдоль трассы работали из рук вон плохо, и мы неслись в полумраке. Тёмная масса моря плескалась справа. Луна, продавившая тучи, висела над водой.
Огромный город светился слева, и его положение почти не менялось – мы двигались по гигантскому кругу, сквозь необъятную ночь.
Мимо проносились огни редких встречных машин. Их свечение проникало в салон, но не слепило глаза – таблетки делали своё дело.
Свет фар скользил по мокрой дороге, иногда выхватывая темнеющее море. С его стороны на трассу выплёскивались потоки воды и хлопья морской пены – от разбившихся о бетонные берега волн.
Дворники протирали лобовое стекло, освобождая его от брызг, разводов и следов морской соли.
Голову вскружило странное ощущение… Когда я отпрянул от гипнотизирующего вида трассы, то обнаружил, что разговариваю с таксисткой.
Да, именно так. Не с роботом, а с настоящей живой таксистской. Странно. Я не помнил того, что успел наговорить ей. Чёртовы таблетки. Я будто пьян.
Мы замолчали.
Съехали с кольцевой дамбы и начали двигаться по объездной. Огромный город всё так же светился слева. А море исчезло. Его место справа заняла обочина. Мелькали дорожные указатели. Редкие деревья и кусты. Влажная придорожная земля.
Полоски белой разметки вырывались из темноты и быстро исчезали под нами. Как и грязно-серый высыхающий асфальт, проносившийся в пятнах от света фар.
Вдали маячило бесформенное свечение. Может, стоп-сигналы идущей впереди машины. Да и чёрт с ней.
Мы курили, посматривая друг на друга через отражение в широком зеркале заднего вида. В динамиках журчал блюз.
Я заглядывался на её ярко красные губы, красивые, как у куклы. А она… не знаю. Единственным украшением моего экстерьера являлась щетина.
Мне нравилось, как она использует косметику. Ничуть не перебарщивая и не портя природную красоту. Окутанная светящимися клубами сигаретного дыма, в полумраке она смотрелась незабываемо. На руке, поглаживавшей руль, мерцал серебряный браслет с фигуркой бабочки. Ногти, покрытые лаком ярко-красного цвета, изредка царапали чёрную псевдокожаную поверхность руля.
Я посмотрел дальше. В темноту дороги, посреди которой, в широком зеркале, висели тёмные глаза попутчицы.
