Ассистент сделал разрез на затылке от уха до уха, сразу под волосами. Затем другой ассистент как-то нелепо потянул скальп вперед, и тот сполз на лицо трупа. Медэксперт взял маленькую электропилу. Когда он включил ее, помещение заполнил отдававшийся эхом громкий свербящий звук, от которого у меня заныли зубы. Он стал еще противнее, когда доктор стал срезать верхнюю часть черепа.
Доктор Бешарати выключил пилу и снял крышку черепа, внимательно рассмотрел ее в поисках трещин или других признаков грязной игры. Осмотрел мозг — сначала на месте, затем осторожно вынул его и положил на стол. Он разрезал мозг на тонкие кусочки, как и сердце, и поместил один кусочек в пузырек.
Несколько мгновений спустя я осознал, что аутопсия уже окончена. Я посмотрел на часы — девяносто минут я пробыл в каком-то жутком оцепенении. Доктор Бешарати забрал свои образцы и ушел из «комнаты ужасов» в дверь под аркой.
Я смотрел, как ассистенты убирают помещение. Они взяли пластиковый мешок и сгребли в него все извлеченные органы, включая мозг. Завязали мешок веревкой, запихнули его в грудную полость Максвелла, водворили на место грудную клетку и начали сшивать его крупными неряшливыми стежками. Положили на место кусок черепа, натянули на нее скальп и пришили его на затылке.
Неужели хороший человек может кончить свое существование таким механистичным, бесчувственным образом! Да уж — механистичный и бесчувственный: трое сотрудников медицинской экспертизы до обеда проводили по двенадцать или больше аутопсий.
— Вы в порядке? — спросил один из ассистентов, хитро усмехнувшись. — Вырвать не тянет?
— Я в норме. А что будет с ним? — Я показал на тело Максвелла.
— Назад в ящик, потом в землю до полуденной молитвы. Не беспокойтесь о нем. Он ничего не почувствовал.
— Да будет с ним мир и благословение Аллаха, — сказал я. Меня снова передернуло.
— Да, — сказал ассистент. — Именно так, как вы сказали.
— Мистер Одран? — позвал доктор Бешарати.
Я обернулся и увидел его в дверях. — Идите-ка сюда, и я покажу вам то, о чем говорил.
Я пошел вслед за ним в рабочую комнату с наполовину прозрачным потолком. Света тут было побольше, но что до запаха, он был еще хуже. Стены комнаты, от пола до потолка, были заняты полками. На каждой полке в двенадцать дюймов высотой стояло по паре тысяч белых пластиковых пробирок, набитых по четыре штуки в глубину и по четыре в высоту, так что не оставалось ни дюйма свободного места. Доктор Бешарати перехватил мой взгляд.
— Я был бы рад избавиться от них, — грустно сказал он.
— А что это? — спросил я.
— Образцы. По закону мы обязаны хранить все образцы в течение десяти лет. Как срезы сердца и мозга Максвелла. Но поскольку формальдегид опасен, город не позволяет нам сжигать их, когда приходит время. И не позволит нам зарыть их или спустить в канализацию из-за угрозы заражения. Скоро у нас тут совсем не останется места. Я обвел взглядом полки в комнате.
— И что вы собираетесь делать?
Он покачал головой:
Не знаю. Может, нам придется снимать складские помещения с морозильниками. Это дело города, но городские власти всегда отвечают, что у них нет денег, чтобы привести в порядок мое учреждение. Мне кажется, что они просто забыли, что тут, внизу, есть мы.
— Я напомню эмиру о вас, когда в следующий раз увижу его.
— Да? — с надеждой сказал он. — Как бы то ни было, посмотрите на это. — Он показал мне на старый микроскоп, который, наверное, был новым в те времена, когда доктор Бешарати впервые начал мечтать о том, чтобы поступить в медицинский колледж.
Я уставился в окуляры микроскопа. Увидел несколько помеченных клеток. Это все, что я мог различить. — Что это? — спросил я.
— Срез мускульной ткани Халида Максвелла. Видите тот рисунок разложения, о котором я говорил?
Я понятия не имел, как должны были выглядеть клетки, потому не мог судить о том, как они изменились от выстрела парализатора.
— Боюсь, что нет, — ответил я. — Должен буду положиться на ваше слово. Но вы-то его видите, правда? И если вы увидите другой образец с тем же самым рисунком, то будете ли вы готовы подтвердить, что использовалось одно и то же оружие?
— Я-то да — медленно сказал он. — Но, как я сказал, в суде мои показания не будут иметь веса.
Я снова посмотрел на него.
— Кое-что мы тут получили, — задумчиво сказал я. — Похоже это пригодится.
— Ладно, — сказал доктор Бешарати, провожая меня из «комнаты ужасов в приемную, — я надеюсь, вы сумеете воспользоваться этим и обелите свое имя. Я уделю этой работе особое внимание, сегодня же вечером у меня будут результаты. Если я еще чем-то могу помочь, немедленно свяжитесь со мной. Я тут торчу часов по двенадцать — шестнадцать, шесть дней в неделю.
Я обернулся.
— Это чересчур много для такого места, — сказал я.
Он просто пожал плечами.
— Сейчас у меня дожидаются очереди семь жертв убийства, кроме Халида Максвелла. Даже после стольких лет работы я не перестаю спрашивать себя, кем были эти бедняги, как они жили, что за жуткая история привела их на мой стол. Они для меня люди, мистер Одран. Люди. Не жмурики. И они заслуживают лучшего, что я только могу для них сделать. Для некоторых из них я — единственная надежда на правосудие. Я — их последний шанс.
— Возможно, — сказал я. — Здесь, в самом конце, их жизнь обретает какой-то смысл. Может, если вы сумеете помочь найти убийц, город сможет защитить остальных.
— Может быть, — сказал он и печально покачал головой. — Иногда нет ничего важнее справедливости.
Я поблагодарил доктора Бешарати за помощь и покинул это учреждение. У меня создалось впечатление, что в глубине души он любит свою работу, но в то же время ненавидит условия, в которых ему приходится эту работу выполнять. По дороге из Будайина мне вдруг пришло в голову, что ведь и я могу однажды кончить как Халид Максвелл и что мои внутренности так же будут валяться на столе из нержавейки, а мозг и сердце разрежут на кусочки и будут хранить в каких-нибудь пластиковых пробирочках. Я был рад даже тому, что иду в участок Хаджара — куда угодно, только бы подальше.
Идти было недалеко — из восточных ворот через бульвар аль-Джамаль, затем на юг. Участок располагался через несколько кварталов на углу улицы Валида аль-Акбара. Но мне неожиданно пришлось сделать крюк. У кромки тротуара стоял Папин черный лимузин. На тротуаре стоял Тарик и, судя по его виду, ждал меня. Выражение его физиономии у меня радости не вызвало.
— Фридландер-Бей желает поговорить с тобой, шейх Марид, — сказал он. Он открыл заднюю дверцу, и я скользнул внутрь. Я думал, что Папа будет там, но я был совсем один.
— Почему он не послал за мной Кмузу, Тарик? — спросил я.
Он лишь захлопнул дверь и обошел вокруг машины. Он сел на переднее сиденье, и мы тронулись с места. Вместо того чтобы ехать домой, Тарик повез меня в восточную часть города, через незнакомые места.
— Куда мы едем? — спросил я. Ответа не было. Ох-ох…
Я откинулся на спинку сиденья, спрашивая себя, что творится. У меня возникло жуткое, леденящее душу подозрение. Когда-то очень давно я уже ездил этим путем. Мои подозрения усилились, когда мы повернули и поехали по извилистым улочкам бедняцких окраин города. Блокирующий страх модик делал все, что мог, но тем не менее руки у меня начали потеть.
Наконец Тарик въехал на асфальтовую дорожку за бледно-зеленым бетонным зданием мотеля. Я сразу узнал его. Узнал это от руки написанное объявление: «МЕСТ НЕТ». Тарик припарковал машину и открыл мне дверь.
— Комната 19, — сказал он.
— Знаю, — ответил я. — Я помню дорогу.
В дверях комнаты 19 стоял один из Говорящих Булыжников. Он посмотрел на меня сверху вниз. Лицо его было бесстрастным. Сдвинуть с места этого гиганта я был не в силах, потому просто стоял и ждал, пока он не сочтет нужным войти вместе со мной. Наконец он фыркнул и отступил в сторону так, что я только-только сумел протиснуться внутрь.
Комната была все такой же. Со времени моего последнего посещения убранство ее не изменилось. Тогда я впервые привлек внимание Фрид-ландер-Бея и стал частью замысловатых планов старика. Старая потертая мебель, рабочий стол и кровать в европейском стиле, пара стульев с ветхой обивкой. Папа сидел за раскладным карточным столом посередине комнаты. Рядом с ним стоял другой Булыжник.
— Племянник, — сказал Папа.
Лицо его было мрачным, и в глазах не было любви.
— Хамдаллах ас-саламаа, йа шейх, — сказал я. — Хвала Аллаху, ты здоров. — Я украдкой скосил глаза, выискивая путь к бегству. Конечно же, его не было.
— Аллах йисаллимак, — резко ответил он. Он пожелал мне благословения Аллаха голосом таким же бесстрастным, как звук выпущенной пули.