Матросу оказали первую помощь и уложили около фотоаппарата на пол гондолы. Сознание оставило бедолагу.
Машину застопорили.
Дирижабль вяло несло ветром в сторону реки с тенденцией к потере высоты.
– Вит, этак нас к царцам занесет, – напророчил я.
– Не успеет, – огрызнулся командор и приказал – Стравить газ с верхних клапанов.
– Не получается, господин командор, – ответил отвечающий за них унтер. – Смерзлись. Я поглядел в окно. До земли оставалось не больше ста метров. Впрочем, вполне достаточно, чтобы убиться насмерть.
– Боцман, кто у нас полегче сложением будет? – спросил командор.
– Гардемарин Кунце, – ответил человек – гора.
– Дай ему нож пусть поднимется по шпангоутам и вырежет клапана изнутри. Напрочь вырежет. Не жалея.
– Есть. Кунце на выход.
Действительно мелкий воздухоплаватель отозвался. Получив от боцмана большую складную наваху (плодятся – смотрю – мои образцы) быстро скрылся в потолочном люке, почти не касаясь вертикальной лестницы. Он был легок и ловок как ящерица этот Кунце.
– Избыток подъемной силы? – спросил я Плотто.
– Он самый. Надо лишний газ стравить и сесть нормально. У нас нос перетяжелен, а корма из‑за пробоин газ травит и задирается, облегчаясь. Видишь, уже два матроса еле тросы рулей сдерживают.
– Боцмана на штурвал поставь.
– Дойдет и до него.
По курсу показался разъезд, что одновременно дымил трубами домов и паровозов. Заснеженные поля перед ним и лесополоса вдоль рельсового пути в шапках снегов на кронах деревьев.
Мы по – прежнему теряли высоту.
Минут через пять после того как матрос поднялся внутрь баллона, дирижабль вдруг неожиданно просел, а затем настолько резко клюнул носом вниз что все полетели с ног на пол гондолы. Я только по своему крестьянскому счастью в сантиметрах разминулся виском с рукоятками управления огнем крупнокалиберного «гочкиза», но это не спасло меня от сильного удара бедром о тумбу бомбового прицела, когда я катился по стреляным гильзам как по роликам по палубе гондолы.
Я упал. Да еще кто‑то сверху на меня упал, загородив весь обзор.
Раздался громкий треск раздираемой плотной ткани. Визг скручиваемых дюралевых ферм. Звонкие звуки похожие на лопающиеся струны. Потом глухой удар, который к моему удивлению не отразился на гондоле. И характерный звон бьющегося стекла.
Потом все остановилось, и вокруг повисла тишина, нарушаемая только разного рода скрипами.
– Все живы? – раздался голос ненаблюдаемого мною гардемарина, которого посылали вырезать клапана.
– А сам‑то хоть живой? – пробасил боцман, добавляя флотские матерные загогулины.
– А чем мне? Меня баллонетами сдавило, и тем спасся, – отозвался Кунце.
– Чего там у нас плохого? – раздался сдавленный голос Плотто.
– Да все, господин командор, – ответил ему боцман. – Налицо кораблекрушение.
С меня сняли мертвое тело летчика – наблюдателя, лейтенанта с которым меня познакомили только в этот полет. Тот насмерть приложился головой о прицел.
Открылся простор для зрения, в котором показалась голова боцмана, который успел стащить со своего лица кротовую маску.
– Да живой я, живой, – прокашлялся я, когда боцман начал меня тормошить. – Только нога болит.
– Остаться всем на своих местах пока мы не приготовим спасательные средства. Палуба косая, учтите, – распоряжался боцман.
Раздался дробный стук в переборку и внутрь ворвался ветер стой стороны, откуда его не ждали.
– Доклад по постам, – приказал командор, которому наскоро перевязали ссадину на лбу и снова напялили кротовую маску.
– Переговорные трубы сломаны, – кто‑то ему ответил. Кто я не видел.
Когда меня самого подняли на ноги в гондоле почти никого не оставалось. На удивление, несмотря на сильную боль в бедре на ногу я наступать мог. Не перелом… и то хлеб.
– Собрать всю документацию, – рычал Плотто. Экипажу покинуть судно. Быстро, быстро, а то и сгореть можем заживо.
Я встал, опираясь на прицел. Окутанный кожаным демпфером его торчащий сверху окуляр был разбит. Хорошая такая трещина через всю лупу.
Два матроса что‑то кидали в дверь гондолы за борт.
Плотто в мешок навалом собирал бумаги и карты.
Раненого льдом бессознательного матроса подтащили к двери, опутали веревкой и стали потихоньку опускать как мумию. Потом немного выждав, матросы по одному попрыгали сами за борт. «Солдатиком», как в воду с вышки.
Остались в гондоле только я и Плотто.
– Савва, давай за борт, – приказал командор.
– А ты?
– Командир покидает военное судно последним, – назидательно ответил он мне, завязывая горловину мешка. – Быстро!
С трудом доковыляв по скошенной палубе до выдранной двери гондолы. Я выглянул наружу. Внизу в метрах четырех матросы растянули брезент как пожарные. Выдранная дюралевая дверь от гондолы валялась в стороне.
– Прыгайте, господин лейтенант, – крикнул мне боцман, увидев мою рожу в дверном проеме. – Не бойтесь. Поймаем в лучшем аккурате.
– Сейчас, – ответил я и, немного подвинувшись по борту, стал отвинчивать «барашки» хомута на «Гочкизе – Р».
– Да брось ты свои пулеметы, – прикрикнул на меня командор. – Прыгай!
– Они секретные, – огрызнулся я. – Опытные образцы.
– Тут все секретное, Савва. Прицел, киноаппарат, штурвалы, система перепропуска клапанов, система управления рулями, наконец… Матросы встанут в охранение. Чужих не пустят.
– Вот я им для охраны пулемет и кину, – убежденно ответил я, сдирая с борта брезентовую сумку с заряженными дисками.
– Быстрее шевели задницей, если жить хочешь, – подталкивал меня Плотто, волоча свой мешок к двери
Я по очереди кинул на брезент пулемет и диски по одному, чтоб не помялись в тесноте сумки. Потом и саму сумку. И вдогонку еще несколько пистолетов Гоча которые висели закрепленные по бортам у двери в деревянных кобурах. Крупнокалиберные машинки трогать не стал – там и возни много, да и тяжелые они слишком.
Матросы все быстро смели с ткани и призывно махали руками, чтобы я прыгал.
Я и прыгнул, но не «солдатиком» как матросы, а оберегая ушибленную ногу, махнул за борт «бомбочкой».
Приняли меня мягко на хорошо натянутый брезент. Как на батут. И тут же скатили в сторону, так как на меня уже сверху летел секретный мешок командора.
А затем и сам командор.
Первым делом Плотто оказавшись на земле, спросил.
– Аварийный запас кто‑нибудь взял?
Ответом ему было молчание.
– Я так и знал, – витиевато выругался командор и добавил. – А теперь все в лес и подальше от дирижабля, тараканы беременные.
Идти по сугробам было трудно. Снежный покров иной раз доставал по пояс.
Но Плотто был непреклонен и остановил экипаж только в метрах за сто от сокрушенного воздушного судна. От возможных обломков дирижабля, если тот надумает взорваться, нас закрывали большие деревья, чем‑то смахивающие на земную акацию только толще стволом и намного выше. И ветки росли у них оригинально – нижние горизонтально земле, а чем ближе к вершине, тем сильнее они задирались в небо.
На одну такую акацию и нанизался нос дирижабля. Выходит нас спасло простое дерево.
Побросав поклажу, все попадали на снег там, где застала их команда на остановку. Тяжело дыша, матерясь. Истосковавшиеся в долгом полете по табаку курящие тут же достали трубки с кисетами и жадно закурили, прокашливаясь.
– Осмотреться в отсеках, – рыкнул боцман.
– Нет команды кормовой гондолы, – был ему ответ боцманмата. – Остальные все тут, включая раненых. Убитого лейтенанта оставили на месте крушения.
Дирижабль носом врезался в кроны деревьев лесополосы, как жук на булавку. Ближе к хвосту его корпус переломился в хребте, и кормовая гондола со сломанными пропеллерами лежала на земле, зарывшись в глубокий снег. Ветер трепал сломанные рули. Соединял обе половинки воздушного корабля пустой бомбовый отсек, с которого содрало обшивку. Она свисала, вяло трепыхаясь на ветру как спущенный флаг пораженной армии.
– Надо на будущее в аварийный запас лыжи брать, – хозяйственно пробасил боцман, который весь наш короткий анабазис шел впереди, утаптывая снег и раздвигая сугробы.
– Молчи уже, – хмыкнул Плотто. – Кто тот, что был запасец, профукал?
– Виноват, господин капитан – командор, – поднялся боцман на ноги.
– Виноватых бьют, – в ответ рявкнул на него командующий воздушными силами восточного фронта, сдирая с лица надоевшую кротовую маску.
Хорошая баня и прекрасный коньяк после нее, о чем можно еще мечтать? Тем более что коньяка было много. Выдержанного. Трофейного (но скорее контрабандного). Республиканского. На всех хватило.
Воздухоплаватели отдаривались офицерам из службы второго квартирмейстера армии «летной халвой» и швицким шоколадом из «подъемного» пайка.
