Когда мама выпрямилась, я обняла ее еще крепче. Я не дам ей отстраниться. Не в этот раз. Она похлопала меня чуть выше левой лопатки, мягко и нерешительно, у меня даже мелькнула мысль, что мне показалось. Как будто за прошедший месяц она забыла, как это делается.
А может, мне и правда показалось, потому что мгновение спустя она высвободилась из моих объятий и отступила назад. Я постаралась скрыть обиду, пока она поправляла очки в проволочной оправе, которые подчеркивали блеск в ее умных глазах. Многие говорили, что мама совершенно не похожа на типичного ветеринара, с ее невероятно длинными светлыми волосами, изящной фигурой и тонкими чертами лица. Она никогда не красилась, считая макияж пустой тратой времени, и казалось, это только подчеркивает ее естественную красоту.
Мы выглядели совершенно по-разному, я и мама. Я была ниже ростом, крепче, мне от природы досталась сильная мускулатура, как у папы, а еще его глаза и каштановые волосы. Рабочая лошадка против чистокровной кобылицы. Но мне нравилось думать, что я унаследовала мамино лицо сердечком.
И ее упрямство.
— Ты должна соблюдать правила, Мила. Я хочу, чтобы ты была в безопасности.
Помедлив, мама заправила мне за уши растрепавшиеся на ветру волосы. Когда она коснулась кончиками пальцев моих висков, ее глаза закрылись и с губ сорвался еле слышный вздох.
Я застыла на месте, пораженная неожиданной нежностью этого жеста, боясь, что любое резкое движение может вернуть ее в реальность. Как же я хотела вернуть эту маму, которая легко делилась теплом, объятиями и поцелуями, когда они были нужны. Но до сих пор я была уверена, что прежняя мама не добралась до Клируотера. Что, возможно, она скрывается где-то в Филадельфии — вместе с недостающими воспоминаниями.
Мама отстранилась слишком быстро, ее рука метнулась к изумрудному кулону на шее. Мой камень. Подвеска, которую папа подарил ей в честь моего рождения.
После его смерти этому символическому украшению доставалось больше материнской любви, чем самой дочери.
От ее резкого разворота в воздух взметнулась пыль. Я смотрела на поднявшееся облако — осязаемое напоминание о том, что меня отвергли — которое все истончалось и истончалось, пока не рассеялось полностью. Интересно, каково это — уметь так легко исчезать?
— Выгуляй Негу и почисти ее. Я пойду проверю, как там Мэйси, — бросила через плечо мама. Она шагала так быстро, что была уже на полпути к конюшне.
Если б только я умела так же ловко, как она, оставлять все позади.
— Ах да, Кейли звонила. Хочет смотаться с тобой в «Дейри Куин»,[3] заедет через полчаса. Оттуда сразу домой, ясно?
— Да, — ответила я, едва сдержавшись, чтобы не закатить глаза. После школы сразу домой. Никуда не ходить без разрешения. Ни к кому, кроме Кейли — которая прошла строгую предварительную проверку — не садиться в машину. Можно подумать, мы в каких-то нью-йоркских трущобах живем.
Не то чтобы это имело значение. Мне все равно больше не с кем — и некуда — было пойти.
Я ненадолго прислонилась головой к взмыленному телу Неги. Ее тепло и мускусный запах успокаивали. Я выпрямилась:
— Пойдем, Нега, погуляем.
Она фыркнула, как будто в знак одобрения.
Я медленно пошла следом за мамой, позволяя взгляду блуждать по участку, который просто резал глаз своим сельским колоритом. Здесь все резало глаз сельским колоритом: даже гравийная подъездная дорога справа от меня и отделяющаяся от нее пыльная тропинка, которая вела к домику для гостей. Наше новое место жительства было уменьшенной, более скромной копией пустующего главного здания — дома площадью семьсот пятьдесят квадратных метров, который растянулся по земле буквой «Г» примерно в километре отсюда. Такие же белые стены с зеленой отделкой, такое же крытое крыльцо. Здесь не было кресел с коваными спинками, сделанными в форме конских голов, но зато у нас был свой собственный бронзовый дверной молоток в виде головы лошади.
От гостевого домика тропинка сворачивала направо к высокому зданию с треугольной крышей. Конюшня — одна из причин, по которым мы с мамой оказались здесь. Насколько я поняла, у хозяев в Англии заболел родственник, и им пришлось остаться там на неопределенное время, поэтому они наняли маму в качестве ветеринара и смотрителя.
Повезло мне.
Наверняка есть девушки, которые были бы рады переехать на большое ранчо вдали от города, помогать ухаживать за лошадьми, начать новую жизнь.
Я погладила Негу по шелковистой морде. Пока меня здесь устраивали только лошади.
— Мила, как думаешь, эти цвета сочетаются?
Высокий голос Кейли, прозвучавший у самого моего уха, вырвал меня из воспоминаний о папе — а воспоминания были приятные.
Они с мамой шли по Причалу Пенна, держась за руки, а я побежала вперед, разглядывая туристов, скейтеров, исторические корабли, вбирая в себя затхлый запах реки Делавэр. Несмотря на теплые красные варежки, я немного мерзла, но взрыв папиного смеха согрел меня.
Когда я открыла глаза, и перед ними вновь предстал коричнево-желтый интерьер «Дейри Куин», по сердцу резануло осознание потери. Там, в воспоминаниях, я была любима, чувствовала себя как дома. В забегаловке в чужом городе такие ощущения охватывают нечасто.
Кейли сунула мне под нос свои ногти, накрашенные попеременно лаками «Кошачий язычок» и «Фиолетовый фейерверк», и пошевелила пальцами, подпрыгивая на диванчике в порыве энтузиазма. Я заставила себя разжать кулаки и подавила желание оттолкнуть наманикюренные пальцы.
— Здорово смотрится, правда?
В своей типичной манере, Кейли тут же ответила на собственный вопрос раньше, чем у меня появился шанс хоть что-то сказать.
— Потрясно выглядит, — ответила Элла, сидящая напротив. На ее узком мышином личике отражался неподдельный восторг.
— Потрясно, — эхом отозвалась я. На самом деле, я не смогла найти в себе ни капли интереса по поводу лаков и блесток для ногтей. — Откуда у тебя этот шрам на мизинце?
Кейли перестала шевелить пальцами. Она нахмурилась, осмотрела мизинцы на обеих руках и прищурилась, разглядывая шрам, который я заметила, — белую полоску у основания пальца.
— Эта мелочь? Понятия не имею, — пожала плечами она. — Может, укололась во сне иголкой, надеясь, что впаду в кому, а очнусь уже в каком-нибудь другом городе.
Элла вздохнула:
— Ты забыла про принца и волшебный поцелуй.
— Еще чего! — фыркнула Кейли, так громко, что Элла расхохоталась, и даже я не сдержала улыбки.
Весь месяц со дня нашей первой встречи Кейли Дэниелс делала все с одинаковой головокружительной скоростью. Она была первой в классе, кто захотел со мной познакомиться: длинноногая и веснушчатая гиперэнергичная девушка в сапогах на высоком каблуке. Она схватила меня под руку в классном кабинете и практически приволокла к своей парте, усадив за соседнюю. Я помнила наш разговор дословно.
— Ты ведь Миа Дейли? Та, которая недавно переехала в гостевой дом на ранчо Гринвудов? И ты из Филадельфии, о боже, там, наверно, жить в миллиард раз интереснее? Я — Кейли Дэниелс, и я расскажу тебе все, что нужно знать о Клируотере. Чего, к сожалению, не много. Прежде всего — тут слишком мало парней. Слишком. Мало.
Когда она сделала паузу, чтобы перевести дух, я поправила ее по поводу своего имени — домашние давным-давно сократили Мию Лану до Милы — и расслабилась, погрузившись в поток ее болтовни, который отвлек меня от грустных размышлений.
— Ну и что стряслось? Зачем было всех собирать?
Тем временем помещение заполнил запах духов «Ванильное небо», а затем, топая в туфлях на платформе, появилась и сама Паркер. Она небрежно бросила свою сумочку с бахромой на стол, чуть не опрокинув мороженое Эллы, и рухнула на диванчик рядом с ней.
Паркер? Кейли позвала Паркер? Я едва не застонала.
Рядом со мной Кейли постучала ярко-розовым ногтем по своему стаканчику мороженого с колой:
— Здрасьте, приехали! А мороженое?
Но краем глаза я заметила не слишком деликатный кивок в мою сторону.
— Аа, — понимающе протянула Элла. И вся троица тут же обернулась на меня с сочувственными улыбками.
Я шаркнула кроссовкой по липкому полу, жалея, что не могу целиком соскользнуть под стол. Кейли меня провела. На самом деле, эта поездка в «Дейри Куин» была вызвана не внезапной жаждой мороженого. Кейли собрала всех из-за меня, теперь это просто бросалось в глаза.
Благотворительный проект «Мила Дейли» — это я. Эти сочувственные улыбки преследовали меня везде, стоило людям узнать о папе, улыбки и тень неловкости в общении, потому что никто не знал, что нужно говорить в таких случаях. Как будто они боялись, что от неправильных слов я рассыплюсь как разбитое зеркало — а брать на себя ответственность и собирать осколки никто не хотел.
