По дороге от Рубина она не произнесла ни слова, а я протрезвел достаточно, чтобы чувствовать себя довольно неудобно, открывая перед ней дверь.
Первым, что она увидела, был портативный фаствайп, который я притащил из Пилота прошлой ночью. Экзоскелет перенёс её через пропылённый ковёр: это напоминало походку какой-нибудь модели на подиуме. Теперь, вне шума рубинской вечеринки, я смог расслышать тихие пощёлкивания, сопровождающие её движения. Она застыла, разглядывая фаствайп, и мне стали заметны искусственные рёбра, проступающие под поверхностью обтягивающей куртки. Одна из этих болезней, порождений внешней среды, — подумал я, — старых, с которыми так и не научились достаточно эффективно бороться, или новых, у которых и названий то ещё нет. Она не может двигаться без этого дополнительного скелета, подключённого к миоэлектрическому интерфейсу непосредственно в мозгу. Ломкие на вид полиуглеродные крепежи двигают её руками и ногами, а пальцами управляет более тонкая система из гальванических накладок, напоминающих мозаику. Мне почему-то вспомнилась дёргающая лапами лягушка в университетской лаборатории, но я тут же устыдился такого сравнения.
«Это фаствайп», сказала она совершенно новым и каким-то далёким голосом. Я подумал, что действие магика, видимо, постепенно сходит на нет. «Что он здесь делает?»
— Редактирую, — ответил я, закрывая входную дверь.
— Да неужели! — рассмеялась она, — Редактируешь… Ну и где же?
— На Острове. В местечке, прозванном Автопилот.
Обернулась, затем, уперев руку в бедро, приблизилась, её перенесло ко мне: смесью магика, ненависти и какой-то жуткой пародии на желание кольнули её блёкло-серые глаза. «Хочешь этого, редактор?».
Я снова почувствовал удар хлыста, но меня уже так просто не возьмёшь. Я бросил холодный взгляд, словно бы из какого-то впавшего в пивное оцепенение центра моего ходячего, говорящего, подвижного и совершенно обычного тела, слова вышли плевком: «А ты почувствуешь что-нибудь?»
Бац. Может, она моргнула, но на лице не отразилось ничего.
— Нет, — сказала она, — Но иногда люблю смотреть.
***
Два дня спустя после её смерти в Лос-Анджелесе Рубин стоит у окна, наблюдая, как снег опускается в воду Фол Крик. «Так ты с ней ни разу не спал?»
Одно из его созданий, маленькая, словно сошедшая с полотна Эшера ящерица-тянитолкай на роликах, носилось по столу передо мной туда-сюда, подняв обе, уставившиеся в разные стороны головы.
— Нет, — сказал я, и это была правда. Затем рассмеялся. — Но мы подключились напрямую той первой ночью.
— Да ты сбрендил, — сказал Рубин, хотя в голосе слышно некое одобрение. — Тебя могло убить. Сердце могло остановиться, или дыхание…
Он отвернулся к окну вновь:
— Она тебе ещё не звонила?
***
Мы подключились напрямую.
Ни разу этого не делал. Если бы вы спросили — почему, я бы ответил — «я редактор, а такое соединение непрофессионально».
Однако, всё не совсем так.
Как профессионал, имею в виду — легальный профессионал, я никогда не занимался той порнотой, сырым материалом, что ещё зовут сухими снами. Сухие сны — это нейро-продукт, запись с уровней сознания, доступная большинству людей лишь во сне. Но художники, такие, как те, с кем я работаю в «Автопилоте», способны преодолеть поверхностное натяжение, нырнуть гораздо глубже, добраться к морю Юнга, и добыть оттуда ну, скажем, настоящие сновидения. Не будем усложнять. Думаю, и раньше некоторые художники могли добиться такого, должно быть, в некоем помутнении, но нейроэлектроника открыла доступ к их впечатлениям, а сеть позволила распространять это по всем мировым закоулкам. Так что, теперь мы можем записывать сны, продавать их, наблюдать за колебаниями рынка. Всё меняется — эту фразу любил повторять мой отец.
Обычно, работая в студии, я получаю сырой материал, пропущенный через семимиллионные фильтры, и мне даже не нужно видеть автора. Сами понимаете, то, что получает потребитель, уже структурировано, сбалансировано, обращено в искусство. Но до сих пор ещё встречаются люди, достаточно навивные для того, чтобы полагать — будет здорово, если подключиться к кому-то, кого они, к примеру, любят, напрямую. Думаю, большинство подростков пробовали это хоть единожды. Это, конечно же, не сложно. В «Рэдио Шек»[4] найдутся корпус, разъёмы и провода. Но я…. я никогда этого не делал. Теперь же, думая об этом, вряд ли смогу объяснить — почему. Даже если захочу объяснять.
Я не знаю, почему всё-таки сделал это с Лизой — уселся рядом с ней на мексиканском хлопковом матрасе и тукнул опто-проводник в гнездо на её позвоночнике — гладком выступе экзоскелета. Он находился довольно высоко — у основания шеи, скрытый её тёмными волосами.
Сделал это, потому что она назвала себя художником, и потому что мы каким-то образом оказались по разные стороны баррикад, а мне не хотелось проигрывать. Это может для вас ничего не значить, но ведь вы и не знали её, разве что по «Королям сна». Но это не одно и то же. Не чувствовали её голода, сократившегося потом до иссушающего желания, отвратительного в своей целеустремлённости. Люди, точно знающие, чего хотят, всегда меня пугали, а Лиза давным-давно знала — чего хочет, и ничего другого ей нужно не было. Я был напуган тогда, хотя и не хотел себе в этом признаться. К тому же, в микшерной Автопилота я повидал достаточно чужих снов, чтобы понять — большинство людских «внутренних монстров» на самом деле — совершенно обыденные штуки, нелепые в свете их собственного незамутнённого сознания. К тому же, я всё ещё был пьян.
Я подключил троды и потянулся к фаставайпу. Отключил все студийные функции, на время превратив японскую электронику (стоимостью 84 тысячи долларов) в эквивалент всем тем маленьким коробкам из «Рэдио Шек». «Готово», сказал я, щёлкнув тумблером.
Слова. Слова бессильны. Возможно, от них был бы какой-то прок, если бы я знал — как описать то, что вырвалось из неё, то, что она сделала…
Такой фрагмент есть в Королях: словно мчишься на мотоцикле по полуночному отрезку шоссе прямо над высоким прибрежным обрывом; огней нет, но ты будто бы в них и не нуждаешься. Скорость такова, что кажется — висишь в каком-то беззвучном невидимом конусе — рёв мотоцикла теряется где-то позади. Это лишь жалкий момент Королей, но один из тысячи фрагментов, которые вспоминаешь, вернувшись в реальность, тех, к которым возвращаешься снова и снова. Потрясающе. Свобода и смерть прямо здесь и сейчас, бег по бесконечной режущей кромке.
Я же получил сырой образ: грубый напор, взрыв, словно порождающий восемь дорог, протянувшихся от воскресенья куда-то в пустоту, наполненную нищетой, нелюбовью и темнотой. Это было её тщеславие, увиденное изнутри. Какие-то жалкие четыре секунды…
Ну конечно она победила. Я снял троды и уставился заплаканными глазами в стену: мозаичные постеры на ней были размыты. Я не мог смотреть на Лизу, слышал лишь, как она отсоединила проводник, и ещё скрип экзоскелета, когда тот оторвал её от матраса. Слышал его приглушённое щёлканье, когда он понёс её на кухню за стаканом воды.
А потом я заплакал снова.
***
Рубин вставляет тонкий щуп в брюхо отключённого «тяни-толкая» и сквозь увеличительные стёкла изучает начинку, подсвечивая миниатюрными височными фонариками.
— Ну, и это тебя зацепило? — он пожал плечами и поднял взгляд на меня. Уже темно, и спаренные лучи-тензоры впиваются мне в лицо. В Рубинском ангаре зябко и сыро, а откуда-то с другого берега летит над водой унылый вой сирены. «Ну?»
Моё время пожать плечами:
— Так уж вышло… у меня не было особого выбора…
Световые векторы ныряют обратно в кремниевую утробу его дефектной игрушки.
— Значит, всё нормально. Ты сделал верный выбор. Я хочу сказать, она давно всё для себя решила. И к тому, что с ней теперь, ты причастен не больше того фаствайпа. Если бы она не нашла тебя, ей бы попался бы кто-нибудь ещё.
***
Я договорился с Барри, главным редактором, и выпросил у него двадцать минут студийного времени в пять часов холодного сентябрьского утра. Лиза пришла, и вновь рубанула меня тем же набором переживаний, но я подготовился. Отгороженный фильтром и ментальной схемой, я на этот раз ничего не почувствовал. Две недели я выкраивал свободные минуты в редакторской, чтобы нарезать из её эмоций нечто, что можно было бы показать Максу Бэллу, владельцу Пилота. Бэл не очень то обрадовался, когда я объяснил ему суть работы, совсем даже не обрадовался. Редактор-индивидуалист может стать большой проблемой, большинство таких вот редакторов рано или поздно приходят к мысли, что нашли кого-то, претендующего на роль уродца-идола, и тут начинается слив денег и времени. Когда я закончил нахваливать Лизу, он кивнул, а затем почесал нос колпачком своего красного фломастера.
