— Ага, ясно. Типа самый крутой хит с тех пор, как рыбы отрастили ноги?
Но он таки подключился к софту[5], к мною нарезанной демке. И когда софт выщелкнулся из слота на рабочей столешнице Braun, Бэл просто глядел в стену, с лица его исчезло всякое выражение.
— Макс?
— Ы?
— Что думаешь?
— Ну… Как, ты сказал, её зовут? — он моргнул. — Лиза? С кем там у неё контракт?
— Лиза. Ни с кем, Макс. У неё нет контракта ни с кем, кроме нас.
— Господи-иисусе, — его лицо всё так же ничего не выражало.
***
— А знаешь, как я её нашёл? — спросил Рубин, обшаривая потрёпанные картонные коробки в поисках выключателя. Коробки полнит тщательно отсортированный гоми: литиевые аккумуляторы, танталовые конденсаторы, радиочастотные переходники, хлебные доски, лента для ограждений, феррорезонансные трансформаторы, катушки проволоки… Одна из коробок наполнена оторванными головами кукол Барби, их там сотни, другая — защитными промышленными перчатками, напоминающими часть космического скафандра. Свет затапливает помещение, и богомол, раскрашенный в манере Кандинского лоскутками цветастого олова, поворачивает свою голову, размером с мяч для гольфа, в сторону самой яркой лампочки.
— Я был в Грэнвилле, искал гоми. Свернул в какой-то переулок, и вижу — сидит. Разглядел её экзоскелет, да и на вид она была не очень… Спрашиваю — с тобой всё нормально? И ничего. Только глаза закрыла. «Не моё дело», подумал. Но четыре часа спустя я возвращался тем же путём — она сидела всё так же, с места не сдвинулась. «Послушай, милая», — сказал я, — «Может, твоя железяка поизносилась, так я могу помочь». Никакой реакции. «Сколько ты уже здесь торчишь?». Снова ничего. Я и свалил оттуда.
Рубин следует к своему рабочему месту, водит бледным указательным пальцем по тонким металлическим конечностям богомола. За его столом, подвешенные на фоне раздутых от влаги листов древних перфокарт, висят плоскогубцы, отвёртки, пистолеты с клейкой лентой, ржавое духовое ружьё «Дэйзи», скребок для изоляции, обжимные щипцы, паяльная лампа, карманный осциллограф. Кажется, здесь вообще все инструменты, когда-либо созданные руками людей, и не похоже, что кто-то вообще занимался их рассортировкой, но я ещё ни разу не видел, чтобы рука Рубина ошиблась, выбирая один из них.
— Ну, так вот, я вернулся, — сказал Рубин, — Спустя, наверное, час. Она уже была в отключке, без сознания, я приволок её сюда и осмотрел экзоскелет. Батареи сдохли. Она доползла туда на остатках энергии и решила, думаю, помереть с голода.
— Когда это было?
— Примерно за неделю до того, как ты отвёл её к себе.
— А что, если бы она умерла? Если бы ты её не нашёл?
— Кто-нибудь всё равно бы её обнаружил. Она не могла просить о помощи, понимаешь? Только принять. Не хотела быть в долгу.
***
Макс нашёл для неё агентов, и троица до рвоты гладеньких помошничков прилетела на следующий день. Лиза не снизошла до того, чтобы встретится с ними, настояв, чтобы мы привезли их к Рубину, где она прохлаждалась всё это время.
— Добро пожаловать в Кувервилль, — сказал Рубин, когда они пересекли порог. Его вытянутое лицо было перемазано машинным маслом, а ширинка измочаленных рабочих штанов кое-как держалась на скрепке. Парни автоматически ухмыльнулись, но улыбка девицы оказалась чуточку более аутентичной.
— Мистер Старк. На прошлой неделе я была в Лондоне и видела вашу инсталляцию в Тэйт.
— «Марчеллова фабрика батареек». Они посчитали её копрологической, эти британцы… — он пожал плечами, — Может, так оно и есть, кто знает?
— Верно. Но она также очень забавна.
Парни в этих своих костюмчиках сияли, как два отутюженных маяка. Демо-запись уже добралась до Лос-Анджелеса, они был в курсе.
— Так ты Лиза? — девица прокладывала путь между холмиками рубинского мусора, — Скоро ты будешь очень популярной, Лиза. Нам есть, что обсудить.
Лиза замерла на своих полиуглеродных подпорках и глядела на девицу с тем лицом, которое я уже однажды видел — у себя дома, той ночью, когда Лиза спросила — хочу ли я с ней переспать. Но если агентша и заметила что-то, то виду не подала. Профессионал.
Я пытался убедить себя в том, что тоже профессионал. Старался успокоиться.
***
На улицах вокруг рынка чахло горят металлические бочки с мусором. Снег ещё идёт, и подростки жмутся к огню, словно артритные вороны, переминаются, запахивая то и дело свои тёмные пальто. Наверху, в путанице претензионных трущоб Фэйрвью, насмерть примёрзло к верёвке чьё-то бельё: розовые квадраты простыней отчаянно контрастируют с тусклым фоном — мешаниной спутниковых тарелок и солнечных батарей. Крутится и крутится без конца ветряк-генератор какого-то эколога, словно средний палец показывает налоговой гидре.
Рубин шлёпает рядом в своих забрызганных красной краской галошах L. L. Bean, здоровая голова его втянута за воротник слишком большой армейской куртки. То и дело кто-нибудь из сгорбленных подростков тычет ему вслед со словами — вот парень, что делает разные бредовые штуки, роботов и прочее дерьмо.
— Знаешь, в чём твоя проблема? — спрашивает он, когда мы проходим под мостом, направляясь к Четвёртой, — Ты из тех типов, что всегда читают инструкции. Что бы люди ни создали, любую технологию, она всегда служит какой-то цели. Типа делает что-то, всем понятное и доступное. Но с новой технологией появляются новые горизонты, о которых раньше никто и не думал. Чувак, ты читал мануал и ты не хочешь экспериментировать, да ни в жизнь… И ты бесишься, когда кто-то другой использует технологию для чего-то, о чём ты никогда и не помышлял. Как Лиза.
— Но она же не была первой… — над нами с грохотом проносится транспорт.
— Нет, но она точно первый человек из тех, кого ты знал, что переписал себя в ПЗУ. Тебя ведь кошмары не мучили, когда этот, как его там, сделал то же самое три-четыре года назад? Ну, парень из Франции, писатель типа?
— Я как-то об этом тогда не думал. Решил — уловка, пиар…
— А он продолжает писать. И стрёмно тут то, что он так и будет писать дальше, пока кто-нибудь не взорвёт, к примеру, мэйнфрейм…
Я вздрагиваю, трясу головой.
— Но это же уже не он? Только программа.
— Интересная мысль. Трудно сказать. Но с Лизой всё разу станет ясно, она не писатель…
Короли жили в её голове уже давно, взаперти, подобно тому, как её тело было заперто в экзоскелете.
Агенты выбили для неё контракт с известной студией и привезли рабочую группу из Токио. Она сказала, что редактором ей нужен я. Я же сказал — нет. Макс затащил меня к себе в кабинет и пригрозил уволить с позором к чертям. Без меня им не было смысла работать в Пилоте. Ванкувер не тянет на пуп Земли, и агенты хотели заманить её в Лос-Анджелес. Максу эта запись сулила большие деньги, а Пилоту возможность крупно засветится. Я не мог объяснить своего отказа. Слишком это шизофренично, слишком это личное: с моим согласием конечная победа досталась бы ей целиком. Так я полагал тогда. Но Макс не шутил, он действительно не дал мне никакого выбора. Мы оба знали, что никакая другая работа сама в мои руки не прыгнет. Мы вышли вместе и сообщили агентам, что всё обсудили: я в команде.
В ответ агентики продемонстрировали чёртову уйму своих зубов.
Лиза же достала полный магиком ингалятор и тут же вкатила огромную дозу. Кажется, агентша приподняла одну из своих прекрасненьких бровок, да и только. После подписания бумажек Лиза могла заниматься практически чем угодно. А Лиза знала, чего хотела.
Мы создавали Королей три недели, то есть — основную запись. Я находил множество причин, чтобы не бывать у Рубина, и даже в какие-то из них верил сам. А Лиза так у него и оставалась, хотя агентов это, в свете увиденного там, не очень то радовало. Они полагали, что в этой берлоге не очень то безопасно. Рубин позже рассказал, что ему пришлось заставить своего агента позвонить им и навести бучу, но после этого они успокоились. До того момента я и не думал даже, что у Рубина тоже есть собственный агент. Просто, зная его, очень легко позабыть, что Рубин Старк на самом деле гораздо известней, чем, полагаю, Лиза могла бы когда-нибудь стать.
Я знал, что мы работаем над чем-то крутым, но никогда ведь не угадаешь — насколько популярной вещь станет в дальнейшем.
Но всё то время, проведённое в Пилоте, я был полностью погружён в работу. Лиза была потрясающа. Казалось, она рождена для этого искусства, несмотря даже на то, что когда она родилась, никакой подобной технологии ещё не было и в помине. И видя воочию что-то подобное, невольно думаешь — сколько же тысяч, может — миллионов, феноменальных художников так и сгинуло безвестно во тьме веков. Тех, что не стали живописцами, поэтами, саксофонистами, но носили всё внутри, эти нейро-колебания, ожидающие лишь необходимую для записи микросхему.
