Все тело у Джека слилось в большой пульсирующий ушиб. Он сплевывает кислое послевкусие рвоты и вытирает рот тыльной стороной ладони, размазывая по губам зернистый песок. И снова сплевывает, ворча:
— Ага, а то ты переживала, да. Чистое везение, что я не потонул.
— Ага, везение! А кто тебя вытащил, а? Супермен, что ли?
— Ты меня вытащила?
— Кто-то должен был. Ты бы мне лучше спасибо сказал.
— Если бы не ты, я бы вообще туда не полез. Ты меня подначила.
— Ты первый начал, я только ответила.
Джек садится на песке, чуть дернувшись от боли, обнимает собственные колени. Он дрожит на ветру, который несет не только холод, морось и брызги пены, но еще и песчинки, жалящие, словно стрелы. Она правду говорит? Он первый начал? Что-то он не помнит, чтобы ее подначивал.
— Все равно, — упрямо твердит он. — Ты должна была меня не пустить. Должна была знать.
В семейных анналах Дунов хранились случаи, когда один из близнецов без видимых причин вдруг дергался, или кричал, или разражался слезами, и только потом выяснялось, что второй, на расстоянии, недоступном человеческим чувствам, споткнулся, или уколол палец, и реакция была так точно дозирована, так четко откалибрована, будто у них одна нервная система на двоих. И это еще только вершина айсберга. Было больше, куда больше такого, что Джек и Джилли держали про себя — чтобы их не сочли уродами, а еще потому, что это касалось только их, и никого больше. Например, они видели одни и те же сны, подслушивали случайно обрывки мысли друг друга и чуяли, когда с другим что-то должно случиться (как ни странно, о себе у них предчувствий не было) перед тем, как действительно что-то случалось. Иногда настолько отчетливо и точно, что могли предупредить друг друга и избежать той судьбы, которая поджидала… или могла поджидать, или могла бы поджидать (очень уж тонкие различия, сбивающие с толку!) за ближайшим углом. Такие вещи не происходили регулярно или предсказуемо, но происходили.
Джилли пожимает плечами, обхватывая себя руками на леденящем ветру — Белль приближается быстро.
— Я же тебе говорила, будет что-то нехорошее. И предупреждала, чтобы не ходил. Ты меня обозвал трусихой и все равно попер. Так что мне было делать — дать тебе по голове?
— А я все-таки сумел, — говорит он. — Я прокатился на волне.
Она закатывает глаза к небу.
— Ага, если это так называется.
— И еще как прокатился!
— Джек, ты даже по пояс не зашел, когда тебя сбило и понесло. И как еще понесло! Раз — и все. Я думала, тебе уже кранты!
Нижняя губа у нее дрожит не только от холода, и Джек понимает, что она готова расплакаться из-за него, из-за того, что чуть было его не потеряла, точно как он больше всего страдал в мгновения, которые счел своими последними, из-за неизбежности, неминуемости окончательного расставания с ней, расставания, которого говорил он себе можно было бы избежать простым остережением в прошлом быстро уходящем и все же таком же близким как быстро надвигающееся будущее которое казалось можно было бы удержать как открытую могилу в которую он не мог уже удержаться и не свалиться в удушливую пустоту воды… Только он не утонул. Джилли его спасла. Учитывая этот факт, не так уж важно было настоять, что он все же на волне прокатился. Как мог он сомневаться в ее словах? Горе ее было благостным напоминанием о том, как глубоко они связаны. И вихри счастья и страдания, что кружат сейчас ее сердце, свой источник имеют в нем, как и его сердце, сжимающееся от боли и благодарности, бьется в такт ее ритму.
Она встает с песка.
— Ладно, Джек, пошли домой.
Она протягивает руку, они сцепляют пальцы — зеркальные отражения, — и она, ухнув, поднимает его на ноги. Но руку не отпускает, стискивает сильнее, и впивается ногтями так, что он морщится и чуть не вскрикивает, и вскрикнул бы, если бы не ее запрещающий взгляд, фиксирующий его с расстояния в несколько дюймов, и взгляд этот так его пронизывает, что он ни шевельнуться, ни заговорить не может. Будто под гипнозом, и сердце колотится в пустой груди.
— В следующий раз я тебя таки двину по голове, сопляк! — говорит она тоном, подчеркивающим угрозу во взгляде. — Вот увидишь!
И она убегает прочь по песку к травянистым дюнам (длинные серебристо-зеленые стебли, почти горизонтально положенные порывами ветра), где выветренные деревянные ступени громоздятся обломками древнего кораблекрушения, вынесенными на поверхность медленными течениями песка. Пара чаек взлетает, неуклюже горбясь, с ее дороги, расправляя крылья; их подхватывает буря и уносит прочь, как шурикены, брошенные рукой ниндзя. Доносится обрывок пронзительной жалобы птиц — и их уже не видно. И все это время ветер завывает в заржавевших фермах наблюдательной вышки времен Второй мировой, стоящей одиноко посреди домов Мидлсекса и далеких домов Бетани-бич в миле отсюда, — голые кости строения, поднятые на сотню футов над дюнами, уже никем не используемого, кроме птиц и ребятишек, плюющих на табличку «вход воспрещен» и лазающих по ржавым железным лесенкам на покореженную площадку с решетчатым полом, откуда видно далеко, до самых небоскребов Оушен-сити. Джеку и Джилли знакомы и подъем на эту башню, и следующее за этим наказание, потому что там не спрятаться — у всех на виду. Интересно, думает Джек, каково оно там сейчас?
Он ковыляет к своей брошенной футболке (как и у Джилли, подарок дяди Джимми); футболка валяется, смятая, на песке. Нагибаясь, он видит мазок крови на предплечье и левой кисти. Джека охватывает приступ слабости, от которой едва не подгибаются колени, но тут же проходит. На неуклюжих ногах, как чайка по склону вниз, он бредет среди слипшихся комьев песка и разбрызганной пены, несущихся, как перекати-поле, и по щиколотку заходит в прибой. Присев, он смывает кровь и песок с руки, поцарапанной то ли ногтями Джилли, то ли шероховатым дном океана. Порезы неглубокие, и кровь уже остановилась. На минуту Джек останавливается выгрести песок из складок и карманов джинсовых шортов, но это трудно сделать, не раздеваясь. Он встает, обхватывает себя руками и смотрит на океан.
Прибой усилился, что ли? Волны живыми горами борются друг с другом, схватка без правил и без судьи до самого горизонта… хотя горизонта толком и нету, лишь туманная зона непрозрачности, тусклый металл, испещренный белыми гребнями, да иногда мелькнет бледное крыло чайки там, где смешиваются море и небо. Он что, на самом деле там был? Как-то не верится, чтобы он оказался настолько смел — или глуп, — чтобы туда полезть, и уж тем более настолько удачлив, чтобы вылезти.
Джек передергивается, вспомнив ощущение смыкающейся над головой воды. Ощущение конца. И еще что-то другое, не столько присутствие, сколько зловредную сущность одновременно с ним в воде и — он это чувствовал — оставшуюся с ним и на суше: холодный, невозможный ужас, как тот, что липнет к знакомым предметам после кошмара, превращая их в чужие, но по-прежнему знакомые.
Он отходит от океана, ставшего таким же чужим — прежний друг, которому больше нельзя доверять. Повернуться спиной страшновато, будто он схватит его и снова затянет. Но Джек заставляет себя повернуться и пойти размеренным шагом туда, где лежит футболка. Он ее поднимает, энергично встряхивает и натягивает на себя (шипя от резкого укола боли в левой руке). Футболка вывернута наизнанку, и надпись видна через промокшую белую ткань: YИ♥I.
Все еще не оглядываясь, он пускается вдогонку за Джилли, бежит по лестнице, по узкой тропе между домами Скелсов и Кардисов (опустевших и закрытых щитами), ороговелые подошвы шаркают по истертым доскам, а над головой трясутся сучья сосен, и трос на флагштоке без флага у Кардисов выдувается пузом на ветру, щелкает о металл снова и снова, звуча отчаянным набатом.
Когда Джек входит во двор, дядя Джимми, Эллен и Билл уже стащили вниз щиты для террасы и борются с фанерными досками, — прилаживая их к большим нижним окнам. Дом Дунов стоит на А-образной опоре, как и все соседние на океанской стороне шоссе № 1 — футов девять-десять над землей на деревянных столбах, очень похожих на телефонные — это они и есть, кстати, только загнанные в песчаную почву так, что меньше трети торчит над землей.
— Переодень мокрые шмотки и давай помогай! — ревет Билл, перекрикивая вой ветра, когда Джек бежит по мощеной дорожке вдоль подъездной гравийной дороги — коричневая с белым галька. Бордовая «Тойота-королла» с номерами федерального округа Колумбия и стакером «Вашингтон Редскинз» стоит неподалеку, забрызганная дождем, наполовину под прикрытием навеса. Рядом потрепанный «жук» дяди Билла, выходец из шестидесятых годов с закрашенными разной краской пятнами, будто какая-то автомобильная «варенка», пухлые красные игральные кости болтаются у зеркала заднего вида зрелыми яблоками. Номера нью-йоркские, а стакеры на бампере такие: «ролевики пускают в ход воображение» и «МОЯ вселенная ИГРАЕТ со мной в кости».
