существующие системы, и не хотим платить за то, что должно быть бесплатным, но принадлежит богачам. Нас не волнует цвет кожи, вероисповедание. Вы делаете ядерные бомбы, разжигаете войны, убиваете, и пытаетесь заставить нас думать, что всё это для нашей же пользы»
— Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год, — кивнул Мирон. — Манифест хакера.
— Я не думал, что ты НАСТОЛЬКО старый, чел.
— Просто у меня хорошая память. И я тоже был подростком.
Кофе из банки совсем не похож на кофе. Просто коричневая жижа, напичканная синтетическим кофеином и сахаром.
— Но ты меня понимаешь, — он не спрашивает. Утверждает.
— С чего ты взял?
— Ты — лошадь Дамбалы. Проводник. Ты выпустил в Плюс божество. Хозяина Неба.
Мирон порылся в памяти.
— Великий Змей? Это Платон-то? Тогда я — чебурашка.
— Его появление было предсказано. Было пророчество: он придёт, и приведёт за собой других. И Плюс населят киты и левиафаны.
— Чувак, ты просто перечитал древней фантастики, — мягко сказал Мирон. — Мой брат — не бог. Он просто человек, такой же, как ты и я. Нет никаких левиафанов.
— Но они есть, — упрямо мотнул головой мальчишка. — Один из них приходит ко мне. Говорит со мной в Плюсе. Когда он говорит, священный код выжигает дорожки ве-ве в моей голове.
Мирон сдавил переносицу, прикрыл глаза и сделал несколько вдохов, прежде чем продолжить.
— Послушай, — сказал он, стараясь не сорваться. — Я охренеть как устал. Не спал дня три, наверное. И не жрал толком. Нам пришлось добираться к тебе через пол-Европы, и путешествие, мать его, не было приятным. Поэтому, при всём моём к тебе уважении, и невзирая на законы гостеприимства, если ты продолжишь пиздеть в том же духе, я встану и надеру твою мелкую жопу.
— О’кеюшки, — пацан соскочил со своего насеста, прошаркал к Мирону в тех же розовых тапочках, уселся на соседний табурет и сложил руки на столешнице, как примерный школьник. — Как ты думаешь, твоя тёлка, когда выйдет из душа, мне даст?
Мирон сдавил банку так, что она хрустнула. Коричневый фонтанчик взметнулся в воздух и забрызгал подбородок и майку.
— Во-первых, завязывай, — посоветовал он. — Если ты ляпнешь что-то такое при Амели, одним надиранием задницы не обойдётся. Она тебя расчленит. И знаешь что? После этого ты продолжишь на неё работать. Усёк?
— А во вторых? — Мирон никак не мог понять, глумится Капюшончик, или говорит серьёзно. Чертова постирония.
— А во-вторых, она не моя тёлка. Мы партнёры. По бизнесу.
— О’кеюшки, — кивает пацан и поправляет очки.
— Почему ты всё время в стёклах? — раздражение Мирона начинает подгорать. — Здесь темно, неужели ты хоть что-то видишь?
— Мой тапетум, — пацан приспускает очки и Мирон видит серебряную радужку в розовых жилках кровеносных сосудов. Когда Капюшончик чуть изменяет угол наклона головы, глаза сверкают, как у кошки. — Его слишком много, чел. Я ослепну, если в зрачок попадёт прямой луч. Наследственность.
— Есть же линзы, — бормочет Мирон. — Коррекция зрения, наконец. Не пробовал заменить хрусталики?
— Тело — храм.
— Именно поэтому у тебя под сводом черепа разъём для нейроинтерфейса?
— Это чтобы не пользоваться Ванной, — малец наконец-то смущается. — Не хочу, чтобы моими мозгами пользовались, как выгребной ямой.
— А вот это ты молодец, — одобрил Мирон. — Но ведь считается, что нейроинтерфейс себя не оправдал. Слишком много глюков. Церебральный паралич — самый безобидный из побочных эффектов.
— Это старая версия, — отмахнулся Капюшончик. — В Берне живут челы, которые разработали принципиально новый прототип. Сращение волокон. Операция занимает четверть часа, адаптация — еще полчаса.
— И ты можешь находиться в Плюсе, не пользуясь Ванной, — пробормотал Мирон. — Это лучше, чем наушники?
— В тыщу раз, — наконец-то в нём прорезалось что-то детское. — Разрешение, тактильность — норм, как в жизни.
— А как же СГР?
— В жопу. Забудь. Хочешь — ты там, а потом моргнул — и ты уже здесь, в Минусе. Переход такой плавный, что почти незаметен. Но кроме этого — никаких модификаций, — уточнил Капюшончик. — Я, знаешь ли, еще расту.
— И просто исходишь гормонами, — кивнул Мирон.
— Что делать? Пубертат, — не стал отпираться пацан. — Самому иногда стыдно.
Хлопнула дверь, выпуская клубы пара, и показалась Амели. В таких же, как у Капюшончика розовых тапочках и пушистом комбинезоне «Тоторо».
Мирон едва подавил смешок, зато пацан расплылся в улыбке. Зубы у него были мелкие, ровные, как по линейке, и на взгляд Мирона, в несколько большем количестве, чем требуется нормальному младенцу.
— У тебя что, других шмоток не водится? — сердито спросила Амели.
— Как-то организовал оптовую доставку, — пояснил пацан. — Теперь просто выбрасываю то, что измажется, и достаю новую упаковку. Удобно, скажи? — Амели фыркнула. — Но если хочешь, можно заказать любой прикид, — поспешно добавил Капюшончик. — Какой захочешь.
Значит, её ты всё-таки побаиваешься, — злорадно подумал Мирон. Ну, значит, я такой не один…
— Ты нас ждал, — сказала Амели, с щелчком откупоривая банку с кофе одной рукой, а другой напихивая в рот крекеров. — Когда мы вышли из лифта, ты стоял наготове, чтобы нас впустить.
— Ну, я же умею управляться с камерами, — пацан попытался надуться от гордости, но очки сползли ему на нос, открывая удивлённые и немного бешеные, как у застарелого торчка, глаза.
— Дело не в камерах, — сказала Амели. — Не только в них.
А Мирон подумал: почему не я задал этот вопрос? Слишком устал? Изменила привычная наблюдательность?
— Я пытался объяснить, — смутился Капюшончик. — Но этот, — он мотнул в сторону Мирона головой. — Меня заткнул. Сказал, что надерёт жопу, если я продолжу говорить о китах и левиафанах.
— Может, — кивнула Амели. — Видишь ли, он их не любит.
— Ага! — пацан подпрыгнул и ударил по столу ладонью.
— Что «ага»? — передразнил Мирон. Ему не понравилось, как Амели и Капюшончик быстро нашли общий язык. Двое сумасшедших — это уже перебор. А если учесть, что у него с мозгами тоже не всё в порядке…
— Ты говорил, что их не существует. А они есть. Вот так вот.
Мирон на мгновение закрыл глаза.
— Ладно, извини, — сказал он после паузы. — Я… Я просто не был готов говорить о… демонах.
— Не доверяешь, — со знанием дела кивнул пацан. — Фигня, проехали. Я тоже не люблю людей. Злые они.
— А Призраки добрые?
— Они говорили со мной, — с нажимом сказал Капюшончик. — Они сказали, что придёт тот, кто знает их лучше всех. Кто видит их просто так, без девайсов. И они просили помочь ему. То есть, тебе. Добраться до меня. И я помог.
— То есть, — медленно уточнил Мирон. — Конвой Рейнметалл — твоих рук дело?
— А то! — малец засиял, как донышко медной банки из-под кофе. — Клёво вышло. Доставили, можно сказать, к самому порогу.
— А не боишься, что хлебные крошки выведут на тебя?
— Чо я, лохопетра? Простой сбой программы. Конвой уже на пути к заказчику. Все довольны.
Мирон вспомнил профессора Китано. Современные дети не знают, из чего сделан бутерброд. Зато могут преспокойно взломать файерволл спутника и покопаться в мозгах управляющего облачного мейнфрейма.
И все довольны.
— Ближе к телу, — сказала Амели, закидывая пустую банку из-под кофе в груду таких же банок. Раковины под ними видно не было.
Она повернулась к Мирону.
— Где флэшка?
Тот полез в карман. Сердце неожиданно сковало льдом: нижняя кромка ткани прохудилась, пальцы вылезли наружу. Но в следующий момент он нащупал плоский прямоугольничек — тот застрял среди крошек и прочей муры, которая копится на дне любого кармана.
Капюшончик накинулся на крохотный девайс, как полицейский дрон на контрабандную жвачку с марихуаной. Издавая воркующие звуки, он оглаживал и ощупывал флэшку, поднося к глазам, разглядывая разъём, даже лизнул. Мирон закатил глаза.
— Ты сможешь её прочитать? — нетерпеливо спросила Амели.
— Да, смогу, — уверенно ответил ребенок. — Наверное. С большой долей вероятности.
— Как быстро?
— Не знаю. Надо подготовиться…
— Я заплачу, — перебила Амели. — Говори, сколько.
— Дело не в этом, — пацан сгорбился на высоком табурете, став похожим на грустного гнома. — Я почти уверен, что смогу собрать подходящий интерфейс. Почти. Этой штуке сорок лет. Раритет, музейная редкость. Я постараюсь. Но ничего обещать не могу.
— Меньше слов, больше дела, — бросила Амели. — У тебя сигареты есть?
— Эй, я подросток, усекла? Конечно есть.
— Вот почему ты такой мелкий, — не удержался от назидательности Мирон. — Никотин задерживает рост.
— Мелкий я потому, что мне всего двенадцать, — отбрил пацан. — Но молодость — не порок. Она, знаешь ли, проходит. А над ростом я работаю.
