искорки удивления в голове не зажглось. Камень – и хорошо! Главное – как следует метнуть, через головы людей и прямиком – в Этих!
Патриарх, видимо, огорченный своей неметкостью, сорвал с руки часы – хорошие, тяжеленькие часы, размером с голубиное яйцо, – и швырнул в нехристей. На этот раз попал, хотя все трое Этих уже лежали, и над ними воздвигалась каменная горка – цок! шмяк! чпук! звяк! плюх! хрумс! барарак-парарак! трень и брень!
Толпы – и те, что были внутри оцепления, и те, что снаружи, – завидев этот знаменательный жест, пришли в неистовство. В воздух полетели часы, мобильники, смартфоны, айфоны, дамские сумочки, барсетки, кейсы, а кто-то даже метнул приличных размеров, неизвестно откуда взявшийся чемодан. Впрочем, что это я? Что значит «неизвестно откуда взявшийся»? А камни откуда взялись? То-то же…
Сейчас уже трудно вообразить – и не менее трудно передать – то чувство, которое мгновенно охватило всех. Чувство единения, восторженного неистовства, праведного гнева. Чувство толпы. Да-а, прав был Гюстав Лебон, писавший в своей «Психологии народов и масс», что «главной характерной чертой нашей эпохи служит именно замена сознательной деятельности индивидов бессознательной деятельностью толпы» и что «есть такие случаи, когда действиями толпы руководят, по-видимому, таинственные силы, называвшиеся в древности судьбой, природой, провидением и теперь именуемые голосом мертвых». И, конечно, прав был Чарльз Маккей, выразившийся так: «Люди… мыслят стадом… стадом же они сходят с ума, а в сознание приходят медленно и поодиночке»[6].
Словом, я тоже сорвал часы – между прочим, настоящие «Ролекс Ойстер» (ну, почти настоящие) – и метнул в Этих. Только Этих уже не было видно. На том, месте, где они стояли еще несколько минут назад, возвышалась куча камня, металла и пластика. Гора. Пирамида...
В пылу ярости и рвения все как-то позабыли об Аккордеоне. И я позабыл. А когда чуть-чуть пришел в себя и вспомнил – взглянул на реку. Возможно, того, что я увидел, следовало ожидать, но в ту минуту я просто обомлел от нечаянности и растерянности: на реке ничего не было. Тихая спокойная вода, плавное течение. Ни водоворота, ни взбаламученности, ни расходящихся или сходящихся волн. Аккордеон исчез, словно его и не было. А его, как потом поняли – и ЗАПОМНИЛИ – все, и на самом деле НЕ БЫЛО.
Оцепление сняли только поздно вечером, и я вернулся домой. Почему-то больше всего мне было жалко моего «Ролекса».
Потом поговаривали, что ночью какие-то люди ходили вокруг пирамиды на площади перед Храмом и ковыряли там палками: то ли жаждали найти тела Этих, то ли мечтали отыскать часы Патриарха, то ли просто хотели поживиться айфонами да барсетками. Поговаривали… Наутро там не было ни горы, ни людей с палками – чистая, гладко выметенная площадь под ясным небом, – а потом и те, кто поговаривал, неясно куда исчезли.
Как все знают (за счет второй или, может быть, третьей памяти), никаких следов этих событий не осталось. И тех, кто мог сохранить следы, тоже не осталось. Порастерялись информационные сообщения (да и были ли они?), растворились в пространстве-времени фотографии, видеосюжеты, сгинули в эфире радио- и телепередачи. У тех, кто успел что-то снять, отобрали мобильники и фотокамеры. У тех, кто попытался что-то сохранить, конфисковали компьютеры. Аудиозаписей, как легко понять, вовсе не существовало: попробуй-ка записать то, что звучит только в голове! А потом замолчал и Интернет.
ВСЕ! НИЧЕГО НЕ БЫЛО!
Не было контакта, не было рандеву, и уж тем более не было братания. Да и с кем брататься-то? Вот мы – есть, мы – венцы творения, а больше никого и нет. Если венцов несколько, то каждый конкретный венец – уже и не венец. Точка.
Почему же я сейчас об этом пишу? Откуда у меня такая смелость? С чего бы это я не боюсь, не оглядываюсь по сторонам, не ожидаю ни звонка в дверь, ни стука прикладов в филенку?
И почему я опасался не успеть?
А вот почему.
Сегодня вечером (сейчас уже глубокая ночь, и я таки успел!) в небе расцвели огненные пузыри, всплыли шутихи, лопнули самоцветные медузы, полыхнули многолучевые звезды. В созвездиях Андромеды, Ящерицы, Треугольника, Дракона, Стрелы, Волопаса, Секстанта, Геркулеса, Дельфина, Пегаса, Северной Короны – повсюду. И это я говорю только про северное небо. Я говорю о том, что наблюдаю сам, о том, что видно невооруженным глазом.
Они близко. И они продолжают расцветать, лопаться и вспыхивать.
Их тысячи, десятки, может быть, сотни тысяч.
ОНИ ПРИЛЕТЕЛИ!
Эдвард МИТЧЕЛЛ
ЧАСЫ, КОТОРЫЕ ШЛИ ВСПЯТЬ
Перевод с английского: Михаил Максаков
I
На берегу реки Шипскот, перед домом моей двоюродной бабушки Гертруды, высился длинный ряд пирамидальных тополей. Сама бабушка удивительно напоминала такое же дерево. Высокая, строгая, чрезвычайно тощая, в плотно облегающем одеянии, она, не в пример другим более полнокровным видам живых существ, выглядела так, будто страдала безнадежной анемией. Если бы по прихоти богов ее постигла судьба Дафны, которую Аполлон, как известно, превратил в лавровое дерево, она легко и естественно влилась бы в угрюмый древесный строй, став таким же унылым тополем, как и другие.
К этой достойной родственнице относятся некоторые мои самые ранние воспоминания. А кроме того, и при жизни, и после смерти она сыграла важную роль в событиях, которые я собираюсь изложить. В событиях, ничего похожего на которые, по моему глубокому убеждению, в истории человечества не найдется.
Мы с кузеном Гарри считали своим долгом время от времени заглядывать в Мэн к тетушке Гертруде и каждый раз гадали, сколько же ей все-таки лет. Шестьдесят? А может, сто двадцать? Точных сведений у нас не было, так что любое число могло оказаться верным.
Старую леди и вещи окружали старомодные. Похоже, она продолжала жить в прошлом. В краткие, примерно получасовые периоды разговорчивости, обычно после второй чашки чая на веранде, когда тополя отбрасывали жиденькие тени точно на восток, она любила рассказывать нам о своих предполагаемых предках. Я говорю предполагаемых, потому что мы с кузеном никак не могли поверить, что у нее вообще существовали какие-то предки.
Генеалогия – вещь, вообще-то, глупая. Вот вкратце какая она была у тетушки Гертруды.
Ее прапрапрабабушка (1599–1642) происходила из Голландии. Она вышла замуж за изгнанника-пуританина и отправилась с ним из Лейдена в Плимут на судне «Энн» в лето Господне 1632-е. У этой колонистки родилась дочь, прапрабабушка тетушки Гертруды (1640–1718). В начале восемнадцатого
