особенная ночь. Многие из них могли быть слабее духом, чем я, и нуждаться в поддержке.
Я в поддержке не нуждался, однако мокрицы и уховертки волновали меня.
Так что я решил присоединиться к мракобесию, творившемуся в девичьей комнате.
В коридоре горела только одна лампочка. Она делала еще мрачнее старый зеленый ковролин. Казалось, все пространство сузилось, сжалось. Лампочка мигала, и иногда из полутьмы я попадал в полную темноту.
Девочки жили на другом конце коридора, в номере 327, и я, стараясь справляться с тревогой, преодолевал это расстояние нарочито медленно.
Замерев перед блестящей в неверном свете мятно-зеленой дверью их номера, я почувствовал огромное облегчение – оттуда слышались приглушенные голоса, и мои собственные мысли о мокрицах и уховертках показались мне глупыми и наивными, недостойными человека моего положения.
Я даже думал вернуться в палату и спать, как это и полагается в столь позднее время, но что-то подсказывало мне: стоит отойти от двери, и снова станет неприятно.
Наконец, набравшись решительности, я распахнул дверь.
Со всех сторон на меня накатили визг, крики, ор, вопли. Все эти существительные могут быть употреблены с полным правом. Кричали мальчики, кричали девочки, кричал даже Володя, обычно весьма и весьма невозмутимый.
Не кричал только Андрюша. Он весь побледнел и выглядел так, словно сейчас упадет в обморок.
Когда вопли, которые мне пришлось претерпеть, стихли, я сказал:
– Доброй ночи.
– Твою мать, Жданов!
– Арлен!
– Какого хрена?
– Мог бы постучаться!
– А предупредить!
– Ужас какой!
– Я думала, я умру.
Кроме наших старых знакомых Ванечки, Алеши и Милы, я увидел новенькую девочку. Загорелая, с темными волосами, стянутыми в высокий хвост, симпатичными ямочками на щеках и громким голосом, она сразу показалась мне очень приятной. И, конечно, как и сказала Фира, она была местной. Такими казались мне все местные девочки и мальчики: подвижными, по-южному веселыми, непосредственными и преувеличенно загорелыми.
– Привет, – сказала она и помахала мне рукой. – Ой, вот это ты нас напугал. Меня Диана зовут.
– Арлен, – сказал я.
– Смешное имя, как у деда.
– Спасибо, – ответил я машинально.
Они все устроились в узком пространстве между кроватями, расселись в круг, в центре которого лежало снятое с гвоздя зеркало.
Фира прижимала ладони к этому зеркалу, на котором красной помадой нарисована была лестница.
– Нельзя прерывать ритуал, Арленчик, – сказала Фира.
Она дернула головой, взметнулась копна ее волос. На этот раз они были совершенно уж растрепанные, как у ведьмы.
Я сказал:
– Это все глупости.
Ванечка сказал:
– Садись, Арлен.
Мне стало неловко. Какими бы глупыми, посредственными и антинародными ни были эти развлечения, я уже всех напугал и всем все испортил. Так что я вздохнул и сел между Андрюшей и Ванечкой. Втиснуться между ними оказалось довольно сложно.
Ванечка сказал:
– Я думал, это Пиковая Дама пришла.
Андрюша сказал:
– А я думал, в меня кто-то вселился.
Алеша сказал:
– Мы до этого матерного гномика вызывали.
Я сказал:
– Хорошо, что я не застал, по крайней мере, матерного гномика.
– Хорошо, что ты его не застал, – грустно сказал Алеша, и я в который раз подумал, что мы хорошо друг друга понимаем.
– Так, – сказала Фира. – Взялись за руки. Зря мы вообще руки расцепили, она ведь идет по мосту между мирами, и наша энергия ее притягивает.
Алеша спросил:
– А Пиковая Дама теперь нас не убьет?
Потом он зевнул, что в сочетании с его репликой показалось мне комичным. Я знаю, что такое юмор! Это когда одно не связано с другим или связано очень абсурдным образом.
Впрочем, смеюсь я довольно редко, больше улыбаюсь. Смех – это тоже очень странная вещь, как мне кажется. Нечто абсурдное вызывает у меня спазмы в гортани – что может быть более странным?
Фира посмотрела на Алешу с убийственной серьезностью, потом мягко улыбнулась и сказала:
– Беритесь за руки.
Ванечка до боли сильно сжал мою правую руку, а левой рукой я нащупал ладонь Андрюши. Честно говоря, мне вовсе не хотелось участвовать в домашнем спиритическом сеансе. Таким образом я расписывался в своем бессилии перед суевериями.
Однако же выбора не было, и вместе со всеми я произнес:
– Пиковая Дама, приди.
Надо сказать, испытанные мною чувства оказались неоднозначны. С одной стороны, я люблю быть частью коллектива, шагать в ногу, петь в унисон – все это очень важно для меня. С другой стороны, общественное мероприятие, в котором мне пришлось участвовать, сам я глубоко презирал.
От Ванечки терпко пахло потом, Андрюша сидел неподвижно, и рука его была почти пугающе холодной. Когда мы замолкали, Ванечка скрежетал зубами. Я хотел сделать ему замечание, но все вокруг сохраняли такой торжественный вид, что я не решился.
Однако не случилось ничего. Мы произнесли заклинание снова, и опять я слышал только дыхание, скрежет Ванечкиных зубов и неопределенно далекий шум машин.
Результата мы не получили и в третий раз.
Наконец, Фира сказала.
– Надо выключить свет.
Она говорила мягко, но никто и не думал спорить. Ванечка резко подорвался, чуть не наступив на зеркало, побежал к выключателю и щелкнул им, потом вернулся, снова схватил меня за руку.
– Давайте, – сказал он.
– Тише, дружок, – сказала Фира.
В окно светили звезды, под их светом все мы казались бледнее. Диана шумно почесала (я бы сказал, поскребла) коленку.
– Может, нужна свеча? – спросила Мила.
– Да, – сказала Фира. – Валя, достань свечу.
Маленькая свечка легла на зеркало, Боря поджег фитиль спичкой, и огонек взметнулся вверх. Он отражался в зеркале со всех сторон, а потому казался почти цветком, странным, причудливым и пугающим.
Мы снова взялись за руки.
– Возможно, дело в Арлене и его скепсисе, – сказала Фира. – Но мы посмотрим.
– Ты просто ищешь кого обвинить, – сказал я. – На самом деле просто Пиковой Дамы не…
– Во! – сказал Боря. – Что и требовалось доказать!
– Так, – сказал Володя. – Либо уже что-то происходит, либо это объявляется девчачьим развлечением.
– Подожди, – сказала Фира. – Еще один штрих. Возьми из моей тумбочки шкатулку. Она там одна, ты не перепутаешь.
Володя переступил через Валю, подошел к тумбочке, взял шкатулку и поставил на зеркало.
– Открой, – сказала Фира.
Квадратная шкатулка такая маленькая, в темноте она казалась абсолютно черной, но я помню, что у нее был некий красноватый оттенок. Замочек блестел под светом звезд отчаянно ярко.
Внутри шкатулки ничего не было, кроме маленькой серебристой балерины. Когда крышка щелкнула, балерина завертелась, полилась музыка, нежная, звенящая, ласковая и слезливая.
Мелодия казалась знакомой, но ни названия, ни автора я вспомнить не мог.
Мы сидели совсем близко друг к другу, из приоткрытого окна шла прохлада, но становилось, напротив,
