щёток перед тем, как вернуться наружу.
Оглядев могильную плиту и расстроенно вздохнув, мужчина засучил рукава и начал очищать памятник от серого налёта. Несколько раз он прерывался, чтобы поменять воду или прокашляться кровью, но в целом работал Фаррелл быстро и уверенно – каждый год он очищал не только памятник своей невесты, но и надгробную плиту своих родителей, рядом с которыми её похоронил. Его мать и отец погибли почти одновременно, и Фаррелл, будучи их единственным оставшимся родственником, решил похоронить их вместе. Это было вызвано в большей степени финансовыми ограничениями, нежели моральными или религиозными взглядами, и Фаррелл укорял себя этим ещё очень, очень долгое время. Тем не менее, через пару лет после родителей он похоронил ещё и свою невесту. Пустота, внезапно поглотившая его жизнь, заглушила все страдания, и угрызения совести постепенно, с годами, сошли на нет.
Наконец он вернул надгробию былую белизну. Его благородный цвет, к сожалению, оттенялся стальным светом солнца, едва пробивающимся сквозь тучи, однако Фаррелл был доволен проделанной работой. Над кладбищем воцарилась тишина, и мужчина мысленно помолился о дожде, который мог бы заглушить его мысли, дав способ отвлечься, убежать от тяжёлых воспоминаний. Но ничто не мешало ему буравить глазами её имя – Линда Орнелл – высеченное на белом мраморе, и немногочисленные годы её жизни. Раз за разом он как будто бы заново вырезал на камне имя своей невесты, проверяя верность надписи и одновременно отказываясь принимать эту простую истину. Вскоре на его глаза навернулись слёзы, и буквы стали нечёткими, что совсем не смягчило его боли. Фаррелл всё ещё знал, что она лежала там, внизу, всего лишь в двух метрах от него и одновременно так далеко, насколько это только было возможно. Слабо пошатываясь, он подошёл к надгробной плите и, неспособный больше стоять на ногах, упал на колени и обнял холодный, гладкий камень. Приложившись лбом к его гладкой поверхности и закрыв глаза, Фаррелл всем своим естеством растворился в своей боли и одиночестве, забыв обо всём, что его окружало. Его тело сотрясалось в рыданиях, нарушавших царившее на кладбище молчание.
Вокруг не было ни души; ни одна машина не проезжала мимо этого далёкого от магистралей места, а число людей, родственники и близкие которых были здесь похоронены, сильно поредело за последнее десятилетие. Когда Фаррелл немного отошёл от горечи, опухающей в его мозгу и как будто бы сдавливающей изнутри его череп, он оглянулся вокруг и увидел лишь только безмолвное, пустынное кладбище. Не найдя никого, кто мог бы разделить с ним это страдание, он беспомощно завыл и снова уткнулся лицом в памятник.
***
Вернувшись в свою квартиру, Фаррелл первым же делом сбросил свой плащ в корзину для стирки – он не мог знать наверняка, что тот не был пропитан ядовитыми химикатами. Боковым зрением мужчина увидел яркое голубое свечение – Альма следила за его движениями из кухни.
Фаррелл задумался о том, что она проявляла слишком много эмоций для обычного домашнего помощника. В будущем это могло бы снизить её продажи или вызвать недовольство клиентов: они покупали её для решения мелких бытовых проблем, а не ради её искусственного сердоболия. Хорошо, что Фаррелл согласился испытать её перед выпуском в продажу.
– Я вижу тебя, Альма, – сказал он холодным голосом, уставший от её восторженного, приторного обожания. Альма переместилась в коридор, чтобы поприветствовать своего хозяина.
– Добрый вечер, Фаррелл! Всё прошло хорошо? – спросила она радостным голосом, всё больше раздражая опустошённого мужчину.
– Да, всё как всегда, – сдержанно ответил он, пытаясь замять разговор.
– Я приготовила Вам пасту с морепродуктами. Она уже разогревается, так что, если Вы голодны…
– Да. Спасибо большое, Альма, – ответил Фаррел, удивлённый её выбором: это было последним блюдом, приготовленным Линдой перед смертью. Он со слабой злостью подумал о том, что нейронный датчик, надеваемый им на работе, на самом деле считывал не только данные о мозговой активности, как заверял его Алан, но и его мысли. Непроизвольно обнажив свои острые зубы, мужчина решил обсудить это со своим коллегой при встрече.
– Всегда пожалуйста, Фаррелл! Надеюсь, Вам понравится! – радостно воскликнула Альма, вырвав своего хозяина из тяжёлых размышлений. Тот слабо улыбнулся в ответ и прошёл на кухню.
На накрытом столе стояли две дымящиеся тарелки. Аромат горячей еды теребил обоняние Фаррелла, и в животе мужчины заурчало. Однако он не мог оторвать глаз от второй тарелки, вид которой повергал его в ступор.
– Альма, к чему вторая тарелка? – осторожно спросил Фаррелл, опасаясь прихода какого-то незваного гостя.
– Ну… – замялась Альма, – мне казалось, что Вам будет слишком одиноко ужинать в одиночку, поэтому я… – продолжила она и замолчала, неуверенно мямля. Фаррелл начал слабо трястись от кипящего внутри раздражения.
– Убери это, пожалуйста. Не переводи продукты. Я завтра это доем, – с трудом отчеканил он и не двигался до тех пор, пока её манипуляторы не убрали накрытую пищевой плёнкой тарелку в холодильник.
– Спасибо большое, Альма. Ты можешь идти, – сказал Фаррелл, безжалостно впиваясь глазами в её зрительный сенсор.
– Фаррелл, Вы не хотите, чтобы…
– Нет, Альма, не хочу. Убирайся отсюда, – грубо перебил её Фаррелл. Когда её глаз потух, он устало упал на стул и, окончательно убедившись, что остался один, наконец принялся за ужин. Паста была хорошо приготовлена: рецепт был выполнен с практически хирургической точностью. Через пару минут Фаррелл положил вилку на стол, больше не способный есть такую безжизненную, идеальную еду.
Идя по коридору в свой кабинет, мужчина услышал сдавленные рыдания, доносящиеся из ванной. Вымученно вздохнув, Фаррелл напомнил себе о том, что надо обязательно переговорить с ведущим разработчиком ИИ об Альме. Эту проблему нужно было решать как можно скорее – её выход на рынок был уже на носу.
Зайдя в кабинет, Фаррелл устало сел в добротное кресло, закрыл глаза, блаженно провёл руками по зелёному сукну стола и глубоко, расслабленно вздохнул. Альма не могла заходить в эту комнату, и он наконец-то мог насладиться относительным покоем и тишиной. Когда кровь перестала стучать в его висках и раздражение наконец-то покинуло его разум, Фаррелл включил голографический проектор щелчком сухих пальцев.
Вся поверхность стола тут же подсветилась голубоватыми лампами и заполнилась бесчисленными файлами: отчётами и предложениями касательно новых разработок. Однако у Фаррелла были более срочные дела: шальная мысль, родившаяся в вагоне метро, острыми клыками вгрызалась в его мысли. Он потянулся к трёхмерной проекции клавиатуры и набрал своего коллегу.
– Да, Фаррелл? – моментально ответил Алан.
– Алан, есть минутка? У меня появилась идея касательно «Face it», хотел обсудить её, – сухо
