и больному, к беспомощному, голодному.
Я далек от мысли, что нам пора перековать штыки на косы и серпы, но думаю, что пора уже призывать к любви, состраданию, взаимной помощи внутри класса, внутри лагеря трудящихся».
Ленин ответил совершенно категорически:
«И „внутри класса“ и к трудящимся иных классов развивать чувство „взаимной помощи“ и т.д. безусловно необходимо» [Л: 53, 187].
В этом «и т.д.» сказалось обычное для него стремление избежать столь значительных и в то же время столь захватанных самыми разными руками слов, как «любовь к людям», «сострадание»…
Уже после смерти Владимира Ильича Горький писал:
«Много писали и говорили о жестокости Ленина. Разумеется, я не могу позволить себе смешную бестактность защиты его от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь – узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не пытались бы измазать грязью. Это – всем известно».
И далее, размышляя о Ленине, Горький пишет:
«В России, стране, где необходимость страдания проповедуется как универсальное средство „спасения души“, я не встречал, не знаю человека, который с такой глубиной и силой, как Ленин, чувствовал бы ненависть, отвращение и презрение к несчастиям, горю, страданию людей.
В моих глазах эти чувства, эта ненависть к драмам и трагедиям жизни особенно высоко поднимают Владимира Ленина, человека страны, где во славу и освящение страдания написаны самые талантливые евангелия и где юношество начинает жить по книгам, набитым однообразными, в сущности, описаниями мелких, будничных драм… У нас все книги пишутся на одну и ту же тему о том, как мы страдаем, – в юности и зрелом возрасте: от недостатка разума, от гнета самодержавия, от женщин, от любви к ближнему, от неудачного устройства вселенной; в старости: от сознания ошибок жизни, недостатка зубов, несварения желудка и от необходимости умереть.
Каждый русский, посидев „за политику“ месяц в тюрьме или прожив год в ссылке, считает священной обязанностью своей подарить России книгу воспоминаний о том, как он страдал. И никто до сего дня не догадался выдумать книгу том, как он всю жизнь радовался. <…>
Для меня исключительно велико в Ленине именно это его чувство непримиримой, неугасимой вражды к несчастиям людей, его яркая вера в то, что несчастие не есть неустранимая основа бытия, а – мерзость, которую люди должны и могут отмести прочь от себя.
Я бы назвал эту основную черту его характера воинствующим оптимизмом материалиста. Именно она особенно привлекала душу мою к этому человеку – Человеку – с большой буквы».
И Горький подводит итог своим размышлениям:
«Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренне любить. Уже только эта одна, в корне искажающая человека, необходимость раздвоения души, неизбежность любви сквозь ненависть осуждает современные условия жизни на разрушение».
Вот почему в словах и делах Ленина этого
«великого политика гораздо больше живого, реального смысла, чем во всех воплях мещанского, бессильного и, в сущности, лицемерного гуманизма» [191].
Ограниченность и опасность такого «гуманизма» состоит отнюдь не в том, что он якобы защищает «общечеловеческие моральные нормы» и признает их значимость. В проклятом мире эксплуатации человека человеком, жесточайшей борьбы всех против всех, а в конечном счете и уничтожения человека человеком, где, не умея ненавидеть весь этот строй жизни и тех, кто его создал и пестует, невозможно искренне любить людей, – в этом мире мещанский «гуманизм», закрывающий глаза на реальную жизнь и классовую борьбу со всеми ее противоречиями, есть лицемерие, в лучшем случае наивность.
Непримиримость такого рода «моралистов» по отношению к революционному насилию, прикрываемая фразами о защите «общечеловеческих ценностей», на деле говорит лишь о том, что они вообще не имеют сколько-нибудь серьезного стремления к общественной цели. Их занимает главным образом духовная красота собственной личности, свое моральное алиби, поиски нравственного комфорта, гармонии и «царства божия» (лишь!) внутри нас.
«Какое дело миру до того, – пишет М.А. Лифшиц, – что ты останешься чистым в своем углу? Мораль, основанная на спасении души, в прямом или переносном смысле слова, всегда отравлена эгоизмом, и людям, занятым устройством своего внутреннего комфорта, нельзя гордиться даже перед злодеями.
Историей созданы громадные общественные силы – силы экономической и политической организации, формирующие жизнь личности со всех сторон. Любая из этих сил может вырваться из-под контроля общества и стать источником бедствия. Но только в самом зле может быть и лекарство от него. „Новые люди“, способные совершить великий перелом, предсказанный Карлом Марксом, должны овладеть этими силами, пользуясь ими для возрождения человечества, если они не хотят превратиться в секту проповедников царства божия внутри нас.
Опыт веков говорит, что такая проповедь никогда не приводила ни к чему реальному, кроме укрепления рабства и возвышения особой касты, берущей на себя роль общественной совести.
Стало быть, этот путь не годится.
…Стоять же воплощенной укоризной над своей эпохой, придумывать для нее устрашающие названия, вроде „эпохи дезагрегации“, „эпохи отчуждения“, „эпохи страха“, это вообще не выход для серьезной мысли, это нравственная поза, не более.
…Правда выше жалости, сказал один русский писатель. Читая произведения и письма Ленина времен гражданской войны, мы видим, какие страшные меры пришлось принять и одобрить этому человеку, известному своей самоотверженностью и гуманным отношением к людям. Мы не краснеем за эти меры. Человечество не краснеет за взятие Бастилии, за бомбы народовольцев, за выстрелы в спину гитлеровским насильникам. Без героического насилия революционных эпох не могло быть ничего хорошего на земле – ни человеческого достоинства, растущего в массах, ни поэзии Гёте и Пушкина, ни музыки Бетховена…» [192].
Выше мы приводили слова Эйнштейна о Владимире Ильиче:
«Я уважаю в Ленине человека, который всю свою силу с полным самопожертвованием своей личности использовал для осуществления социальной справедливости».
Далее Эйнштейн высказывал свои сомнения относительно «целесообразности его метода» – на этом мы и оборвали цитату. Вот ее продолжение:
«…но одно несомненно: люди, подобные ему, являются хранителями и обновителями совести человечества» [193].
«…Ум десятков миллионов творцов…»
Нелепо искать объяснения тех или иных неприемлемых для нас политических идей и взглядов в глупости или порочности противника. Эти взгляды имеют не только свою классовую основу, но и свою логику. Идеология контрреволюции, при всем
