он прячет его здесь, в таком укромном месте? Объективно: тайник хороший. Вдруг, думал я, прямо сейчас Боря выудит его откуда-то из темноты? Тогда он прижмет дуло к моему лбу и будет смеяться. А я ведь так и буду стоять на коленях, мне не хватит духу среагировать, или я не соображу, что нужно делать. Стержень пробьет мой череп. Все это случится со мной, потому что я это заслужил. Боря скажет, что я – послушная скотина. И выстрелит. Блестящий в темноте серебряный пистолет, стержень в голове, Борин смех. Все эти образы заполняли мою голову, и я все ждал Бориных слов, я ждал, что он скажет что-то вроде:
– А теперь я тебе кое-что покажу, тупая ты скотина! Это будет наш с тобой главный номер!
Но Боря сказал только:
– Надоело.
Я сказал:
– Хорошо.
Он ушел, а я еще некоторое время стоял на коленях под лестницей, среди белеющих костей, сложив лапки, как цирковой пудель.
Мне почему-то очень сильно захотелось заплакать, но я подумал, что если заплачу, вечер будет окончательно испорчен. И я принял необычайное для себя решение – вернуться на дискотеку.
Я поднялся по лестнице, почему-то совершенно не опасаясь Бори, зашел в ярко освещенный зал, и тут свет погас, как назло, снова! А потом произошло второе ЧП.
Отчего я бежал, к тому и вернулся.
Медленный танец.
И я увидел ее – самую красивую девочку на свете, Маргариту.
Они с Володей вошли через главный вход. На Маргарите было удивительно красивое белое платье. В темноте она походила на призрака. Ее золотые волосы рассыпались по плечам. В свете «Московских фонариков» и других гирлянд Маргарита и вовсе казалась феей. Она жевала жвачку и надувала пузыри.
А я был весь грязный, в порванной рубашке, с пятном крови на плече, чумазый, совершенно жалкий.
Под лестницей я минут десять стоял на коленях, как дрессированная собака.
У меня болели запястья.
А она надувала такие огромные, такие цветные в этом свете пузыри. Володя вел ее под руку, а потом они остановились в центре зала.
– Какая красивая пара, – сказала Диана. Я увидел, что она танцует с Андрюшей. Диана сказала Андрюше:
– Зря Боря говорит, что ты лох педальный. Ты, по-моему, высокий такой и красивый.
Андрюша явно выглядел растерянным, глаза у него были, что называется, по пять копеек.
Я закрыл глаза и вздохнул. Этот вечер не мог стать хуже.
А потом ко мне подошла Валя. Сначала я ее не заметил, ведь глаза у меня были закрыты, и она встряхнула меня.
– Потанцуй со мной, – сказала Валя. Прозвучало довольно грубо и безапелляционно.
– Я упал, – сказал я. – Весь грязный.
Она сказала:
– Это ничего.
Я аккуратно взял ее за руку, и мы пошли туда, где танцевали Володя с Маргаритой и Андрюша с Дианой.
– Тебе не неприятно? – спросил я.
– Было бы неприятно, я б не пригласила, – буркнула Валя.
Мы развернулись друг к другу, и я взял Валю за плечи. Она тоже положила руки мне на плечи, я поморщился от боли, и она отдернула правую руку.
– Ой, прости.
– Ничего, – сказал я. – Ты очень красивая.
Валя нацепила на себя браслеты из бисера, две пары бус и четыре колечка. На ней была пышная розовая юбка, и я почему-то вспомнил, как красиво она катается на коньках.
– Правда так думаешь? – спросила Валя. – Или научил кто?
– Правда так думаю, – сказал я. Глаза ее распахнулись, а потом она почти сразу отвернула голову.
– Понятно, – сказала Валя.
Песня играла тоже очень красивая, я такой не знал. Мы молчали.
Бегали по кругу Мила и Ванечка. Кажется, Мила его догоняла. Ванечка кричал:
– Не хочу танцевать!
Мила, вероятно, очень упорная девочка.
– Не бегай, Ванечка! – кричала Антонина Алексеевна. Алеша спал на двух приставленных друг к другу стульях.
В песне пелось о любви, но слова я сейчас почти забыл. Я смотрел на Валю, и ее глаза вдруг показались мне почти совсем прозрачными – надо же, какой необычный цвет.
Не то чтобы мы танцевали очень хорошо. Скорее, переминались с ноги на ногу. Но еще никогда я не был с девочкой так близок. Она странно пахла, по́том, но более нежно, не как мальчишки, а еще поверх пота – чем-то сливочным и цветочным одновременно, будто розу опустили в сгущенку.
А потом она меня поцеловала. Подалась вперед резко, как будто хочет стукнуть, и прижалась губами к моим губам.
И в тот момент я пожалел, что, когда она плакала на кушетке перед первой процедурой, я ее не утешил.
Я крепко обнял Валю, и мы стояли вот так. Ее губы были очень горячими.
Потом она сказала:
– Мне надо подышать.
Я сказал:
– Тебе не понравилось?
Она отправилась на площадку, а я последовал за ней. Мы протиснулись в приоткрытое окно, оказались в ночной прохладе. Валя подошла к перилам и остановилась, я встал рядом с ней. И вдруг мне показалось, что мы взрослые.
Вернее, что мы могли бы быть взрослыми. Она развернулась, локтями оперлась о перила, задрала голову и сказала:
– Не думай, ничего серьезного.
– Мне было с тобой очень хорошо, – сказал я.
– Не привыкай.
Я сказал:
– Но я думаю, я тебе не подхожу. Ты такая хорошая, сильная и волевая девочка. А я…
Тут я осекся, не зная, как продолжить.
– Наверное, я сумасшедший.
И тогда Валя сказала замечательную вещь.
Она сказала:
– Тебя с детства готовили к тому, что тебе причинят очень много боли, а потом ты умрешь. Конечно, ты сошел с ума. И я сошла с ума. Мы все сошли с ума, только по-разному.
Она снова развернулась к перилам, посмотрела на небо, потом плюнула вниз.
– Мы все здесь безумны, – сказала Валя. – Как в «Алисе в стране чудес».
И мне стало так хорошо и приятно, так тепло. Я попытался взять ее за руку, но Валя ударила меня по руке.
– Не зазнавайся, сказала же.
Музыка еще играла, и я увидел Фиру и Борю. Они танцевали на улице, в отголосках музыки, и совсем не так, как мы. Боря прижимал к себе Фиру за талию, крутил ее по-всякому, а она смеялась.
– Мадам! – говорил он. – Жаль только я покину вас, когда закончится музыка!
– Это еще почему? – спросила Фира.
– Потому, – сказал Боря. – Что я сегодня здесь, а завтра там.
Они тоже играли во взрослых, и со стороны это выглядело смешно. Боря притянул Фиру к себе, и это у него вышло, как мне показалось, совершенно так, как сделал бы товарищ Шиманов со своей
