они окажутся полезными против язв волчанки? Это просто чепуха, совершенно не логично и, кроме того, практически не осуществимо. Где вы достанете солнце в Данин в ноябре месяце?
Могенсен обращался ко всем врачам по очереди, но болезнь его все ухудшалась. У Финзена не было частной практики, и он никогда не слышал о несчастном Могенсене. Он знал также, что в ноябре в Дании не бывает солнца.
Но он знал и еще кое-что. Если твердое тело разогреть до белого каления, то чем ярче это белое каление, тем больше химических лучей содержит его спектр. Он сделает свое собственное солнце. Он поспешил к Уинфельду Хансену, и, на его счастье, инженер - Могенсен оказался приятелем Хансена. Хансен был главным инженером Копенгагенской электростанции и был до того невежествен в медицине, что не мог понять, как нелепа была надежда Финзена излечить кожный туберкулез - волчанку.
Финзен сказал Хансену, что ему нужна угольная дуга, но гораздо более мощная, чем употребляемые для уличного освещения. Она должна вызывать воспаление, подобное солнечным ожогам.
- Но мы не можем позволить пациентам метаться по электростанции,-сказал Хансен смеясь. Финзен не смеялся.
Разве Хансен еще не понял? Ведь Финзен уже доказал, что концентрированный солнечный свет убивает микробов в пятнадцать раз быстрее, чем обычный солнечный свет. А кожный туберкулез - самая подходящая болезнь для испытания целебных свойств солнца. Туберкулезные бациллы расположены почти на самой поверхности язвы, где свет легко может с ними расправиться. И если им удастся излечить тяжелый случай этой неизлечимой болезни, то ведь они докажут, что...
Я не хочу никого обидеть, не хочу делать недобросовестные сопоставления, но на основании достаточно обширных наблюдений я пришел к выводу, что из специалистов всех профессий - инженеров легче всего заинтересовать в самых фантастических изобретениях.
Возможно, что это происходит в силу особенностей их профессии.
Хансен сочувственно отнесся к идее Финзена. Во всяком случае можно было попытаться. Он рассказал Финзену о своем приятеле Могенсене, который вот уже восемь лет болел волчанкой, которого лечили все врачи Копенгагена и единогласно признали безнадежным.
Но, право же, он не может позволить больным разгуливать по электростанции...
В таинственном голубом свете, под гудение динамо-машин, каждый день, с ноября 1895 года и до марта 1896 года, по два часа просиживал совершенно неподвижно Могенсен на электростанции. Язву, разъевшую правую сторону его лица, Финзен освещал кратером положительного полюса дуговой лампы постоянного тока, силою в двадцать пять ампер. Все лучи, испускаемые этим кратером, он собирал при помощи целой системы линз и весь этот горячий конус направлял на язву, площадь которой не составляла и одного квадратного сантиметра. Сеанс продолжался два часа и повторялся каждый день. Прошел месяц, лечение не принесло никакой пользы, а уже порядком надоело Могенсену. Ведь он просидел неподвижно шестьдесят часов, следуя приказаниям этого фанатика Финзена.
Вся затея висела на волоске и чуть было не провалилась. Но вот прошло еще два дня и... уродливое пятно стало чуть-чуть меньше.
Да. Прошло еще несколько дней. Финзен и не думал сдаваться, а Могенсен томился и раздражался...
Больше уже не было никаких сомнений. - Вот зеркало, Могенсен, посмотрите. Вы видите?.. За последние дни края язвы стали резче, потом они вздулись в пузыри, а когда пузыри сошли, то открылась... Посмотрите. Это здоровая кожа, Могенсен, уверяю вас.
Могенсен видел. И теперь ему уже положительно доставляло удовольствие сидеть совершенно неподвижно, пока этот чудак Финзен упорно, непрерывно наклонялся над ним, направляя неистовый концентрированный дуговой свет сквозь линзы на его больную щеку. - Смотрите, Могенсен, как очистился, как совершенно зажил этот участок язвы...
И так до тех пор, пока Могенсен... (В течение многих лет он боялся встречаться даже со своими лучшими друзьями, боялся почувствовать, как они избегают смотреть на него, хотя их глаза и говорили о жалости)... пока Могенсен не ушел с электростанции излеченным от неизлечимого туберкулеза кожи.
V
Финзен не взял ни копейки с Могенсена. Но лицо Могенсена вызвало настоящую сенсацию в Копенгагене. Два фабриканта - Норгенсен и Хагеман - дали средства на организацию Финзеновского института. Они были настоящими энтузиастами этой новой, замечательной науки. Очень приятно отметить, что целых четыре университетских профессора согласились занять там должности директоров и сообщить этим новому институту ореол научности. Таким образом, Финзен получил, наконец, академическое признание.
Вы бы очень позабавились, если бы вам удалось присутствовать на первом официальном собрании этих директоров. Из всех виденных мною людей датчане самые любезные, великодушные, уступчивые, вежливые и тонкие во всех смыслах этого слова. И если я предпочитаю американцев, то совсем не в силу их особых, по сравнению с датчанами, достоинств, а только потому, что я сам американец. Но на этом первом собрании директоров Нильс Финзен заткнул за пояс всех датчан в Дании.
Финзену, как руководителю института, было предложено скромное ежегодное жалование. Он вскочил, сильно покраснев, и заикаясь запротестовал так горячо, как только ему позволяла его природная мягкость. Он ни в коем случае не возьмет никакого жалования до тех пор, пока не будет доказана на практике действительная ценность его теории. Доверие, оказанное ему комитетом, право, более чем достаточная плата...
Тогда встал Боруи, копенгагенский бургомистр, и возразил Финзену с истинно датским тактом. Они назначили жалование Финзену не для того, чтобы вознаградить Финзена, а просто потому, что люди, работающие у них, не должны иметь материальных забот. Это может отразиться на работе.
Я рассказал об этом не для того, чтобы похвалить Финзена. Я только хотел показать, что это был за странный человек.
Они торопились выстроить ему институт, зная так же, как и он сам, что жить ему осталось недолго. В саду Копенгагенской городской больницы был одноэтажный деревянный сарай. Пока постройка еще не была окончена, он начал работать там. Он чувствовал себя все хуже и хуже. Во время лечения Могенсена он чуть было не погиб от воспаления легких. Он не обольщался насчет своего здоровья. Следующие восемь лет, постепенно теряя силы, он употребил на доказательство того, что исцеление Могенсена не было случайностью.
Это была задача настолько трудная, что всякий, не имевший выдержки Финзена, отказался бы от нее. Одно время казалось, что ему действительно просто повезло с Могенсеном. Чудовищно обезображенные люди стекались в его деревянный сарай. Но почему после нескольких месяцев лечения больше чем половина больных не получала никакого облегчения? Почему, если улучшение даже и наступало, оно было таким медленным? Может быть, настоящий солнечный свет был полезнее? Каждый солнечный день терпеливо лежали рядами
