Винтокрыл свое отлетал, это было видно с первого взгляда и оставалось лишь удивляться, как оторванные лопасти не покромсали ездока в фарш. Матвей посмотрел на истекающую жирным дымом силовую установку завалившегося на бок «Птеродактиля» и первый раз в жизни задумался над тем, что бог, наверное, существует, а сегодня выдал клону авансом весь запас удачи до конца жизни. Машина тихо и тяжело умирала, как настоящий зверь. Диверсант коснулся целой рукой горячего бока и хотел, было, что-то сказать, но слов не нашлось, да и глупо благодарить бездушный композит металла и пластмассы с двигателем вместо сердца.
Или не глупо.
«Прощай» — подумал Матвей и захромал к носу машины, где орал и матерился кто-то из пилотов.
Костин не смог открыть заклинившую панель, поэтому сбросил остекление пиропатроном, выбрался сам и теперь пытался вытащить наружу Фирсова. Оператор был ранен, и на взгляд «мичуринца» смертельно. Голова, кажущаяся огромной в летном шлеме, безвольно моталась, дыхание то и дело прерывалось, бронежилет… от него, в сущности, ничего не осталось. Как опытный убийца Матвей поразился, что стрелок еще дышит, хотя не должен по всем канонам.
— Ос… тавь, — прошипел «мичуринец» холодеющими губами. А затем ударил пилота целой рукой, видя, что тот не слышит.
— Оставь, — повторил Матвей, выговаривая отельные слоги как вусмерть пьяный. — Нель…зя дер…гать.
Теперь Костин его понял — да, пациента с такими повреждениями нельзя трогать, можно лишь ждать экстренных медиков и верить в чудо. Или молиться. Или и то, и другое. Вертолетчик взял руку старого товарища и стиснул пальцы, как будто мог удержать Фирсова в мире живых крепким рукопожатием. Матвей хотел было сделать то же самое, но трезво оценил состояние и просто сел рядом с разбитым винтокрылом.
— Ну что же ты, Витька, — прошептал Костин, и раненый стрелок ответил слабым пожатием. А затем Фирсов тяжело выдохнул и разжал пальцы.
Через три минуты прилетели машины «Aide Rapide» и первыми на землю спрыгнули Постников с Глинским. Специальная группа развернула реанимационный комплекс прямо на месте и добросовестно отработала, однако смогла лишь констатировать смерть пациента. Матвея к тому времени уже ввели в искусственную кому и везли в клинику.
Постников обошел вокруг разбитой машины. Выслушал как грязный, перемазавшийся в чужой крови Костин взял себя в руки, задавил скорбь и командует по телефону, вызывая группу погрузчиков, очевидно, чтобы вывезти и утилизировать «Птеродактиля», ставшего главной уликой. Постоял немного на берегу, сунув руки в карманы, не желая признаваться самому себе, что операция провалилась, феерически и целиком.
— Пошли, — сказал подошедший сзади Глинский. — Еще ничего не закончилось. Время заметать следы.
— Да, — вымолвил Постников, по-прежнему не вынимая рук из карманов. — Да…
Глава 28
— Охохо! Сколько горячих новостей сегодня ждут нас! Что, жадные ублюдки! — орал в голос Проныра Бля. — Заждались? Ничего, сейчас я вас прожарю до печенки! Вы так хорошо брали ключики на прошлой неделе, что я решил побыть добрым феем! Только сегодня, только в нашем цырке — несмешные клоуны-дегенераты и акробаты-эквилибристы без страховки! Унылые капиталисты и шапито покойников! Вопрос всех вопросов: у кого же горит задница так, что свечение видно в мезосфере? Кто продолбался на все деньги? Ась? Чего?
Легко было представить, как невидимый Бля приставляет ладонь к уху и крутит головой, прислушиваясь к воображаемым голосам.
— Да!!! Это наш старый добрый знакомый — великий и ужасный «Правитель»! Трест всех трестов, надежда и опора советского госкапитализма, витрина конвергенции, повелитель всего на свете, который жрет из всех мисок разом. Напрудил в штанишки так, что здесь уже не спасут пеленки, надо подгонять флотскую помпу и откачивать кислотную ссанину! И чего ждать дальше? Подсаживайтесь ближе, щас все расскажу!
— Выключи, — брюзгливо попросил Нах. — Его только не хватало.
— Погоди минуту, — остановил Копыльский. — Ну-ка… Иногда он выдает интересные вещи.
— Что нам таки гово`ит новый истогический опыт? — глумливо орал Бля, талантливо изображая характерный акцент. — Что агрессивный арбитраж взял новый уровень!
Голос диктора понизился, опустившись едва ли не до уровня доверительного шепота.
— Мы привыкли смотреть по дуроскопу как агенты устраивают пальбу средь бела дня. Как стреляют админов и бюров из бронебойных винтовок. Как, в конце концов, заезжают в укрепленные лаборатории на танках. Это норма, это прогресс и новые заказы! Они разгоняют экономику и греют кармашки всех участников процесса. Это же праздник потребления! Сверкающий оазис благополучия! Но сейчас дело совсем иное… Совсем-совсем, я бы сказал, прямо-таки космически иное! Потому что во весь рост, как хрен стоячий перед головой телячьей встает один вопрос — а что дальше?
— Секретов он нынче не выдаст, — поджал губы Костин.
— Я хочу послушать, — настоял Копыльский. — Считай это разминкой для мозгов.
— Ну-ну, — пожевал губами Нах.
— Так дальше то что, спросите вы меня?! И я в ответ посмотрю на ваши свинячьи рожи, заплывшие от скотской жадности. Метафорически посмотрю, конечно, на самом деле я вас представляю как живых.
Динамики забулькали, похоже, Бля сделал несколько шумных глотков.
— Потому что как я могу на вас глядеть без видеосвязи? А какая, в жопу, картинка, если я тут побираюсь, недоедая и не допивая по вашей милости?!! Тут радио бы оплатить башмалы хватило…
Судя по всему, Проныра уже забыл, как парой минут раньше хвалил аудиторию за ударную покупку «ключей»
— Ну да ладно, о чем бишь мы… Да, так вот. Помните, я вам говорил про войну, на которой мочат людей без разбора?
Голос Проныры стал внезапно спокойным, проникновенным и даже грустным. Словно именно сейчас в далекий микрофон говорил настоящий Бля, снявший маску балагуристого хама.
— Она уже здесь. Если посмотреть на вещи в динамике или, научно говоря, ретроспективно, то мы увидим, что фактически остался лишь один условный запрет, который еще держится. Только один порожек, который еще не переступили корпоративные междусобойчики. Это запрет на вовлечение посторонних. Причем у вас то память коротенькая, больше пары нулей там не задерживается. А я помню, как все начиналось. Ведь изначально агрессивный арбитраж поначалу был строго целевым, и каждый эпизод расследовала межтрестовая комиссия при ООН и Деловом Совете. Люди за это присаживались на хорошие сроки, а бывало и на смертельные укольчики попадали. А потом, шажок за шажком, покойник за покойничком… Сначала ключевые персоны, затем ответственные специалисты, после народ стали мочить целыми отделами, как в Минске и Берлине…
Бес поймал косой взгляд Глинского и сделал вид, что ничего не заметил.
—…но все же в рамках межтрестовой борьбы. Когда насилие выплескивалось за рамки, как в Москве четырнадцатого и «лольской резне», это не одобрялось, и виновника ставили на выплаты. Очень солидные выплаты. И все чувствовали меру. Пострелять — да. Устраивать бомбардировки — нет. Что же мы видим сейчас? Один раз не постмодернист, а два — запасай вазелин. После ЕВО и бомбейской массакры можно сказать со всей определенностью — пришла новая эра. Это уже не тайные операции, про которые можно снимать романтические кабуки. Это масштабное использование армейской техники, выведение арбитража на уровень военных операций. Теперь любой трест будет иметь в виду, что можно.
— И это нехорошо, — проговорил Копыльский, соглашаясь с мыслями Проныры.
— А когда что-нибудь можно, это всегда происходит, рано или поздно, скорее рано. Например, отчего не бахнуть по вражеским активам из гаубицы или «Конденсатора»? А потом снова и снова, все чаще и больше. Это, с одной стороны, хорошо. Больше техники, больше расходов. Доля трат на безопасность и «конфликтные взаимодействия» снова подрастет, значит, новые заказы, новые рабочие места. Мир зеркальных стен станет еще богаче, начнет жрать еще больше, «заводской мир» окончательно потонет в отходах, химической дряни и кислотных дождях. Но кому какое дело до тех кто не вытащил счастливый билет красивой жизни? Однако есть нюанс…
