темные волосы, карие глаза, слегка смугловатое лицо с правильными, математически выверенными чертами — сделал он это намеренно, чтобы люди понимали, что перед ними машина; и теперь он был Брат Орди — за два года так стали обращаться к нему все, и порой даже Йона. Все потому что он сам называл остальных не иначе, как братьями и сестрами; даже к объектам природы он обращался: брат Солнце, сестра Луна…
— Выборы, кстати, прошли удачно для Бурхана, — сказал Орди. — Он остается маршалом на еще одну каденцию.
Это было одним из нововведений, которое приняли незамедлительно: Атлантис тоже перешел на именование главы государства маршалом и его выборы каждые два года. В следующую каденцию Бурхан хотел отказаться от руководящей должности, считая себя недостойным управлять. Но местные не давали ему уйти — и благодаря его авторитету, и из-за страха, что придется самим принимать решения — ведь они так привыкли к подчинению за многие годы своего существования здесь. И все же, они все были согласны спустя несколько каденций ввести правление Конвента маршалов, как в большинстве других полисов Конфедерации.
— Это хорошая новость, — улыбнулась Йона. — Как Ахиллес?
Они стояли в центре города, там, где раньше были Арена и Приюты. Приюты разобрали и перенесли в другие части Либерти, приспособив их под школы. Арену разобрали полностью и на ее месте построили несколько зданий, среди которых были университет, Зал памяти и то, что местные называли храмом, а Орди — «истинным приютом для всех труждающихся и обремененных». Орди там был каким-то служителем — «диаконом», как это называлось, и он не уставал зазывать ее туда, но она пока была не готова. Она боялась. Боялась поверить. Ей было легче заполнять свою тоску и успокаиваться в Зале памяти.
— Пропадает в кварталах, — отозвался Орди. — От рыбы совсем нос воротит.
Йона улыбнулась. Теперь ему снова интересны мыши и крысы.
— Что ж, сходи, — сказал Орди, кивая в сторону Зала — огромной ротонды, которая была на порядок больше храма.
— А ты будешь рядом? — спросила Йона, кивая на соседнее здание.
— Я всегда рядом, сестричка, — улыбнулся Орди. — Даже когда не присутствую физически: мыслями, душой я всегда с тобой.
Она подошла к нему, обняла и прильнула головой к груди.
— Только ты у меня остался, — негромко произнесла она.
Орди положил ладонь ей на спину.
— У Бога все живы, — произнес он. — И мама с папой. И Маркус.
— Ты уже говорил это, — негромко откликнулась Йона. — Я помню.
Ей хотелось верить, что это так. И сейчас ей казалось, что она почти верит. Что они и правда не погибли, а продолжают жить — в иной форме, в ином мире…
***
Возле двери Зала памяти была установлена памятная доска с высеченным изображением Анвара, его именем, титулом «выдающегося борца за свободу Атлантиса» и годами жизни. Йона уважительно склонила перед ним голову и вошла.
Внутри было пустынно. Слева от двери ее встретила статуя Юй Шэня. Даже спустя столько времени его взгляд, воплощенный в металле, внушал ей трепет. Она мысленно поздоровалась с ним, виновато склонила голову и знакомым маршрутом двинулась в дальний зал.
Со стен на нее глядели фотографии, портреты, чеканные изображения на металле и барельефы людей, модификатов — с именами, датами жизни под ними. По пути ей встретилась Анита — смотрительница Зала, пожилая полненькая женщина с собранными в тугой пучок волосами, переехавшая в Атлантис с одного из островов Полинезии.
— К своим? — спросила она, тепло улыбаясь.
«Какой же приятный, обволакивающий голос у нее!» — в очередной раз подумала Йона и кивнула.
— Да, — сказала она и вздохнула — неожиданно для себя: ей не хотелось подавать виду, что у нее внутри на самом деле, хотелось выглядеть бодро и непринужденно.
— Хорошо, — сказала Анита и проводила ее взглядом, потом подошла к лестнице и начала подьем. Она знала, что Йона будет плакать у изображения матери и Маркуса, говорить с ними— и не хотела никак мешать ей в этом.
Йона прошла большую, мужественную статую Анвара, занимавшую центр здания — он стоял в полный рост в своей одежде кока; в левой руке он держал свою поварскую шапочку, а правой загораживал ребенка, отдаленно напоминающего Джека — это был Бату, который в этой композиции символизировал всех детей Атлантиса.
Йона дошла до последнего зала, прошлась влево двенадцать шагов и остановилась у большой фотографии мамы с папой. Мама на ней была в своем извечном сером комбинезоне, со своей такой узнаваемой улыбкой, будто она знала, что именно ты скрываешь. Такой и запомнила она ее, именно такое ее изображение она попросила найти Орди в своей памяти. За ней был отец — он тоже улыбался, едва-едва, глаза его излучали теплоту и нежность — как в ее воспоминаниях. Руки отца обвились вокруг мамы. Это было смоделированное фото, но тем не менее, оно было для нее самым настоящим — именно такими она их запомнила, именно такими они всегда всплывали в ее воспоминаниях.
Йона подошла к портрету, привстала на цыпочки и коснулась фото. После чего заплакала.
— Как ты, мамочка? — сказала она. — Привет, папа! Бережешь ее?
Больше ей это не казалось странным, как в первый раз — что она разговаривает с умершими, разговаривает даже не с их прахом, а изображением. Вспомнился разговор, когда она решала, что делать с мамой:
— Что мне делать, Орди, скажи?
— А ты как хочешь?
— Я не хочу ее кремировать! Я хочу похоронить ее… здесь… в поселке… если мне позволят… или увезти ее в Атлантис и предать океану. Как его… — Йона замерла, вспомнив о Маркусе. — Мне… я… звучит, наверное, глупо, но я хочу приходить к ней… на могилу.
— Почему глупо? Это естественная потребность вашего вида.
— Вашего вида?.. — слабо улыбнулась Йона. — Значит, все-таки я — человек, раз испытываю такое… — взгляд Йоны выражал благодарность.
— Кто сказал, что ваша эволюция прекратилась? — бодро произнес Орди. — В твоем случае она немного ускорилась благодаря причинам, возникшим, по-сути, благодаря вашему же виду.
— Немного, значит, — произнесла Йона.
— Да, совсем
