стволом пулемета в сторону.
Пронесло! Открывая второй замок, Игги отметил про себя, что он очень хорошо вжился в роль и теперь ее предстоит сыграть до конца. Если, конечно, хватит сил и терпения. Штаны, даже трофейные, пачкать не хотелось. Но до чего же не моглось!
С подвыванием мелкими перебежками, перемежая их мелкими шажками, он устремился к ближайшим кустам. Силы оказались распределены ровно на то, чтобы достичь заросли и кое-как скрыться за листьями и сучьями. Но сверху он все еще был, как на ладони.
— Ауф, шайзе! — прокричал пулеметчик и для пущей достоверности своих самых возвышенных чувств, сплюнул вниз.
Игги ушел в кусты с головой, а вышел из них уже в пределах родной Олонецкой губернии.
Правда, времени с его побега из Талергофа прошло уже преизрядно. Да и одежда австрийского военного покроя превратилась в потрепанное крестьянское повседневное платье. И осень стояла — будь здоров!
Он решил не возвращаться к Олонецким егерям — все равно уже переведен в ранг военных потерь со всеми вытекающими из этого последствиями. Слово «дезертир» тоже никак не угнетало и не вызывало стыда и чувства позора.
Игги выменял еще в Галиции свои австрийские шмотки на простую одежду и еду. Потом та же участь последовала для трехгранных особо прочных штыков, ценность которых в крестьянском укладе трудно было переоценить: колоть свиней, быков и прочую живность. Зато к дому живым добрался.
А дома-то и не оказалось!
Когда кота где-то кормят, он считает, что там его дом. Когда собаке позволяют пару раз переночевать во дворе, она тоже начинает думать также.
Люди отчего-то устроены иначе: в тюрьме и пища, и ночлег — однако лишь у психически уехавших с этого мира особей язык повернется назвать это место домом. Конечно, это относится только к тем несчастным, которые терпят страдания. Иные, что придумывают страдания, вполне запросто могут назвать такое дело даже «санаторием». Ну, да и пес с ними, собаками, не о них речь.
Кстати, о собаках: если ты примешься кормить какого-нибудь приблудившегося пса, он непременно начнет считать тебя богом. Если то же самое проделать с приблудившимся котом — он начнет считать богом себя.
К чему это? Да к тому, что люди не собаки и не кошки, важное определение их жизни — это свобода. Те, кто таковую свободу пытаются отобрать — не люди вовсе, нелюди, так сказать.
На Соловках жил Соловей-разбойник, словом solvaja именовали вовсе не сладкоголосых птичек, а душегубов. Поразительное дело — здесь кто-то когда-то основал Соловецкий, так сказать, монастырь. Сюда, помыкавшись по прочим карельским монастырям и церковным домам попал и позабытый царем-батюшкой Олонецкий егерь Игги.
Вернее, не то, чтобы это случилось как-то естественно и непринужденно — он бы не отказался еще помыкаться — но вот так уж произошло. В отличие от Мики Фадеева и Тойво Антикайнена, на Соловки Игги пришел самостоятельно.
В Александровскую слободу, куда он добирался по всем европам, на самом деле он шел только потому, что идти, собственно говоря, больше было некуда. И чем ближе Игги подходил, тем меньше у него оставалось уверенности, что движется он в правильном направлении. Вокруг была война, вокруг было страдание и отчаяние, вокруг было правило: человек человеку волк. И это положение угнетало молодого парня: хотелось быть кому-то нужным, хотелось, чтобы и ему самому кто-то был нужен.
Но на деле людей он старался избегать — уж так ведут себя все беглые. И у всех беглых всегда существовало только два пути: первый — прибиться к таким же, как и он, лихим людям, и второй — прибиться к церкви в самом нижнем чине «послушника».
Конечно, существовал еще и третий путь, но он, как можно догадаться, был для психически уехавших с этого мира людей. В самом деле, только безумец может пойти сдаваться властям, чтобы вновь вернуться в места ограничения свободы. Зачем, в таком случае, вообще было бежать?
В Александровской слободе люди жили так, словно бы они всеми помыслами пытались выжить. Когда же такая цель ставится перед целым поколением, то куда-то теряется нравственность.
Игги тоже выживал, но в родных пенатах ему хотелось просто жить.
Не получилось, блин. Даже родственники, близкие и очень близкие, обрадовавшись, конечно, при встрече, потом опечалились. Дальше-то что?
Этот вопрос стоял и перед былым солдатом, и перед теми, кто его в солдатство направил. Как-то привычнее уже было жить вовсе без ушедшего на войну парня. Как-то простились с ним и, чего греха таить, даже похоронили. Вон он какой вернулся: могучий, дикий, глазами так и сверлит!
Эх, хорошо быть кошкой, хорошо — собакой, а человеком быть — не хорошо. Надо искать в себе то, что позволило бы и ему быть хорошо. Где начать поиски? Конечно, в Караганде. Но лучше в церкви.
Глупая мысль, конечно, но широко известная: попы ближе всех стоят к Богу. Может быть, к богу и ближе, но нисколько не к Господу. Господь живет у каждого в сердце и попы тут не причем.
Но молодой и заблудший Игги пошел в послушники, чтобы трудиться, чтобы искупать, чтобы то, чтобы се.
Введено-Оятьский монастырь, куда определил его случившийся в Храме имени Александра Невского священник, оказался вовсе женским монастырем. Но послушниками там приветствовались молодые крепкие мужчины.
— Работы много, лихих людей — еще больше, — сказал ему незнакомый поп. — Ты служивый, защитишь монастырское имение. Ну, и монахинь наших в обиду не дашь.
— Э, — ответил Игги.
— Верь мне, сын мой — все во благо. Шесть лет потрудишься, не щадя живота своего — рясофором станешь. Как говорится «Обещайся ты ехать в мой монастырь, если же на пути монастырь моих родителей — ты и туда заезжай!»
Пожал плечами Игги, представив себе долгий путь до монаха, имеющего сан священника, вздохнул и согласился: ай, пусть все пойдет своим путем — глядишь, и образуется жизнь.
Священник хлопнул меж тем бокал кагора, не предлагая Игги, подмахнул верительную бумагу и ушел по своим церковным делам. А парень на всевозможном транспорте — гужевом, пешеходном и изредка механическом — ломанулся на речку Оять, где томились в монастырских стенах монахини, трепещущие от мыслей оказаться в лапах подлых китайцев или чехов, бродящих в окрестностях с революционными целями.
— Вот мой дом! — сказал он, едва переступил дверь гостевого дома при монастыре. Игги в это верил, потому что на тот исторический момент у него просто не было никаких альтернатив. И за
