«Вот ведь, господи прости! Девке двадцать три года. Вдова уже, а все ведет себя, как дебютантка на выданье!»
— Федора Александровича Берга? — Генрих снова стал задумчив. — Знавал когда-то. Барон все еще служит или вышел в отставку?
— Папенька генерал, он в Белой Веже, служит… А мы разве не знакомы, Генрих?
— Я бы запомнил, — усмехнулся полковник.
— Да, нет же! — Ольга умела быть настырной, как банный лист. О таком ее упорстве, достойном лучшего применения, сложно было догадаться, глядя на это эфемерное создание. — Я точно-точно знаю! Только не помню, откуда. Но ваше лицо мне знакомо.
— Может быть, на одной из фотографий вашего батюшки? — предположил явно не слишком довольный поворотом разговора Генрих. — Не уверен… Даже, скорее, напротив, уверен, что вряд ли. Однако чем черт не шутит!
— Нет, нет! — заспешила Ольга. — Не то, не то! Но да, конечно! Изображение! Я же говорила, что видела вас раньше! Вы на портрете!
«На каком еще портрете?!»
— На портрете? — поднял бровь Генрих. — То есть, вы утверждаете, что видели мой портрет?
— Ну, да, конечно! — разулыбалась в ответ Ольга. — Портрет маслом. Вы там в статском. Фрак, манишка, галстук бабочкой, и в руке трость с костяным набалдашником! — Ольга была счастлива, она вспомнила.
«Вот как? С набалдашником?»
— Где вы его видели?
«Значит, такой портрет действительно существует!»
— У маменьки! Он у нее в гардеробной хранится. За платьями…
— Как зовут вашу мать? — что сказать, Натали была заинтригована. Она тоже хотела знать, как зовут мать Ольги, поскольку напрочь этого не помнила. Однако в тот самый момент, как Генрих задал этот свой животрепещущий вопрос, Натали уловила краем глаза движение, выбивающееся из общего ритма вечеринки, и ей сразу стало не до глупостей.
Плавный разворот на три четверти, естественный, как дыхание или танец, и ни разу не привлекающий к себе внимание. Быстрый взгляд, выхватывающий из броуновского движения «праздно шатающихся» гостей двух мужчин целенаправленно движущихся с двух сторон к Генриху и к ней. Мгновенная оценка ситуации — очень много слепых пятен — и степени опасности. Но тут и оценивать, собственно, нечего: оба уже обнажили оружие, но до времени держали пистолеты опущенными вдоль тела, оттого их никто и не замечал. Никто, не считая Натали, ее правая рука уже выдергивала из-под жакета «Стечкин», а левая — летела вверх, чтобы лечь на затвор.
Раз! Натали довернула тело, выставив левую ногу чуть в сторону. Два! Подалась вперед, создавая прочную базу для стрельбы. Три! Сдвоенный выстрел. Так, так! Очередь. Так, так, так! Разворот вправо. Выстрел, выстрел, выстрел! Одиночными, но в высоком темпе, как учил ее Селиверстов. Так, так! Выстрел, выстрел…
Первый из мужчин дергается на ходу, его разворачивает назад от мощного удара в плечо, а вторая пуля бьет в грудь, разрывая галстук и манишку. Очередь в того, что слева, но он уходит с линии огня и вскидывает руку со стволом. Быстро, очень быстро, но все-таки медленно. Натали успевает первой. Выстрел, выстрел. Две пули, — одна за другой, как на стрельбище, — бьют в десятку, в переносицу и в лоб, а «Стечкин» уже летит вместе с телом вправо… а там… Там все уже кончено. Незнакомый высокий парень, которого, вроде бы, и не было здесь еще мгновение назад, застрелил третьего боевика, и Натали доворачивает еще чуть-чуть вправо, чтобы перекрыть последний оставшийся незащищенным сектор.
«Поздно…»
Ствол смотрит ей прямо в глаза. Один жалкий удар сердца, и не успевающая за событиями рука со «Стечкиным»…
Выстрел прозвучал над самым ухом, вломив в висок с такой силой, что ее качнуло в сторону. Но зато никто уже не целился в лоб. Пуля попала боевику прямо между глаз.
«Хороший выстрел!» — Она оглянулась и встретила понимающий взгляд Генриха, ствол вскинутого в правой руке «Вальтера Эйч Пи» еще дымился.
— Все! Все! — остановил он Натали, когда та попробовала отвернуться. — Все кончено. Их было четверо. Больше нет…
* * *
Стрельба утихла, началась истерика. Была б его воля, Генрих ушел, не задумываясь. Но приходилось думать о многом сразу, и он остался. Сидел в уголке на кожаном диване вместе с Натальей, курил, пил водку прямо из горлышка и наблюдал за охватившим дом Ростовцевых безумием. Генрих молчал, что тут скажешь? Молчала и Наталья. Сидела, чуть отодвинувшись — насколько позволял диванчик — сохраняла дистанцию, но была настолько рядом, насколько это вообще возможно в данной ситуации. Во всяком случае, Генрих не только вдыхал запах ее духов и пота, но ощущал, кажется, даже тепло ее тела, что было странно, если учесть, сколько на них было надето разной одежды.
— Вы очень хорошо стреляете, Наташа, — сказал он, наконец, передавая ей бутылку.
— Да, и вы не промах! — выдохнула папиросный дым женщина. — Честно говоря, я едва не описалась. Оборачиваюсь, а он, сука, мне в лоб целится. С семи метров — верная смерть.
— Да, уж! — он посмотрел, как она пьет и перевел взгляд на полицейских, собиравших показания. — Интересно, они хоть понимают, что тут произошло?
— Это вряд ли!
И в самом деле. Факты, как они открылись всем присутствующим уже через несколько минут после инцидента, были просты и очевидны. Четверо нападавших. Молодые мужчины без документов и других идентифицирующих предметов. Вооружены пистолетами и револьверами. Стреляли. Целились в Генриха и, возможно, но не обязательно, в Наталью. Все убиты Натальей и Генрихом в целях самообороны из зарегистрированного оружия, на ношение которого имеются разрешения, выданные Спецотделом МВД. Вроде бы, — так показывают некоторые очевидцы — участвовал в инциденте еще один стрелок, защищавший, как кажется, Генриха, но про этого высокого молодого господина ничего более известно не было. Последнее, что выяснилось во время опроса свидетелей, это то, что нападавшие приехали к дому Ростовцевых на двух машинах, но автомобилей этих к моменту прибытия полиции и след простыл.
— Вы свободны, госпожа Цельге, — поклонился молодой жандармский офицер. — И вы тоже, господин Воинов. Если у нас возникнут вопросы, мы с вами обязательно свяжемся.
— Будем рады помочь следствию! — Генрих встал, вздохнул коротко, переживая волну боли, прокатившейся через грудь, подал руку Наталье. — Пойдемте, Наталья Викторовна. Ночь на дворе, а мы с раннего утра на ногах.
Наталья руку приняла и молча последовала за ним. Короткое и яростное боестолкновение истерики у нее не вызвало, но ввергло в некое подобие философского настроения. Мрачного русского фатализма, если говорить правду. Но и то верно, что, памятуя о событиях на Тюремном мосту, Генрих от нее такой прыти не ожидал. Впрочем, факты упрямая вещь: Наталья действовала на равных с Конрадом, если не лучше.
«Пожалуй, что и лучше! А ведь Конрад…»
Конрад — действующий оперативник контрразведки. Вот и думай теперь, кто же она такая, Наталья Викторовна Цельге, и отчего не добила его позавчера вечером на мосту. Одно ясно, сегодня она его, похоже, уберегла от пули во второй раз. Он ее, правда, тоже.
Между тем, вот он — двор, машина, выезд на улицу.
— Езжайте по Петроградской на Большую Зелейную, затем налево на Барочную и сразу направо на Петрозаводскую, налево на Ладейнопольскую и снова направо на Пудожскую. Запомнили?
— Не ошибусь!
— Тогда вперед!
И они поехали. Маршрут Генрих проложил по памяти, предполагая, что Людвиг его маневр поймет и подключится так быстро, как только сможет. Игра в «левый поворот, правый поворот» известна с тех пор, как автомобилей стало больше двух. Так он думал, и не ошибся. На Пудожской было пустынно — три часа ночи все-таки — и машину, мигнувшую габаритными огнями справа у тротуара Генрих заметил сразу.
— Притормозите, когда будем проезжать! — попросил он, не вдаваясь в объяснения, но Наталья ничего и не спрашивала. Поравнялась с тяжелым крестьянским «Кочем», притормозила, и Генрих увидел за баранкой Людвига.
— Паркуйтесь, где получится. Это за нами!
— Как прикажете! — пожала она плечами.
Притерла «Кокер» к тротуару, заглушила мотор.
— Идемте!
— Ведите, сударь! — в голосе ирония, но не спорит и вопросов не задает.
«И то хорошо!»
Вышли из «Кокера», перешли в «Коч», закурили, пока Людвиг выруливал через улицы и переулки Петроградской стороны к Большому проспекту.
— Вроде бы, чисто, — машина вывернула на проспект и понеслась к Васильевскому острову.
— Куда мы едем? — поинтересовалась молчавшая до сих пор Наталья.
— На прежнюю квартиру вам возвращаться не резон.
— Понятно.
— У Натальи Викторовны в Тарасовом проезде вещи остались, — Генрих достал из кармана фляжку и стал отвинчивать колпачок. — Кофр и наплечная сумка. Будете? — протянул он Наталье флягу.
