— Кто же еще стихи пишет, если не поэты? — удивился Шнейдерман.
Ганьский усмехнулся:
— Рифмосложением, порой неплохим и не лишенным смысла, чаще занимаются не поэты. И я предполагаю ваш следующий вопрос: какова разница между поэтами и рифмослагателями? Или я не прав?
— Прямо из головы прочитал! — восторженно согласился Шнейдерман.
— Поэт — это тот, кто пишет стихи в состоянии тахикардии, а «поэзия — есть тайнопись неизреченного», по гениальному выражению Вячеслава Иванова. Был такой поэт.
Коммунисты переглянулись, похоже, не уловив смысл сказанного. А Аполлон Юрьевич, попросив прощения, отлучился.
— Умный мужик, — шепотом произнес Шнейдерман. — Но кажется, с башкой у него нелады — уж слишком умный.
Молчавший до сего момента Макрицын возразил:
— У него с башкой все в порядке. И порядка в ней побольше, чем у нас троих вместе взятых. Просто он ученый, а мы — нет. Я его хорошо знаю и никаких сдвигов в нем не замечал.
— Ты и не можешь их заметить — у тебя самого в башке одни сдвиги! — высказался Шнейдерман.
— Боб, тебе не надоело цепляться к Еврухерию? — вмешался Вараниев. — Он же тебя никогда первым не трогает. И вообще, нам надо к главному переходить. Я сейчас попытаюсь, а вы сидите тихо и не встревайте.
Ганьский вернулся, Виктор Валентинович разлил содержимое котелка по тарелкам. Аромат ухи, получившейся наваристой, нестерпимо гнал желудочный сок. Всего было в меру: и рыбы, и картофеля, и пшенки, и соли, и специй. С черным хлебом и чесноком увлеклись так, что без единого слова уговорили весь котелок. Вдогонку налили еще по пятьдесят. Выпили все, кроме Еврухерия. Тот всегда знал, когда остановиться.
— Итак, что у нас дальше по программе? — спросил Ганьский.
Мнения разделились. Шнейдерман предложил пойти снова рыбу половить и сварить еще котелок. Макрицын заявил, что он не в рыбацкой артели по найму работает и должен отдохнуть. А Вараниев сказал, что неплохо просто посидеть часок-другой и расслабиться, а на вечерней зорьке порыбачить. На вопрос Ганьского о шашлыке ответил, что тот никуда не денется — попозже зажарят. Костер догорал. Макрицын и Шнейдерман растянулись на траве. Вараниев подсел поближе к Ганьскому. Куратор начал издалека, предложив поближе познакомиться, и рассказал о себе, о своем жизненном пути, изрядно соврав. Свою принадлежность к коммунистам скрыл, заявил, что имеет небольшой бизнес по комнатным растениям и неплохо разбирается в них (частично это было правдой: Вараниев всегда испытывал слабость к комнатным растениям, имел их дома в изобилии). Последним утверждением он слегка разочаровал Ганьского, ученому не составило труда определить глубину знаний собеседника вопросами о дереве Леджера, восьмилепестной дриаде и пачули. Не получив ответа, Ганьский продолжал внимательно слушать Виктора Валентиновича. А тот переключился на философские темы и, закончив вступительную часть словами «Мы не настолько пьяны, чтобы не соображать», попросил ученого дать определение понятиям добра и зла.
— Ну, знаете ли, многоуважаемый, вы явно переоцениваете мои скромные возможности, — заговорил Аполлон Юрьевич, — над данной проблемой бились куда более значимые умы. Загадка сущности добра и зла волнует Homo Sapiens на протяжении всей истории существования. Мои познания не позволяют мне не только искать ответ на этот лежащий в плоскости философии вопрос, но и даже касаться его. Ученому негоже браться за решение задачи вселенского масштаба, не будучи достаточно подготовленным в конкретной области. Это дилетантство, а наука его не терпит. Если же вам интересна моя персональная точка зрения, то скажу так: я считаю зло и добро двумя частями единого целого, неспособными существовать друг без друга.
Вараниев слушал внимательно и постепенно приходил к неутешительной мысли, что если ему и удастся подвести Ганьского к тому вопросу, ради которого была организована рыбалка, то не факт, что результат окажется положительный. Слишком умным и вместе с тем скользким, осторожным казался ему Ганьский. Тревогу товарища уловил Шнейдерман. А Макрицын спал.
— Вы правы, — согласился Виктор Валентинович, — действительно, вопрос слишком широкий. А каково ваше мнение, Аполлон Юрьевич, по поводу возможного и невозможного? Где граница?
— Послушайте, я, признаться, склонялся к мысли, что нахожусь на рыбалке, на природе. С великолепнейшей, не побоюсь превосходной степени, ухой. С водкой у костра беседы могут касаться любых тем, но никак не научно-философских. Я, право, несколько удивлен. Хотя ни в коей мере не раздражен или обескуражен. Но если данная тематика вас волнует, что ж, я к вашим услугам. Это даже интересно. Вы говорите, возможное и невозможное? Н-да… Я бы, пожалуй, несколько иначе обозначил сию данность. Ну, скажем, реальность и фантастика. Вы согласны со мной? — спросил Ганьский и пристально посмотрел в глаза Вараниеву.
Получив утвердительный ответ, Аполлон Юрьевич продолжил:
— Выпить цистерну за раз одному человеку невозможно, каким бы Гулливером он ни был, а восемь литров — вполне. Я сознательно привожу столь примитивный пример, для наглядности. Конечно же никому никогда и в голову не придет идея выпить тот объем, что вмещает цистерна. Ведро жидкости тоже вряд ли кому захочется выпить… При условии, что мы ведем речь о людях без выраженных психических отклонений. Но! Если будет наличествовать провоцирующий фактор, например, желание попасть в Книгу рекордов, выиграть спор на интерес и так далее, то найдется масса желающих попытаться это сделать. Я абсолютно уверен, что ведро кто-то осилит, а цистерну — никогда. Другими словами, реальность не может находиться за пределами возможного, и в том ее принципиальное отличие от фантастики. Если вы со мной согласны, будем рассматривать это как исходную точку.
Вараниев и на сей раз не имел ничего против. На какое-то время воцарилась тишина, которую нарушали треск дров и монотонное кваканье, доносившееся с водоема. Приятная, доброжелательная улыбка застыла на лице ученого. Виктор Валентинович уселся поудобнее. Ганьский последовал его примеру и завалился на левый бок, подперев голову рукой.
— Водочки? — предложил Виктор Валентинович.
Ганьский поддержал. Расценив молчание Боба Ивановича как знак согласия, разлили в три рюмки. Тост был за хороший клев.
«Пора бы и шашлыком заняться», — подумал Вараниев и попросил Шнейдермана поискать небольшие ветки.
— Ну вот, Аполлон Юрьевич, сейчас огонек раздуем, туда-сюда, часа через полтора-два шашлык готов будет. К тому времени проголодаемся. Перекусим — и на вечернюю зорьку. Поймаем чего — еще разок уху сварим, в ночь ею поужинаем.
— По правде сказать, — голос Ганьского звучал несколько растерянно, — я с ночевкой не планировал.
— И мы не планировали, — успокоил Вараниев. — Поужинаем, соберемся и поедем. К утру дома будем, днем отоспимся. А вот скажите мне, пожалуйста, неужели действительно с генами в наше время творят всe что хотят?
— Нет, не все, что хотят, но успехи впечатляют, — поправил ученый.
— А какие, на ваш взгляд, самые интересные?
— Интересные для кого? Для обывателя или для специалиста?
— Для вас. Ну и для меня, — пояснил Вараниев.
Ганьский взял паузу, подыскивая наиболее яркий пример.
— Вне всяких сомнений, на сегодняшний день наиболее впечатляет возможность выращивания органов. Настоящая революция! Вы только представьте себе, какие это открывает возможности для человечества!! «Барышня, закажите новое сердце на завтра…» Ну а замена его — уже, можно сказать, рутинная операция для хорошего кардиохирурга. Простите, что приоритет отдал своему интересу. Для вас… Смею утверждать, что нантская свинья повергла бы вас в шок. Да, пожалуй, она наиболее впечатляющий пример.
— Никогда о ней не слышал, — на выдохе полушепотом признался Вараниев.
— Ничего удивительного, мой друг. Это единственный экземпляр, в силу ряда причин не афишируемый его создателями. Безусловно, журналистам известен сам факт, но тщательно оберегаемая информация пока им недоступна. Поэтому о свинье пока не пишут. Хотя и появилось несколько сенсационных статей в бульварных газетах.
Лицо слушателя напряглось, а Ганьский продолжал:
— Феномен экземпляра состоит в том, что на стадии первого дня внутриутробного развития зародышу поросенка подсадили некоторые гены европейского ежа. В результате вместо обычной щетины выросли длинные, прочные, прямые иголки. Вместе с тем у свиньи потрясающая гибкость туловища, фантастическое чутье на мышей, ночной образ жизни, повадки охотника и полное отсутствие хрюканья. С животным уже проведен ряд научных экспериментов и получены очень интересные результаты.
— Ну и на хрена это надо? — с неподдельным удивлением спросил Виктор Валентинович.
