— Дочка, ты такая добрая. Я не хочу тебе плохого. Я подожду немного, чтоб тебе из-за меня не страдать.
Последние километры я просидел как на иголках, не отпуская бабулькино запястье, на котором почти не определялось нитевидное дрожание пульса. Вездеход лихо влетел во двор и развернулся, скрипя тормозами на всю округу. Патрик высыпался из машины и бегом припустил за больничной каталкой. С грохотом мы ворвались в приемный покой. Люси заполнила сопроводительный лист с фантастической быстротой и забегала по столу, докладывая бригаде отделения кардиореанимации положение дел. Те, выслушав ее, поспешили к старушке.
Она, почувствовав их приближение, зашептала что-то.
— Что? — Я наклонился к больной.
— Уже больница?
— Больница, милая. Сейчас врачи тобой займутся.
— Сынок!
— Что, моя хорошая?
— Девочку береги. Не обижай ее. Девочка добрая, ласковая. Ты женат?
— Да сам не пойму.
— Ты тоже такой славный, душевный. Чем вы не пара? Сыграли б свадебку, я на небесах за вас порадовалась бы.
Больничный персонал суетился вокруг старушки, разворачивая свою сложную аппаратуру.
— Прощай, сынок. — Окончательно побелевшая ладонь чуть приподнялась и упала.
Всё.
Я отвернулся, не желая глядеть, как реаниматологи издеваются над бездыханным телом. Она и так прожила на добрых полчаса больше, чем ей было отмеряно. Как и обещала.
Люси, с разбега заскочив ко мне на плечо, изогнувшись, вопросительно заглянула в лицо:
— Как?
— Уже никак. — О том, что старушка на смертном одре пыталась нас сосватать, я не стал упоминать, боясь в ответ услышать шутку.
— Что ж, она сдержала слово.
Стрекозы и в этом мире обитают. Может быть, не стрекозы, но существа, здорово на них похожие. Огромные, шестикрылые, с полосатыми, как у ос, оранжево-черными телами. В полете такое насекомое жужжит, как швейная машинка.
На речке стрекозы тоже жили особенные. Таких я больше нигде не встречал, ни до, ни после. Маленькие, увертливые, тельце и крылья необычного ровного темно-синего цвета с сильным металлическим отливом.
А еще там росло поразительное количество цветов. Высокие розовые башни медвяного кипрея полыхали на гарях. В низинках выглядывали из связок зеленых шпаг желтые и синие болотные ирисы, дразнясь пестро-крапчатыми язычками. Плыли по воде плотные бубенчики кубышек. Сплошные заросли низкорослого шиповника теснили со всех сторон и без того узкую тропинку.
Шиповник вечно мешает тебе пройти. Наденешь юбку — цепляется шипами. Наденешь шорты — царапает ноги. Но красив — до обалдения. Куда там оранжерейным розочкам…
Целуешь меня. Забавляясь, требуешь, чтобы я не пытался отвечать на поцелуи. Не получается — мои губы сами раскрываются и тянутся навстречу. Прикладываешь к ним палец, трясешь кудряшками, запрещая: «А тебе — нельзя!» пытаешься снова. Опять не могу. Хохоча, сгребаю тебя в охапку и опрокидываю на пристроенное в тени покрывало…
Впитываешь мои ласки, как сухой песок — воду, наслаждаясь ими неприкрыто и откровенно, целиком отдавая себя моим рукам. Губы приоткрыты, меж зубов блуждает кончик языка. Глаза затуманены. Я, распаленный, срывающимся шепотом рассказываю тебе — о тебе: какой я тебя вижу, как тебя чувствую, каково мне с тобой. Ты, задыхаясь:
— Говори еще… Каждое твое слово — как поцелуй…
Обхватила колени руками. Смотришь грустно.
— Знаешь, я, кажется, ревную тебя к твоей жене.
Киваю полусогласно.
— Я и сам чертовски завидую твоему мужу. Быть рядом с тобой, иметь возможность видеть тебя постоянно… Счастливый!
— Нашел тоже, кому завидовать! Поставь-ка себя на его место: ты на работе пропадаешь, а супруга в это время с Сашкой обнимается…
Мотаю головой, сгоняя неприятно вцепившуюся в бороду стрекозу и вытрясая посторонние мысли. Устраиваюсь поудобнее, отвлекаю от занятий маникюром начальницу.
— Все-таки я не понял, какова была разумная целесообразность использования нас в качестве вампировозки.
— А никакой. — Люси ловко подтянулась на собственном хвосте и, перевернувшись вверх головой, изящно перепрыгнула на приборную доску, а с нее на капот.
— Тогда к чему?..
— Знаешь, у нас был один линейный доктор, так тот по три раза на дню на себя психбригаду тягал. И все вызовы мотивировал одинаково: «Больной в состоянии алкогольного опьянения».
— С каких это пор опьянение стало поводом для вызова психиатра?
— С тех же, что и вампиризм.
— Непонятно. У нас же был совершенно спокойный пациент.
— Ну и что? По телефону, когда вызов принимают, этого не видно. Война предполагалась, оттого нас и послали. В обоих случаях требовались не психиатры, а мордобойцы. Так вот наши коллеги нас расценивают.
— Это еще что! Там, откуда я прибыл, нас как-то среди ночи местный дурдом на себя вздумал дернуть. Диспетчер спрашивает: «Что у вас случилось?» А ему отвечают: «В больнице бунт». Тот: «В полицию обращались?» Они: «В полицию? Знаете, нам и в голову…»
Ожила рация, хрипло заклекотав:
— Зенит Пауль-Борис один-девять!
— Слышим вас.
— Один-девять, по нашей прикидке вы должны быть в районе Подболотья.
— Только что проехали.
— Один-девять, срочный вызов. Что там, мы не очень поняли. Звонили тревожно, кричали — помирает. Не исключено, что суицид. На месте разберетесь. Вы сейчас ближе всех, опять же — профиль. Записывайте…
М-да… Покойников я за свою жизнь повидал немало. Но вот такую смерть мне меньше всего хотелось бы констатировать.
Население озерной деревушки выстроилось в гробовом молчании полукольцом вплотную к желтой ленте полицейского ограждения. В руках многих мужчин топоры, вилы, лопаты, дубины. На суровых лицах — смесь горя и злобы.
— Пошла к тростникам, чтобы прополоскать белье. Люди, услышав страшные крики, сбежались к ней, но преступник успел скрыться в зарослях. Поиски ни к чему не привели, — пояснял мне пожилой усталый сержант полиции, теребя грязными пальцами вислый седой ус, желтый от табака.
Люси быстро бегала взад-вперед по лежащей на траве папке, диктуя сама себе карточку:
— Труп женщины, на вид двадцати пяти — двадцати семи лет, лежит на спине близ берега в луже крови…
Лужа — огромная. Сырая земля выпила, сколько могла, предоставив остальной крови копиться на ее поверхности черно-красно-радужной, сильно пахнущей кислым, тягучей пленкой. Края лужи прямо-таки шевелились от обилия жирных мух с зелеными брюшками, довольно лазавших по спекшейся корке. Им — в радость. У них — праздник.
Интересно, а кому могут быть в радость такие вещи? Ведь получил же неведомый злодей от этого удовольствие…
Тело буквально в клочья изрублено многочисленными ударами ножа грудь, бедра, живот. В особенности живот — чудовище, совершившее бессмысленное и дикое зверство, нанесло туда не один десяток ударов. Впрочем, почему «зверство»? Зверь так не поступает — он убивает только для защиты или пропитания.
Вглядываюсь туда, где вязкое скопление темной кровяной массы особенно велико, — да, так и есть! Покойная была беременна. Выкидыш у нее случился прежде, чем наступил конец.
Сглатываю отдающую железом слюну, подавляя внезапную тошноту. Шура, держи себя в руках! Ты же профессионал все-таки. Присаживаюсь на корточки рядом с начальницей, сую в рот мятую сигарету, надеясь отогнать липкий дух смерти, пропитавший воздух. Мышка морщится недовольно:
— Вместо того чтобы доктору помочь, курит. Завязывай, на фиг. На вот лучше, заполни. — Ко мне полетел сложенный пополам сопроводительный лист.
Здесь такой порядок — специальной формы для документов, подтверждающих смерть, не предусмотрено. Медик, прибывший на констатацию, оформляет стандартную «проводиловку», такую же, какая отдается врачам приемного покоя стационара при доставке туда больных.
Вношу в отпечатанные на грубой, серой, почти оберточной бумаге графы сообщенные мне полицейским сержантом данные погибшей, время получения вызова, номер наряда. Против надписи: «диагноз врача/фельдшера «Скорой помощи» проставляю слова: «смерть до прибытия «Скорой».
— Люсь, а что указывать в графе «Куда госпитализирован»?
— В смысле?
— Ну, я ж не знаю, куда ее на том свете поместят — в рай или вовсе наоборот?
Мышка глянула на меня сердито и недовольно буркнула:
— Всем невинно убиенным место в раю. А твоему поганому языку место в помойной яме! Нашел повод для шуток! Ставь прочерк.
Поставил. Указал наши фамилии. Подал листок полисмену, старательно заворачивающему в прозрачный пластик орудие убийства. Не нож это, кстати, а длинная, косо заточенная столярная стамеска со сбитой железной накладкой на желтой полированной рукоятке. Нам здесь больше делать нечего. Взяв в одну руку начальницу, а в другую — ящик, не без облегчения поспешил к стоящему поодаль автомобилю.
