Всё затихло. Только ветер тихо то свистел, то гудел, будто где-то совсем далеко. Ни кошки, ни собаки, ни крысы… Она развела воду в большом кувшине, он ополоснул ноги на весу. Таз с земляной жижей она вынесла наружу и скоро вернулась.
— А я, представь, только вышла из дома, там, в Ранске, дошла до середины двора, и вдруг как тряхнёт. Резкий такой толчок, как будто карусель вдруг остановилась, я падаю в траву, цепляюсь за неё изо всех сил — как будто сейчас свалюсь и меня стряхивают, трава без конца рвётся, а я за новую цепляюсь, за новую… — у нас во дворе трава — всё лето никто не косит. Я глаза зажмурила, а в ушах гудит. Потом всё так же резко утихло. Я лежу, руки разжать боюсь. Глаза открываю, поднимаюсь — я уже на другом конце двора. Оборачиваюсь, а дом наш лежит. Вся девятиэтажка ничком, на спине… Тут я совсем обалдела, стояла и смотрела на эти камни, обломки фундамента и первого этажа. Долго так стояла, наверное, как будто отключилась. Когда очнулась — кругом никого, одни руины. Я полезла на дом, кое-как забралась наверх, иду по стене между окон, кричу, ищу нашу квартиру… Потом залезла в окно на пятом, но никого не нашла. Потом стала залезать в каждую квартиру в нашем подъезде. И нигде никого, все уже исчезли…
На лето Ал и Ю перебрались в дом. Дом остался целым, обрушился только двор.
— Посмотри, какое яблоко! Такие, наверное, только в Чернобыле растут, а теперь и у нас! — Ю вошла в комнату, держа в руке очень большое красное яблоко.
Ал сидел на полу. Вокруг него лежали железные пруты, деревяшки, плоскогубцы, нож, другие инструменты и кучка старой одежды.
— Ух, ты, — поднялся он, — где нашла?
— На дальней яблоне, за огородом.
— Это которая посередине?
— Да.
— На ней всегда были большие яблоки.
— Но не такие же. И кислые.
Он разрезал яблоко пополам, дал половину ей и откусил:
— Да, вкусное…
Ю с шумом ухнула в таз чистой воды, сняла передник, сшитый мешком, и высыпала в воду яблоки — они весело посыпались с упругим стуком и плеском… в комнате был солнечный восторг — казалось, солнце свежим соком вплеснулось туда поутру, и следы этой мерцающей влаги теперь сверкали на полу, на стенах, потолке… пучок кудрявых локонов Ю на затылке ослаб, из него выбились пряди, а из-под длинной юбки Ю показался кончик хвоста… Ю уловила взгляд Ала, и кончик исчез под юбкой… нет, показалось… показалось…
— А может, здесь снова появляется рай? И мы — его первые жители? — Ал мечтательно покосился на потолок.
— Это просто яблоко… Хотя похоже. Лилит тоже была Адаму родной сестрой… — улыбнулась Ю.
— Да, правда… — вздохнул Адам. — Смотри, что я нашёл.
Ал вынул из полиэтиленового пакета голову и руки из папье-маше.
— Помнишь?
— Да-а, помню. Мы обмазали мне лицо вазелином и обклеили кусочками газеты. Надо же, и мыши не съели, крахмалом же клеили… столько лет, где нашёл?
— В чулане…
— Лет пятнадцать, наверное, прошло, да?
— Наверно.
— Что ты хочешь с ней делать?
— Сделаю куклу. Полностью, в человеческий рост… А потом мы, как два первых бога, по случаю оказавшихся в начале мира, вдохнём в неё жизнь, и она оживёт, и новый род человеческий пойдёт от Евы, созданной из тряпок и газет…
— ? — улыбнулась Ю.
— А я сегодня видел крысу.
— Где?
— Она сидела недалеко от тебя, на брёвнах, утром, когда ты смотрела на солнце. Она тоже смотрела на солнце и сидела так же, как ты. Вы с ней даже были похожи как будто, ну, так, как вы сидели обе одинаково, задрав носы… Я даже нарисовал. Вот. Это называется «Ю и её крыса».
— Здорово. Мне нравится.
— Я истратил самый большой кусок ватмана, который берёг сам не знаю для чего… Потому что всё равно всё напрасно. Всё, что ни делай — напрасно…
Он стал пришпиливать ватман к стене кнопками, вбивая их молотком.
— Я что, стала похожа на крысу?
— Да, что-то в тебе изменилось, но я ещё не могу понять, что.
— У меня нет ни одного зеркала.
— Теперь тебе ещё больше идёт имя Ю. Крыса по имени Ю.
— Я давно не видела себя в зеркале. С тех пор и не видела…
— Кстати, ты знаешь, почему тебя назвали Ю?
— Ну, просто предпоследняя буква алфавита. Мама любила такие штуки.
— Нам в школе как-то на дом задали написать сочинение об именах, надо было рассказать о своём имени и именах братьев и сестёр, что они означают. Я тогда спросил у мамы, что значит Ю? Она говорит — это просто буква алфавита. А почему так назвали, так же не называют? Она посмотрела в книгу, которую читала — она ведь без конца читала, — и сказала, что в ночь, перед тем как попасть в роддом, она не могла заснуть и взяла почитать какую-то книгу — она не помнит какую, но где-то на пятидесятой странице ей попалось слово с буквой «ю» посередине, а в середине этой буквы «ю» отпечаталась точка, и получилось похоже на глаз, который смотрит на тебя оттуда, изнутри текста. Как будто ты его читаешь, а он тем временем смотрит на тебя и, может, тоже тебя читает, как книгу… Вот я мучился тогда, как всё это в сочинении написать…
— Наверное, она придумала это тут же, глядя в книгу, от которой ты её оторвал. Она что угодно могла превратить в текст. Мне она говорила, что назвала тебя Ал, потому что никак не могла решить, какое выбрать из двух имён — Александр и Аладдин.
— Правда? А мне она сказала, что встретила где-то в книге инопланетянина по имени Ал, и он ей понравился, и имя его тоже.
— А помнишь, как она учила засыпать? Она говорила: представь, что твои мысли — это текст. Ты закрываешь глаза и видишь бегущую строку — твою мысль, как будто напечатанную на машинке белым шрифтом на чёрной бумаге, ты думаешь эту мысль и одновременно читаешь. И вот она закончилась, ставится белая точка, и пока не началась следующая строка, ты проваливаешься в этот чёрный пробел. Ныряешь, как в океан, как в космос, где можно свободно летать или плавать, свободно растаять, исчезнуть и всё равно быть…
— Да, она часто что-то такое говорила… Помню, когда мы были в санатории — мне было, наверно, лет пять, — я жил в одном, в детском, а она в соседнем и приходила меня навещать, приносила фрукты разные, и всегда финики. Я ел эти финики, а она говорила, говорила. Не помню, честно говоря, что она говорила, но, мне кажется, что-то в этом роде, а я тогда думал — что за ерунду она говорит? А когда наступал тихий час и воспитатели думали, что мы заснули, и уходили в палату, где они там своими делами занимались, мы с девчонкой из соседней палаты убегали в поле, снимали трусы, садились на корточки и разглядывали друг друга. Мы маленькие, нас в траве не видно, так нас ни разу и не засекли… Это, наверное, моё самое яркое впечатление из детства.
— А у нас в садике, на дальнем дворе, была старая горка — знаешь, такой клоун без шляпы, нас редко туда водили, но там нам больше всего нравилось. Наверно, потому и нравилось, что редко водили. И вот привели нас туда как-то зимой. Все носятся, бегают, катаются, кувыркаются в снегу, а я стою столбом и смотрю. Смотрю как будто куда-то в одну точку, а вижу всё сразу. И такое у меня было огромное чувство, что вот этот снег и сухая трава из него торчит, и эта горка, и дети, и всё-всё, что вокруг, — это и есть я… Так и простояла всю прогулку. Это моё самое-самое впечатление из детства… А знаешь, оказалось, что здесь есть примерно такое же место — такой же клоун и тоже без шляпы, только рядом ещё качели, красные — такое странное тихое местечко в окружении трёх домов, и все дома к нему задом — почта, аптека, и ещё какой-то…
Ночью к Ю пришла кукла. Она шла по тёмной комнате, вытянув руки вперёд. Самым чётким контуром её силуэта была белая рубашка, по полу стучали каблуки её сапог. Шла она неловко. Ал говорил, что ступни приделаны слабо — железного каркаса ног не хватило даже на изгиб пятки, поэтому ступни он сделал деревянные, и, конечно, прикреплённые ступни хуже, чем если бы были цельные, поэтому ходить она вряд ли сможет, только сидеть. Но она шла — наверное, так можно идти только с одной всепоглощающей целью. «А ты, наверное, хочешь вырвать мои глаза…» — сквозь сон подумала Ю. Кукла шла вопреки массе противоречащих тому доводов и законов, и Ю почувствовала, как ужас сжимает её от того, что сверкают в темноте у куклы на руках новые ногти. Ал их приклеил только вчера. Ю и Ал ходили за ними за три километра в райцентр, в универмаг, нашли там немало вещей полезных, в том числе клей, и набрали туалетной бумаги, так как все запасы почти извели, растерев ее с клеем, чтобы доделать кукле голову и руки, но ногтей в универмаге не нашли. Нашли в газетном киоске, который унесло от площади к памятнику погибшим воинам. Будто отшвырнуло его как коробку, стекло провалилось внутрь, и всё, что там было, осталось внутри под разбитым стеклом. И удивлялись, когда выуживали пакетики, сколько всякой ерунды нужно было людям непонятно зачем.
