Джек был невозмутим. Его сердце билось спокойно, и это было хорошо. Это было прекрасно. Джонни рывком спустил штаны юноши до середины бёдер.
— Что, прямо здесь? — спросил Джек.
— Мм… а что? — сказал Джонни, помещая ладонь между его бёдер, лаская и наслаждаясь прикосновением к самым сокровенным местам чужого тела, ко светлой, влажной, гладкой коже. Сам он никогда в жизни ничем не болел и совершенно не боялся смертоносной лихорадки, из-за которой весь остальной отряд не пожелал приблизиться к кленовым носилкам. Болезнь Джека не охлаждала, а возбуждала его, как острота приправы разжигает аппетит. Джонни чувствовал томящую, сладкую тяжесть в паху. Набёдренная повязка стала вдруг очень тесной.
— На мосту полно людей, — отметил Джек.
Джонни наклонился и поцеловал его в шею. Он был совершенно лишён стыда и как бы не совести. Видя беспомощного больного юношу, находящегося целиком в его власти, он думал только о наслаждении, которое желал испытать. И доставить. Он даже готов был ласкать Джека руками и ртом — потом, на десерт, если главного блюда окажется недостаточно.
— Эти люди, — сказал он, — сюда заглядывать не будут. Да?
Джек положил руку на грудь Джонни, туда, где билось сердце, и спокойно, без нажима отодвинул его прочь.
— Нет.
Страсть погасла, как гаснет залитый водою костёр — в один миг. Стало неловко. Это было сравнительно новое переживание — словно дым от шипящего пепелища — и Джонни не знал, что делать.
— Ну, нет так нет, — нерешительно сказал он. — В другой раз.
— Джон.
Голос Джека звучал очень ровно. Джонни попытался глянуть ему в глаза, но Джек смотрел мимо него. Он смотрел на телегу. Джонни внезапно осознал тошнотворный, настойчивый звук, который служил бы фоном тому, что едва-едва не случилось. Это было жужжание стаи по горло занятых трупами мух. Мимо тянулась процессия беженцев — испуганных людей с детьми, калечными родственниками, зверьём и нехитрым скарбом в повозках, на ослах, за плечами… Люди капитана Немо проверяли пропуска. Мёртвые головы на телеге смотрели в вечерний свет полными застывшей боли глазами.
Джек повернулся и встретился с Немо взглядом. Тот попытался улыбнуться. Вышло криво. Джек кивнул.
— Настанет день, и я гляну в твои остекленевшие мёртвые глаза, Джон.
В голосе не было тени угрозы. Всего лишь факт. Джонни выпрямился и действительно улыбнулся — красиво, хищно, как надо смеяться, встречая смерть.
— Что поделаешь, Джек. Это жизнь. До встречи.
Он махнул рукой носильщикам. Рабы вмиг подхватили носилки со своим молодым господином и унеслись, да так быстро, что Джонни забеспокоился, как бы от тряски на белой коже Джека не осталось синяков. А люди бежали и бежали из города — главным образом простые люди, которые, скорее всего, ни в чём таком не участвовали, не числились, не состояли… Им было вроде бы нечего бояться, но они шли и шли целую ночь напролёт. Они покидали город, как это бывало в старые времена. Их не могли переубедить ни опасности, голод и жажда пути, ни публичные заверения Босса, ни даже мухи над телегой капитана Немо. Всю ночь над мостом кружился рой мух.
* * *
Джон знал, что мухи откладывают в мёртвую плоть яйца, из которых вылупляются их личинки — мелкие белые черви. Подавляющее большинство его соотечественников считало, что черви сами по себе заводятся в трупах, как бы рождаясь из мертвечины. На самом деле они рождались из отложенных насекомыми яиц, и это значило, что появление могильных червей можно предотвратить, если не подпускать к покойнику насекомых. Интересно, можно ли предотвратить разложение? Или смерть? Указывает ли тот факт, что я мыслю, на то, что я существую? Есть ли у Вселенной единый исток? И сколько небожителей поместится на острие иглы?..
Подобные вопросы, идеи, обломки открытий составляли целый ландшафт в основном бесполезного знания, которое, наряду с неоспоримым происхождением, спорным общественным положением и правом носить белую одежду отличало Джонни Немо от подавляющего большинства жителей города Нова. Город жил в лучах звезды Нова, на побережье реки Вэй, в стране и мире по имени Патрия. Такие знания не давали в жизни практических преимуществ и именно поэтому считались необходимой частью образования. Ещё в детстве Джонни узнал, например, что Патрия не была родным миром патрианцев. Породившая человечество планета звалась Терра. Помимо этих двух планет, существовало ещё множество населённых людьми и иными созданиями миров. Сейчас их было наверняка куда больше, чем шесть веков назад, при основании Новы. Полное имя города было Рома Нова, что значило «Новый Рим». Рим был одним из древнейших городов Терры. Он простоял около четырёх тысяч лет. Джон также знал, что год на Терре чуть-чуть короче патрианского года; что перед питьём речную воду надо кипятить, чтобы не заболеть дизентерией; и что в любой момент с небес могут нагрянуть чужаки, настоящие люди, которые сохранили и приумножили древние знания Терры, и потребовать у патрианской элиты ответа за тупик, в котором оказалась смешавшаяся с нелюдью колония. Ему, патрианцу, не приходило в голову, что чужаки могут прийти, чтобы помочь, а не поработить и покарать. Случись такое вторжение, Джон стал бы сражаться, хотя считал, что чужаки были бы по-своему правы, и знал, что его сидайская сабля совсем не чета лучевому и огнестрельному оружию Терры. Он попытался бы отбить у терран их оружие и вооружить им своих людей. Джон не сомневался, что понял бы, как с этим оружием обращаться. В детстве он очень быстро уразумел, как работает металлический самострел, пистолет сенатора Керри.
Сенатор Керри был учителем Джона. Это он наполнил голову мальчика бесполезными знаниями о природе вещей, происхождении людей и устройстве мироздания. Доброжелательный, спокойный, седой сенатор постарел бездетным и, не сумев породить сына, окружил себя кучей чужих ребятишек. Джонни Конгрэйв был одним из дюжины мальчишек, которые несколько месяцев в году жили в доме Керри и слушали его уроки. В один прекрасный день сенатор продемонстрировал детям реликвию, хранившуюся в его семье в течение многих столетий — автоматический терранский пистолет. Целый месяц учитель и ученики по крохам собирали информацию и проводили эксперименты, а потом делали патроны. Закончив работу, они всей компанией вышли за город, и сенатор Керри продемонстрировал, как эта штука стреляет. Джонни был совершенно очарован. Он сумел застрелить пролетающую ворону.
Позже он смастерил отмычку, тайком вытащил пистолет из шкатулки и разобрал его, а потом снова сложил, причём правильно. Во всяком случае, когда десять лет спустя в дом Керри ворвались красные головорезы, старик не стал дожидаться, пока его забьют дубиной во имя социальной справедливости. Он взял семейную реликвию, зарядил единственным оставшимся патроном и приложил дуло к виску. Пистолет замечательно сработал. Обозлившись на то, что им досталось мёртвое тело, бандиты надругались над пожилой леди Керри и двумя незамужними племянницами сенатора, которые прятались в его доме.
Джонни Конгрэйв, которого тогда ещё не звали Немо, любил сенатора Керри. Он стал одним из сотен добровольцев — молодых мужчин, юношей и мальчишек — которые слушали напутственную речь генерала Дансени в его полевой ставке в Веши. Босс шёл вдоль убранного поля в огневых августовских сумерках. Он был тогда ещё здоров и грозен и божественно красив.
— Судьба призвала вас защитить Белое! — вещал он. — Справедливые боги! Белое! Нашу живую и прекрасную традицию! Наши семейные ценности! Благородство и доблесть! Достоинство стариков и честь женщин! Гражданские свободы и законы и священное право частной собственности! Вы призваны вернуть утраченное нашей родной стране, нашему городу и очагу. Вы — карающий меч в руке оскорблённой отчизны. Вы — защитники Белого!
Голову Босса украшал венец из спелых колосьев ржи. Венец лучился алым, словно нимб. Человек шёл по стерне в красных лучах заката, могущественный, тёмный, правый во всём. Голос, казалось юношам, принадлежал глашатаю богов. Богу. Джонни, будущий капитан Немо, с любовью слушал заклятия смерти. Он любил Белое. Он любил генерала Дансени, и вся эта любовь в конечном счёте привела Немо на мост Ариарана, к «Кто не спрятался, я не виноват» и к полной трупов телеге. К обещанию Джека.
С тех пор прошло почти полжизни. Отношения с Джеком наладились, и Джон хорошо понял суть и цену своего пути. Он ничего не мог с собой поделать: порой, минуя гранитную гробницу Дансени, он беззвучно, горестно плакал. Так он не плакал даже в своём саду, у трёх белых мраморных плит, под которыми похоронил иссушенные лихорадкой тела своей первой жены и детей. Как будто бы память той первой великой любви вбирала в себя всё возможное горе, всю скорбь.
* * *
В прошлом году Джон был избран окружным судьёй в Сото. Он был хорошим судьёй. Ни разу не потребовав большей взятки, чем та, что ему предлагали, и не заботясь о несправедливых законах, он с чистым сердцем выносил справедливые приговоры. Заметив эту особенность, взяток давали мало, зато благодарственные приношения возросли, и к новому году Джон кое-как сумел свести концы с концами. Последние три месяца он бездельничал. Будущее предлагало на выбор массу работы и массу гнилых компромиссов — либо ничего. Пустоту. Опасаясь, что Лора может от него отдалиться, он набрался смелости и бросил карты на стол. Его предложение — имя, рука и сердце и всё остальное — было немедленно принято. Лора, прекрасная, словно Царица Небес, будет отныне принадлежать ему вечно, а не только, как было до сих пор, по ночам. Счастье Джона сияло, как солнце Нова. Его не могла омрачить даже мысль о цене настоящей традиционной свадьбы, какой достойны мужчина и женщина столь благородных кровей. Он потихоньку прикидывал, где взять денег.
