— Вот, это тебе! А теперь, если только я найду… Ой, да вот же он!
Она схватила меня за рукав и подтащила к фигуре, восседавшей в одиночестве на кухонном столе.
Если соединить Кита Ричардса на пике героиновой зависимости с Чарльзом Буковски после шестимесячного запоя, а потом добавить немного от тела Майлса Дэвиса перед самой смертью, получится примерно то, что я перед собой увидел. На нем были сандалии и что-то длинное из голубого атласа наподобие ночной рубашки, а в руке виноградная гроздь, от которой он с высокомерным видом откусывал по ягодке. «Распущенность» — пожалуй, самый сдержанный термин, словарную статью о котором он мог бы проиллюстрировать.
— О, привет! — расплылась в улыбке Мэри Энн. — Хочу вас кое с кем познакомить. Вот, это Лорен! А это… о, извините, я запамятовала, как ваше имя.
— Бахус, — проронил он снисходительно, с ленивой размеренностью пережевывая виноградину.
Я почти ощутил ветерок, который подняло это славное имя, промчавшись мимо ушей Мэри Энн.
— Ну что ж, мистер Бэкус, желаю вам с Лореном приятной беседы, а я пойду пообщаюсь с народом.
Она вышла. Вокруг нас с Бахусом сомкнулась странная тишина, оставив мир где-то в стороне. Я искал, что сказать, пытался придумать повод. Навыки общения — стойкая вещь. В конечном счете решил слегка съязвить:
— Ты что-то похудел, друг! Прямо не узнать. И без венка на голове. Что, забыл заскочить в цветочную лавку? Погоди, не отвечай, я и так догадаюсь… Общество анонимных алкоголиков плюс тренажерный зал — так?
Проглотив остатки водки, я с усмешкой уставился на него, ожидая реакции.
Бахус перестал жевать. В его взгляде не было ни враждебности, ни дружелюбия. Насладившись виноградиной до последнего атома, он заговорил:
— Издеваешься? Диснеевец хренов.
Я не сразу сообразил. Потом прыснул со смеху.
— Во-во, — продолжал он. — Клянусь Герой, я их чуть было в суд не поволок, когда вышел тот говенный мультик. Полным придурком меня выставили! Пентюх с ослиными ушами, да еще молнии боится! Это я-то, которому Зевс роднее, чем тебе утроба твоей мамаши! Потом, правда, передумал, баблом взял, до сих пор мне тридцать процентов отдают с каждой кассеты.
— Круто, — протянул я. Оторвал виноградину, подбросил на руке и запустил в угол. — Значит, теперь тоже в деле…
Водка на пустой желудок ударила в голову. Мне вдруг стало отчаянно весело. Оно даже и к лучшему, легче будет сделать то, что решил. Я потянулся к бутылке, намереваясь продолжить, но Бахус остановил меня:
— Погоди, дай мне.
Я недоуменно подставил бокал, и он поднял над ним руку. Прямо из ладони хлынула рубиновая струя, как будто из ран Христовых.
— Шланг в рукаве, — хмыкнул я, стараясь не выказывать удивления.
— Можно и так сказать, — пожал плечами Бахус.
Я осторожно пригубил напиток.
Прохладный бриз на зеленом склоне холма, брызги морской пены, жаркое солнце и прохладный ручеек в тени дубовой рощи. Вот это вино!
Голова закружилась, легкая, как облачко у Водсворта. Голос моего собеседника доносился словно из другой звездной системы.
— Вечеринки, пиры, карнавалы, оргии, сатурналии… можешь звать как угодно, Плутон их забери! Ну, или если уж дуть в мою дуду, то вакханалии. Так или иначе, суть одна, и законы одни и те же. Я бы мог вот такую книжищу о них написать! А о таких, как ты, — отдельную главу…
Я отхлебнул еще божественного вина.
— А что во мне такого особенного?
— Ты ложка дегтя, — фыркнул он. — Самоубийца. Пугало, урод.
Я зябко передернул плечами.
— Ну, так и что? Отговаривать собрался, да? И не…
Бахус примирительно поднял ладони. Ни шлангов, ни отверстий я там, к своему удивлению, не заметил.
— Да нет, просто мое мнение… Так сказать, взгляд с Олимпа.
Мне вдруг стало не до разговоров. Жизнь кончена. Уже без четверти, скорее бы.
— Ну и сидел бы там, — процедил я, поворачиваясь к двери. — Что тебе здесь понадобилось? Больше пойти некуда?
— Я и так везде, — рассмеялся Бахус.
Я обернулся.
— Как это?
Заговорщически подавшись вперед, странный гость пояснил:
— Все вечеринки, которые были, есть и будут, связаны между собой. Также, как все войны или совокупления, если верить Марсу и Венере. Надо только знать, как попасть с одной на другую.
— И как же?
— Я-то сам просто иду на зов и могу быть сразу везде. Как любой из богов. Я изначальный дух вечеринки, вечный и вездесущий, всепроницающий волновой фронт, принимающий материальную форму, как только складываются благоприятные условия. Ты — совсем другое дело, тебе без реквизитов не обойтись.
— Каких реквизитов? — вытаращил я глаза.
Бахус задрал рукав своего балахона. Вены у него на руке оказались не голубые, а пурпурные, винного цвета. И опять — никаких шлангов. Он поднял руку ладонью кверху жестом фокусника. Я не отводил глаз.
Рука еле заметно вздрогнула, и на ней появился предмет. На вид — обычный карнавальный рожок из бумаги и пластика, украшенный яркими вымпелами.
— Дунешь в него разок — и окажешься в другом месте. Выбор случайный в пределах дискретной матрицы вечеринок.
— Случайный? — удивился я.
Бахус пожал плечами.
— Закон природы. Один пьяный тип по фамилии Гейзенберг пытался мне как-то растолковать, но я так и не врубился. Хаос, вероятность, стохастика — почище сократовщины. Ах да, совсем забыл. Когда там окажешься, не вздумай выйти за психофизические границы праздника, типа на какие-нибудь похороны или День перемирия.
— Почему?
— За пределами вечеринки ты будешь в чужом пространстве-времени, и вся твоя масса тут же перейдете энергию. Представляешь? Хиросима по сравнению с этим покажется детской хлопушкой.
— Ну нет! — отстранился я. — Такого мне не надо, обойдусь как-нибудь.
— Возьми, мало ли что… — Он сунул мне рожок в карман пиджака.
— Ты говорил про реквизиты во множественном числе, — заметил я, сам удивившись своим словам.
Довольно ухмыльнувшись, Бахус произвел на свет новую игрушку — разрисованный в горошек остроконечный бумажный колпак. Не давая опомниться, нахлобучил его мне на голову и закрепил резинкой, больно щелкнув по подбородку.
— Сможешь теперь говорить на любом языке. И еще одно… — На ладони появился пакетик конфетти. — Бросишь на кого-нибудь щепотку, и он будет перемещаться вместе с тобой. — Пакетик отправился в другой карман. — Ну все, вали отсюда, уже почти полночь!
С этими словами он ловко развернул меня лицом к двери и пнул в зад. Я упал на колени, а когда вскочил, странный бог уже исчез, словно его никогда и не было.
Однако у меня на голове по-прежнему красовался карнавальный колпак. Содержимое карманов также оказалось на месте.
Черт бы побрал его дурацкие фокусы! Что за чушь! Меня ждут более важные дела.
Я снова прошел через гостиную, направляясь к балконной двери. Никто из перепившихся гостей, валяющихся на полу или занятых болтовней, не обратил на меня внимания. Сама Мэри Энн куда-то отлучилась.
Как и следовало ожидать, в промерзшем темном «патио» было пусто.
Я закрыл стеклянную дверь, отрезав себя от тепла и людского шума. Вскарабкался на узенькие перила. Холодный металл обжигал руки.
Далеко внизу расстилался искрящийся разноцветными огнями город, похожий на праздничную витрину у Тиффани. Резкий ветер раздувал полы пиджака, забирался в рукава, тянул за собой. Глаза начали слезиться от мороза.
Уже наклонившись вперед, я вдруг заколебался. Неужели нет другого выхода?
Тут кто-то сильно толкнул меня в спину…
— Счастливого пути! — донесся сверху насмешливый голос Бахуса.
Лишь успев пролететь этажей двенадцать, я догадался вытащить из кармана его подарок. Зажмурил глаза и принялся отчаянно трубить, как архангел Гавриил, выдувая протяжное жалобное блеянье.
Внезапно грозная стена ледяного шторма куда-то делась. Исчезло и отвратительное чувство невесомости.
Я сидел в широком мягком кресле. Вой ветра в ушах сменился дребезжанием пляшущей по столу посуды. Рядом кто-то тяжело пыхтел, другой вроде бы хрюкал, а третий визгливо пищал. Затем тот, который хрюкал, заговорил, вернее, выкрикнул пронзительным нечеловеческим голосом:
— Масла ей в уши, масла!
Я открыл глаза.
Развесистое дерево посреди лужайки отбрасывало изумрудную тень на длинный стол, изящно накрытый к чаю. Нос щекотал аромат свежей травы и теплых лепешек. Безумный Шляпник держал Соню за задние лапы, а Мартовский Заяц изо всех сил давил на плечи несчастного грызуна, пытаясь протолкнуть его в чайник. Алиса, само собой, только что ушла.
Видимо, окончательно сдавшись, Шляпник опустил Соню на стол. Голова ее так и осталась в чайнике. Писк постепенно затих, сменившись уютным похрапыванием.
Шляпник снял цилиндр и задумчиво почесал лысоватый череп. Я заметил, что шляпная лента потемнела от пота.
