— Но мне казалось, что люди из вашего посольства хотели поговорить с вами, monsieur Розен, — осторожно сказал генерал.
— Пусть позвонят мне на работу, — сказал я. Вот он я: мистер Как-Заводить-Друзей-И-Влиять-На-Окружающих.
— И фотографы говорят, что они еще не закончили…
«Просто замечательно, — подумал я. — Есть ли в этом городе хоть кто-то, кто не смотрит со своей колокольни?»
Вот Сисси не смотрела ни с какой колокольни, не считая разве что ее гормонов. Я был способен аккуратно отложить ее в задний уголок своего мозга, пока разрабатывал свой план спасения. Но теперь она бурно протестовала, стремясь вырваться из моей головы наружу. Оказавшись вдалеке от Коммуны, я был ничуть не более свободен, чем если бы до сих пор оставался ручной ищейкой Абалена: мне по-прежнему приходилось смотреть в лицо факту, что ее больше нет. Как я объясню это моей тетке?
Дверь за моей спиной с грохотом распахнулась.
— Ли!
Я обернулся так стремительно, что потерял равновесие и упал. Так это было, и я не собираюсь ничего менять в своей истории. Спустя мгновение она оказалась на ковре возле меня, и обнимала меня, и плакала; и боюсь, я тоже несколько раскис. Но клянусь, что первым, что слетело с моих уст, было: «Мать-перемать, где ты шлялась?»
Она легонько шлепнула меня.
— Я тоже беспокоилась о тебе, Ли.
— Господи, — сказал я, садясь. — Я был уверен, что ты… — Я не мог произнести это, не сейчас. Мне казалось, что это все еще может случиться; должно быть, просто воображение. — Что с тобой произошло? Как тебе удалось выбраться?
— Это все Эдди, — сказала она.
— Неправда, Ли. — Эдди вплыл в комнату, грациозный, несмотря на свою полноту. — Она сама все сделала. Я только провел ее обратно через заставы.
— Можете вы двое перестать наконец обмениваться любезностями и рассказать мне, что произошло?
— Когда автобус остановился и они разделили нас, я ужасно перепугалась, — начала Сисси. — Там все перепугались. Но потом я вспомнила, что ты говорил: ты сказал мне, что не надо беспокоиться. Ты всегда присматривал за мной, Ли. — Она улыбнулась, и даже несмотря на то, что ее глаза были тусклыми от усталости, мне все же стало лучше, когда я увидел это. — И я подумала, что ты, наверное, знаешь, о чем говоришь. Поэтому я не стала беспокоиться. Вместо этого я попыталась угадать, как бы поступил на моем месте ты, и я решила, что ты стал бы наблюдать и выжидать, пока не появится возможность что-нибудь сделать.
Я посмотрел на Сисси более внимательно. То, что я видел в ее глазах, было не просто усталостью; там было что-то еще — нечто вроде спокойствия и понимания. Это была уже не та девушка, с которой мы расстались в «Диалтоне». Разумеется, когда человека похищают, это может произвести с ним подобную перемену.
— И вот я стою и наблюдаю за тем, что происходит, а происходит то, что все настолько напуганы, что просто стоят на месте, болтают всякую ерунду и плачут друг у друга на плече, — продолжала она. — Должно быть, они и все время занимались этим, только раньше я не замечала, до тех пор, пока не успокоилась и не заставила себя посмотреть. Мы все просто стояли и плакали, как дети. И наши охранники, должно быть, тоже это понимали, потому что когда я поглядела на них, то увидела, что они на самом деле не обращают на нас внимания. Они все смотрели, как загоняют парней.
Правильно, вспомнил я, это мы производили основной шум — во всяком случае, некоторые из нас. Некоторые из нас еще пытались придумать способ как-то вытащить себя из этого переплета.
— Так что на самом деле все было совсем просто. — Сисси простодушно улыбнулась, и на этот момент снова стала моей девочкой-кузиной. — Я просто начала понемногу переступать и отходить назад, стараясь не очень двигать туловищем. А потом, когда я оказалась позади толпы, я просто типа выскользнула из нее. Было темно, и никто ничего не заметил. Но знаешь, Ли, я не думаю, что они были действительно так уж круты. Это мы сами так решили, потому что были слишком напуганы. Как только я начала пытаться думать как ты, выбраться было уже просто. — Она яростно стиснула меня в объятиях. — Я видела, как ты пытался отвлечь от меня их внимание, Ли. — Она уже снова плакала. — То, что ты для меня сделал — я не смогла бы сделать то же для тебя…
Она зарылась лицом в мое плечо и принялась всхлипывать, а я чувствовал себя глупейшим идиотом по эту сторону зала заседаний совета директоров. Я со всеми своими мозгами сам заработал себе добрых восемь недель рабства, а у нее хватило соображения, чтобы просто взять и уйти — и она же еще ставила это мне в заслугу?
— И вот тут-то Эдди и спас меня.
— Я поехал вслед за автобусом, — сказал Эдди, пожимая плечами. — Может быть, не самая умная вещь во вселенной, но все же… Я должен был сообразить, что там затевается, и не сообразил. Я чувствовал себя ответственным за все это, понимаете?
Я понимал.
— Когда я увидел, что вас выгружают и распределяют, я понял, что мне здесь ничего не светит, и уже шел обратно к заставе, когда наткнулся на вашу Сисси. — продолжил он. — И будь я проклят, если она не хотела утащить меня обратно, чтобы попытаться помочь вам сбежать! У меня десять минут ушло, чтобы убедить ее, что так нас попросту убьют.
— Ты всегда должна доверять Толстяку Эдди, — сказал я. — Он всегда знает три способа обойти любой существующий угол. То, что ты его тогда послушала, несомненно, спасло тебе жизнь. — В этот момент я решил, что никогда не расскажу Сисси полную историю моей службы Коммуне — пусть даже эта Сисси, улыбающаяся мне сейчас, и не была уже той девчонкой, что приехала сюда осматривать достопримечательности в великом Прежде.
— Знаете, она ведь могла бы уехать домой, — сказал Толстяк Эдди. — Ее мамаша чертовски этого хотела, будьте уверены! Но вместо этого мы с ней последние два месяца только и делали, что ныли и вытряхивали дерьмо из всех подряд, пытаясь вас разыскать. И вот наконец-то разыскали!
— И вот наконец-то я хочу в душ! — сказал я. — И переодеться в чистое.
— А я хочу вернуться в «Диалтон» и допить то, что не допила, — сказала Сисси.
Я уставился на нее.
— Ты ведь шутишь, правда?
— О, если хочешь, можешь сначала принять душ и переодеться. — Она поднялась с пола, потом взяла меня за руки и потянула, поставив на ноги. — Давай, Ли! В Пари наступают славные времена!
В Пари — где за высокими окнами прячутся снайперы, а немытые головорезы тупо пялятся на кастрированные терминалы видеолотереи. В Пари, где на мостовой перед ржавеющим «ситроеном» я однажды решился умереть. Мучительная боль, нахлынув, прокатилась сквозь меня — и наружу.
Я был мертв, мертв много раз за эти последние восемь недель — и в то же время каким-то чудом я был жив. Я был жив! В Веселом Пари, где по-прежнему стоял прославленный «Диалтон», где бармен мог смешать мне «манхэттен», где моя кузина Сисси могла танцевать, а я — одобрительно смотреть на нее из-за бокового столика, одновременно думая над своими рабочими проблемами и обмениваясь ироническими взглядами с Толстяком Эдди.
Я протянул ей руку, и Сисси взяла меня под локоть. Толстяк Эдди двинулся впереди, прокладывая нам путь сквозь толпу, по выложенному эпоксидной плиткой бульвару, в сторону «Диалтона».
Джеффри Форд
Арабески таинственной жути № 8
Чернильная ночь погребения заживо, жаждущая нечистот, измазанных смердящей кровью зомби, что была выплакана летучей мышью-вампиром во флягу в руках доктора Империуса Говнокуса, маньяка в лабораторном халате и бывшего Нобелевского лауреата, заключившего свою некогда любимую жену в ледяную глыбу в походной морозилке собственного блистательного изобретения и слетевшего со своей качалки, терзаясь суррогатным вожделением к непорочным бедрам Венди Важенки, заводилы и капитанши клуба весельчаков, коэффициент умственного развития которой никогда не превышал сорока, аппетитной милашке в развороченном кабриолете «Тандерберд» на обочине дороги, напротив полуразрушенного особняка, что давным-давно, в кишащую монстрами старину, еще до изобретения радио и сухого закона, стал местом окончательной, завершившейся обоюдным издыханием битвы между Котолицым Уродом и Крадущимся Мозгоедом, тем самым, что бесчеловечно поедал мозолистое тело[43] почти без малейшего раскаяния и с еще меньшим милосердием, словно обыкновенный человек с трансплантированной душой миноги, выдававший дуговой электрический скачок по требованию укрощенной энергии грозы — и к тому же слишком много радиации, чересчур много сучьей радиации! — из-за чего муравьи самопроизвольно мутировали в гениев и не желали больше ничего, кроме как заползать в уши спящим детям и копаться у них в мозгах, вскармливая их ноющие, булавочно-болезненные фантазии и одновременно возжигая в них мечты об окутанной тенями фигуре, рыскающей по переулкам с опасной бритвой, которой была сбрита когда-то борода бедного Лазаря, фигуре опустившейся, но не отшедшей, хотя и с торчащими кое-где из-под кожи костями, роющей желтыми ногтями полуразложившихся рук мягкую землю там, на кладбище, погребая себя в чаянии нового рождения, дабы вновь припасть к древним таинствам Гермеса Трисмегиста, египетского адепта, имеющего все ответы на все вопросы, например: каким образом городской продавец газированной воды Джед Блинер, глазастый красавчик-бойфренд Венди, собирается спасать ее визжащую рабочую плоть из тисков Говнокуса, прежде чем тот начнет экспериментировать с ее телом, делая его кисло-зеленым и сморщенным посредством имплантации собственного вожделения под ее священный, до сей поры неоскверненный купол Господень, используя особый рецепт, состоящий из слюны демона, взгляда пришельца и пота человекообезьяны, благодаря чему она станет любить его в точности так, как он её любит: в точности так же, как Бес подспудной науки и всего, что есть непознанного, языческого, нацистского и антихристианского уверяет, что любит его самого во имя намеченного плана и разрастания мякоти.
