— Вы… вы из наших краев?
— Да, дружок. И даже жил недалеко — два часа поездом.
Глаза юноши вновь испуганно метнулись влево-вправо.
— Откуда вы знаете, где мы жили?
Я приподнял развернутую бумажку, щелкнул пальцем по штампу. Парень вдруг заговорил быстро-быстро, сбивчиво. Слова наскакивали одно на одно, спеша выплеснуть наружу все, что он пережил.
— Она… Она всегда была не такая, как все. Ей не хотелось подружек, ей не хотелось шума… Все больше в поле, в лесу, она там как дома… Птицам подпевала, с цветами разговаривала. Никто не понимал… Стихи читала. Она сама много-много стихов написала, красивые такие, добрые, только все там осталось… У нее отобрали… Ее в психушку заперли, потому что сказала: он подлец. Он и был подлец, я знаю… Она всегда правду говорила, она не умела по-другому, за это они ее ненавидели… Сюда нас не хотели пускать… Мы тайком, между ящиков спрятались… Ей нельзя взаперти… Она бы все равно там не выжила, она уже пыталась… Из нее дурочку хотели сделать, а она просто добрая, она беззащитная и лгать не умеет… Здесь ей тоже плохо, но ей здесь жить не мешают, даже не смеются почти… Я-то ничего, только говорить с людьми трудно — я плохо умею по-здешнему… Все равно лучше, чем там. Они бы ее всю жизнь взаперти продержали, я и так ее увел, когда прогулка… И документы тоже красть пришлось… Вы помогите ей, пожалуйста, она может умереть…
— Что с ней?
— Там две пули. Вчера стрельба была, к нам случайно… Я не думал, что так плохо, пытался сам… Она не сразу сказала — она очень боится врачей. В психушке над ней все издевались — и больные, и врачи… Она же не может за себя постоять, только плачет, а тем — забава…
Две пули! Боже! А я-то, пень, стою!
Люси одним прыжком с прилавка оказалась возле девушки. Трогая лапкой окровавленные пальцы, стала уговаривать показать рану. Невозможно, но мышка разговаривала с больной на ее (и моем!) родном языке, пусть и с заметными запинками. Страх на изможденном лице девушки начал помалу таять, ладони уже приподнялись, отнимаясь от раны.
Загудел голос от дверей:
— Ого, мои доктора тоже здесь! Вот кого видеть не чаял!
Я повернул голову. Добродушную узкоглазую физиономию своего постоянного клиента узнал тут же. Этого малого, по жизни покладистого и простодушного, но в периоды обострения болезни становящегося неуправляемой машиной разрушения, я возил в психлечебницу трижды — два раза вместе с Рат, однажды — по перевозке.
— А я вот сюда переселился, — радушно басил больной, — а то ваше внимание, ребята, уже затрахало. Слыханное ли дело — по два раза на год в дурку кататься!
Иона встрепенулся, впившись глазами в говорящего. Я умоляюще прижал палец к губам, но тот, не обращая на мой жест нимало внимания, продолжал бухтеть:
— А тут ничё, жить можно. Уж из Песков-то вы меня, господа психиатры, в дурдом не упечете!
— Психиатры?! — тоненько взвизгнул Иона.
— Угу. А ты чё, не знал, чё ль? Вона, гляди. Девятнадцатая психбригада. Родные, почитай, были. А теперь шиш! — продемонстрировал, неизвестно кому огромный кукиш.
— Подлецы! Они и здесь ее достать хотят!
Парень вскочил и, с неожиданной в его хрупком теле силой перебросив девушку через плечо, испуганным кроликом юркнул в заднюю дверь. Я, обогнув стойку, ринулся за ним, крича:
— Куда, куда, стой!
Люси, подпрыгнув, вцепилась в мои брюки, справедливо расценив, что подбирать ее с пола мне некогда. Так, мотаясь на штанине, и висела, покуда я, распихивая толпу, пытался догнать парня. Позади тяжело топал Патрик. Убедившись в бесполезности занятия, я остановился, отдышался, пересадил на плечо начальницу.
— М-да. Обидно, — выдохнула та, — две пули в животе — не пустяк. Черт этого козла принес!
— Слушай, доктор, они же ведь где-то живут. Может, пойдем к ним домой?
— Ты видел, как он прыснул? Да они так нашими, с позволения сказать, коллегами на всю жизнь напуганы, что раньше сдохнут, чем нас пустят.
— Девчонку жалко… И он ее очень сильно любит, видать. Гляди, похитил, сюда увез, бережет как умеет… Славные ребята, хоть и чудные. Давай попробуем хотя бы. Может, объяснить удастся.
— Да что ты там объяснишь!
— Не я, а ты. У тебя вид безобиднее. Ну пожалуйста, а, Люсь! Прошу тебя… Хочешь, я тебе на карточках паспортную часть всегда заполнять буду?
— Пожалел, значит, говоришь? Ладно, — смягчилась начальница, — что ж, попытаемся. Только где их искать?
— Вы про наших птичек, что ли? — вмешался кто-то из слушавших разговор зевак. — А что их искать? Вон их жилье.
Он ткнул пальцем куда-то вверх.
Мы вгляделись. На краю рыночной площади, доминируя над местностью, торчало, уходя щербатой вершиной в небеса, непонятное строение: башня не башня, минарет не минарет. Труба какая-то без окон и без дверей. Где-то на двух третях высоты ее, неведомо как прикрепленная, висела огромная сине-желтая люлька смутно знакомой мне формы. Чуть подумав, я осознал, что там болтается, удивительным образом не падая, кузов от старого двухэтажного автобуса.
— Там и живут все время, почти не слазят. Что едят-пьют, никто не знает. Вот и зовем птичками. Что, в гости собрались? — хохотнул. — Идите на здоровье.
— Как?
— А вот, как он.
При взгляде на то, «как он», меня замутило. Иона карабкался, растопырясь, словно паук, прямо по внешней стене башни, цепляясь пальцами за одному ему заметные выступы и трещинки. За спиной парня безвольным тюком моталось тело его возлюбленной, привязанное к плечам верхолаза веревкой. Пару раз пальцы Ионы срывались, заставляя мое сердце ёкнуть, но всякий раз находили новую опору, и движение продолжалось.
Минута, другая — и пара скрылась в небесном автобусе.
— Да, теперь без вертолета — никак…
Я понуро опустил голову.
— Не казнись, Шура, ты не виноват.
— Да знаю… А кому с этого легче?
Болтался весь день, как в воду сунутый, вспоминая прозрачное личико с горящими на нем огромными глазами. Болело сердце, и пожирал стыд за тех, кто превратил нежную доверчивую девочку в затравленного зверька.
За нас. За себя. За мир, экспортирующий только один товар — страх.
И не развлекали, а ранили очередные откровения упившегося до синевы калеки:
— Кто драпает ученые драпают задержать дерьмоедов — молодцы всех взяли — двое дохлых наплевать — откуда у них грузовик кто-то мне за это ответит — вы скоты куда намылились — ах завтра канал свернется ах отсюда не выбраться будет — вы и так не выберетесь — всех к стенке — в овраг не надо вонять будет буди хозвзвод могилы копать.
…Это предательство — я двадцать шесть лет служил короне что мне ихние подачки — нас всех тут бросили — оружие и медикаменты пусть чины из метрополии себе в задницу заткнут — мало что сами себя прокормим что я теперь здесь сдохнуть должен — ко всем чертям — командира подрывников ко мне — прибыл ну орел тебе охота в глуши околеть — шесть кило тротила под Зеркало чтоб в пыль когда ключ закрутится ходу отсюда — на город накласть жрачка есть проживут.
…Нет ребята вы что серьезно я же ваш командир — Жувре — Каледи Робине — мы ж огонь и воду — как разжаловали — кто в метрополию донес из вас кто-то — вам что тут охота так отменю — я снят с командования а кто — скотина Жувре ах ты черт — сволочи думаете победили Зака — честь у меня не отобрать — я с этим кольтом три войны меня не подведет — сдохнуть так как солдат и пошли вы все…
Вот и вся история этого мира… Я сплюнул досадливо. Хотели, как лучше, а получилось… Да ничего не получилось! Отсюда никуда дальше не попасть, а обратно — кому-то очень невыгодно. Для тех, кто здесь заправляет, этот мир как это? — «кормушка», а расплачиваться по их счетам — нам. Подозревал я, что все тут, как дома, но не до такой же степени…
Люси, скривившись, озвучила мои мысли:
— Ох и противно же!
— Люсь, у нас виски не осталось?
Мышка прищурилась:
— Напиться с горя решил? Не пошло. Завтра настоящее дело начнется. Праздник богини, чтоб ее. Ты мне работоспособный понадобишься.
— Что он хоть собой представляет, этот праздник?
Рат подергала хвостом из стороны в сторону.
— У нас вообще-то Фестиваль безумцев — тема для бесед непопулярная.
— Что-то многовато у нас непопулярных тем.
— Не без того. Но тут дела обстоят чуть иначе. Ребята, побывавшие здесь, сами болтать не рвутся. Неприятно вспоминать.
— А взятки им получать приятно?
— Ну, об этом-то они толкуют охотно. А вот насчет всего остального… Ну, в общем, примерно так: завтра наша клиентура попьет-погуляет, попоет-потанцует, а потом начнет свою богиню призывать. И богиня явится.
— Да ну?
— Явится, явится. В том-то и соль, что ее увидят не только психи — все, кто будет на празднике. И наши видели.
— Массовый психоз?
— Не похоже. Последнее время именно из-за таких предположений сюда выезжают исключительно психбригады. Как ты видел, и Тринадцатая поступила так же. Сеппо — наш коллега, психиатр.
