Пресытившись ласками, Бурехан приказал наложницам удалиться и обратился к гостю:
— Чем отягощено сердце моего друга Умара? — Толстые губы Буре искривились в улыбке. — Мой неутомимый Умар даже отказался от наложниц. Ай-ай, такого с Умаром никогда не случалось. Мой веселый друг Умар даже отказался от доброй чаши кумыса. Такого с Умаром тоже не случалось. Что произошло с Умаром? Отчего птица-печаль свила гнездо у него в сердце?
— В халифате неспокойно, — вздохнул Умар. — Абассиды повсюду ищут слуг прежнего халифа. Сердце Умара обливается кровью.
Хан вновь посмотрел на танцовщицу:
— К чему печалиться о том, чего нельзя изменить. Хочешь, я дам ее тебе. И печаль уйдет из твоего мудрого сердца.
Человек поднял темные, напоминающие маслины глаза и тихо произнес:
— Твоя мудрость велика, могущественный Бурехан, но то, что ты предлагаешь, — неприемлемо.
Бурехан засмеялся и, взяв виноградину с большого бронзового подноса, с хрустом раздавил зубами:
— С каких это пор ты стал праведником, мой женолюбивый Умар?
Человек в чалме сверкнул глазами:
— С тех самых пор, мой щедрый Бурехан, как караван Умара стал оставлять у тебя лучшие товары, а верный слуга Аллаха Умар — лишаться дохода.
Буре взял с блюда, стоявшего возле него, баранью лопатку и принялся есть, громко чавкая и обливаясь жиром. Насытившись, он отшвырнул обглоданную кость и вытер руки о шелковый халат, такой дорогой, что за него можно было купить целую отару:
— Мой достопочтенный друг Умар хочет сказать, что Буре когда-нибудь обманывал его?
— Честность Бурехана известна всем, — проворчал купец. — Бедный Умар только хотел сказать, что порой могущественный Бурехан бывает чересчур щедр.
— Это так, — подтвердил Буре, — продолжай.
— Ничтожный Умар не заслуживает твоей щедрости и предпочитает говорить о деле.
Бурехан милостиво кивнул:
— Говори!
— Этот кальян и драгоценный столик, на котором он стоит, обойдутся тебе в сто арабских дирхемов.
Хан отхлебнул кумыса и укоризненно покачал головой:
— Ай-ай, какой жадный стал мой друг Умар. Сто дирхемов за такую мелочь, как кальян и столик! Аи, как нехорошо!
Перестав перебирать жемчужные четки, араб пылко произнес:
— То, что я привез тебе, стоит намного дороже, но помня о нашей дружбе, я не стал задирать цену. Кальян и столик принадлежали последнему омейадскому халифу. — Купец помолчал, чтобы хан оценил услышанное. — И если ты отказываешься дать за них хотя бы то, что я прошу, что ж, Умар отправится к беку Обадии и продаст ему кальян и столик в два раза дороже.
Бурехан отрезал от бараньей головы, лежащей на отдельном подносе, ухо и принялся жевать:
— Поклянись Аллахом, что все привезенное тобой действительно принадлежало халифу.
Купец взял виноградную гроздь и отщипнул несколько виноградин:
— Разве мой великий друг больше не верит Умару? Хан отрезал второе ухо от бараньей головы, чавкая, произнес:
— Разве я обидел тебя, что ты так говоришь?! Или мой язык источает яд, как жало змеи? Крупной сделке надлежит совершаться при свидетеле. Пусть нашим свидетелем станет твой бог!
— Я клянусь Аллахом и его пророком Мухаммедом, что это так. Да падет на меня проклятие, если я обманул тебя!
— Этого достаточно, — сказал Бурехан, — ты получишь все, что просишь.
Умар прижал руку к сердцу:
— Ты принял мудрое решение, мой дальновидный друг, все знатные ханы будут завидовать, узнав, какое сокровище появилось у тебя, их уважение возрастет.
— Ты много для меня сделал, и я благодарен тебе, — сказал Бурехан и тоже прижал руку к сердцу. — В знак признательности я хочу, чтобы мы испили кумыса из одной чаши!
— Разве достоин ничтожный странник такой чести? Буре сел рядом с купцом, обнял его:
— Конечно, если Бурехан так решил.
Купец вновь начал перебирать четки. Сердце Бурехана отсчитало не менее ста ударов, прежде чем Умар вновь заговорил:
— Позволь мне не пить кумыса, — голос купца немного дрожал, — от твоего кумыса я теряю рассудок.
Бурехан удивленно посмотрел на гостя:
— Почему ты говоришь так? От кумыса никто не теряет рассудок. Разве твой друг Буре, каждый день пьющий кумыс, безумец?
Купец вскочил и принялся ходить по юрте. Буре с любопытством наблюдал за гостем.
— Ты знаешь, Бурехан, — быстро говорил араб, — что я люблю кумыс.
— Так... — согласился Буре. — И еще я знаю, что ты особенно любишь молодой кумыс, а этот как раз вчера поспел.
— Перестань, Буре, перестань, — воскликнул Умар, — не будь так настойчив.
— Я вовсе не настаиваю, — усмехнулся Бурехан, — но кумыс действительно хорош.
Хан отхлебнул из пиалы и причмокнул от удовольствия.
— Я знаю, что если напьюсь кумыса, то опять уеду от тебя ни с чем, мой щедрый друг Бурехан. У меня только и останется, что пара верблюдов... и еще твоя наложница... та, что танцует для нас... Буре укоризненно поцокал языком, но потом рассмеялся:
— Я, видит Всемогущий Тенгри, никогда не обманывал тебя, а только потворствовал твоим слабостям, чтобы доставить тебе удовольствие.
— Наверное, это действительно так! — воскликнул Умар, с обреченным видом усаживаясь на белый войлок. — Но прошлой весной я оставил у тебя половину каравана, а взамен получил наложницу, которая от меня вскоре сбежала, и десять арабских дирхемов, половину из которых у меня отобрали хазарские воины в уплату торговой подати. Почему так случилось?
Бурехан усмехнулся:
— Видимо, ты был слишком груб с наложницей и недостаточно почтителен с воинами.
— Почему я получил так мало за те огромные сокровища, что отдал тебе?! — воскликнул араб.
— Так ты ничего не помнишь? — удивился Бурехан. Купец промолчал.
— Что ж, я расскажу. В прошлый раз, после того как я оказал тебе честь возлиянием кумыса, после того как ты насладился моей наложницей, ты стал умолять отдать тебе эту наложницу, хотя знал, что я очень дорожу ею. Это великая дерзость, Умар. Но я не прогневался и дал то, что ты хотел, потому что ты сказал: это твоя покойная невеста Абаль — Дикая Роза — вернулась и приняла облик наложницы... А теперь ты обвиняешь меня за то, что я брал в уплату твои товары?! Разве не ты сам их предлагал, ползая передо мной на коленях? Разве полкаравана — великая плата за любимую невесту? Ай-ай, как нехорошо, мой несправедливый друг, как нехорошо. Я оказал тебе милость, а теперь ты упрекаешь меня.
— А в позапрошлый раз, когда я оставил у тебя трех чистокровных арабских скакунов, — подозрительно проговорил Умар, — ко мне тоже являлась моя невеста?
— Дай припомнить. — Бурехан наморщил лоб. — Да, в тот раз к тебе тоже явилась невеста. Разве три аргамака большая цена за возлюбленную?
Купец вдруг побледнел и прошептал:
— Я все вспомнил, хвала Аллаху...
Он закрыл руками лицо и принялся раскачиваться:
— О всемогущий Аллах, зачем ты лишил меня памяти, зачем позволил моим глупым словам ранить доброе сердце моего достопочтенного друга. — Умар убрал руки от лица, и Буре увидел, что по щекам араба текут слезы. — Прикажи вышвырнуть ничтожного Умара из твоей юрты, мой великодушный Бурехан, прикажи доблестным воинам отрезать мой зловонный язык.
— Я этого не сделаю, — проговорил Бурехан.
— Коран запрещает пить вино, — дрожащим голосом продолжил Умар, — но ничего не говорит о кумысе. Поэтому я не знал, что он вреден для правоверного, когда попробовал первый раз... Я не знал, мой почтенный друг, что степной напиток воскрешает мертвых... Прости, что оскорбил тебя недоверием.
— Разве плохо, что ты вновь увидел свою Абаль?! — воскликнул Бурехан. — Разве Аллах не оказал тебе милость, мой недальновидный друг Умар, когда вернул любимую жену в новом обличий?
Араб распластался перед Буреханом, произнес:
— О, это слова мудреца! Но ты не знаешь, что помимо Абаль ко мне являлись демоны, они терзали меня, желая убить.
— Я прикажу шаману окурить твою юрту священными травами, и демоны не войдут к тебе!
— О, как ты мудр! — воскликнул купец. — Но достаточно ли силен твой шаман?
Бурехан поджал губы:
— Ты вновь оскорбил меня недоверием, Умар, ай-ай, почему я терплю все это? — Буре хлопнул в ладоши и гаркнул: — Эй, раб, живо унеси бурдюк, мой друг не желает пить кумыс!
— Нет-нет, постой! — возопил Умар, и Буре жестом остановил раба. — Я вновь сказал глупость. Конечно же, твой шаман справится со всеми демонами! Прости своего недостойного друга, могущественный Бурехан! — Араб положил руку на рукоять кинжала, заткнутого за пояс. — Иначе я убью себя оружием, с которым, в знак особой милости, ты позволил мне пересечь порог твоей юрты!
— Нет причин проливать кровь, — проворчал Буре, — я прощаю тебя, Умар. Твой караван прошел много фарсахов[2], и твой разум покрылся дорожной пылью. Так смоем ее добрым кумысом!
Буре приказал наполнить пиалу, и раб сделал это.
— Пусть твои верблюды не знают усталости, мой друг Умар, — произнес хан все еще обиженным тоном.
