Ознакомительная версия.
Вот такое творится у меня в голове, пока я одеваюсь. Носки (слава богу, нашлись чистые, правда, разные), джинсы, свитер, ботинки, пальто и декадентский берет. Выкатываюсь из подъезда. На улице снег и небольшой минус. Боже мой, уже снег! Морозец бодрит, и ноги сами собой переходят на лёгкую трусцу. Как же это прекрасно, бежать на свидание к девушке, только что выпроводив из своей постели другую!
Лена стоит на том же месте, где я ждал Мясоедова в то памятное утро. На ней короткое чёрное (естественно) пальто и те самые шапка с шарфом. Я подхожу, и она улыбается.
Передо мной совсем другая Лена Мао. Такую Лену Мао я ещё не видел. «Просто она сейчас открыта, — думаю я. Раньше была заперта наглухо, будто в невидимом шлеме, а теперь этот шлем снят и заброшен куда подальше».
— Здравствуйте, Алексей Германович, — говорит она весело, — а вы быстро.
— Здравствуйте, Лена, я, вообще, быстрый.
Она молодая, когда улыбается, вот оно что! Должно быть, дело не только в шлеме, просто девушки резко набирают в возрасте, когда у них на личиках серьёзная мина.
— Ну, что ж вы на меня всё время так смотрите, Алексей Германович? — то ли спрашивает, то ли утверждает Лена.
— Как смотрю?
— Как? Да вы же меня с ног до головы, всю по кусочкам изучили, пока лекции читали. Уже не знала, куда деваться, и теперь опять?
Мне становится стыдно.
— Даже не знаю, что и ответить. Мне казалось, что я это делаю незаметно. Веду скрытое наблюдение, так сказать.
Лена смеётся от души.
— Скрытое! Боже ты мой!
— Ладно, ладно. Больше не буду.
— Да уж, пожалуйста.
Мы идём по заснеженной улице в сторону леса. Лена достаёт из кармана пальто пачку «Житана», вытаскивает оттуда сигарету, закуривает, и запросто берёт меня под руку.
— Лена, извините за нескромный вопрос, у вас кто-то есть? — спрашиваю я, чтобы сразу определить мой статус в этой истории.
— Раз я пошла на свидание с вами, значит — нет, — отвечает она. — Честно говоря, у меня давно никого нет.
— Ждали принца?
— Ах, Алексей Германович, принцы с тонюсенькими шпажонками и в обтягивающих тощие ляжки панталонах давно и вполне предсказуемо превратились в гомосексуалистов. — Лена хитро косится в мою сторону. — А у вас, Алексей Германович, есть кто-нибудь?
— Думаю, нет. Кроме вас, я надеюсь.
— Неужели, любовь с первого взгляда?
— Любовь с первого взгляда, Лена, придумали авторы дамских романов с жирными херувимами на обложках.
Она опять смеётся, и я вдруг понимаю, что давно так прекрасно себя не чувствовал. Так легко и недостижимо свободно для тридцатилетнего мужика.
— Вы один живёте?
— Здесь один, и в Москве… один, совсем один.
— Родители?
— Умерли.
— Sorry, а какие-нибудь родственники?
— Тётка в Куйбышеве и двоюродный брат — её сын — в Саратове, но я для них не больше чем длинный и тощий чёрно-белый парень из семейного альбома. Впрочем, они для меня тоже молодые и чёрно-белые.
Лена молча кивает головой, словно что-то обдумывает.
— А можно задать вам совсем интимный вопрос, — неожиданно мягко говорит она, — у вас есть политические убеждения?
— Думаю, уже нет, — отвечаю я, — хватит с меня политических убеждений.
— Так не бывает. — Лена мотает головой из стороны в сторону. — У всех есть политические убеждения, потому что всегда приходится делать выбор. Вот, например, вы за то, чтобы выкинуть чучело Ульянова-Ленина из мавзолея, или против?
— Я за то, чтобы оставить всё как есть, но изменить надпись на мавзолее на: «Lenin inside». Лена, к чему эти вопросы?
Лена тушит сигарету и смешно обтряхивает ладошки.
— Понимаете, мне очень хочется узнать, кто такой Алексей Германович Цейслер.
— А, вот вы о чём…
— Ну да, об этом. На мой взгляд, самый приятный момент знакомства с другим человеком — это получение новой информации о нём, и, конечно же, формирование для него собственного образа.
— Даже не знаю, Лена, что доставляет большее удовольствие, слушать или рассказывать о себе.
— Не хотите про себя рассказывать?
— Не то чтобы не хочу, просто я больше люблю именно слушать, а не наоборот…
— Я тоже, — Лена машет рукой в знак солидарности, — терпеть не могу делиться такой информацией с кем бы то ни было. Не люблю о себе говорить, и всё. Особенно, когда пытаются выпытать сведения о моих предыдущих молодых людях. Это ведь интересует в первую очередь, да?
— Вовсе нет. Просто, без этого тяжело действовать дальше. Нужна хоть какая-нибудь информация. Вводные, понимаете?
— Понимаю, но ничего не скажу.
Я останавливаюсь.
— Так, что же нам делать? У нас ведь нет будущего, если мы не сможем узнать друг друга?
Лена опять хитро прищуривается.
— А вы не хотите меня придумать?
— В смысле?
— В прямом. Если чего-то не знаешь, то просто надо себе это выдумать и всё. Академический подход. Тем более что по моему опыту молодые люди и так придумывают себе девушку, даже если все про неё знают.
«А ведь это чертовски верно, — думаю я. Всё равно придётся экстраполировать».
— Кто первый? — спрашиваю я.
— Давайте, вы.
— Тогда, чур, не обижаться.
— Идёт!
В Лениных глазах загораются искорки, такие же, как от солнца на снегу. И вся она будто загорается изнутри, вероятно от интереса к моему рассказу о ней же самой.
— Лена со странной для здешних широт фамилией Мао, — начинаю я, — родилась в 1981 году в семье советской студентки института кинематографии и китайского спортсмена, олимпийского чемпиона по стрельбе из лука. Её будущие родители познакомились во время олимпиады-80, и после рождения Лены уехали в Китай. Детство Лены прошло в Пекине, где она училась в закрытой школе вместе с детьми дипломатов и людей прочих специальностей, приехавших по работе в Китай из самых разных стран. Друзей у неё там почти не было, поскольку в этом учебном заведении вообще не было приято с кем-либо дружить.
В 1989 году, после того как за участие в событиях на площади Тянь-Ань-Мынь отца Лены арестовали и посадили, и мать увезла её обратно в Союз. Лена окончила обычную московскую школу и поступила в Педагогический институт имени Н. К. Крупской, но, проучившись там всего три года, из-за увлечения политикой, бросила. В конце девяностых она стала членом радикальной ультралевой организации «Дети разных народов» пропагандировавшей бесперспективность развития России по образцу западного «свободного» общества, противопоставляя ему классический марксизм с элементами анархизма.
Я откашливаюсь и мельком смотрю на Лену, надеясь увидеть хоть какую-нибудь реакцию на сказанное, и, кажется, различаю на нём чуть заметную, непонятного сорта улыбку.
— С молодыми людьми Лена сходилась легко, — продолжаю я, — но также легко и расставалась, а вот со сверстницами отношения у неё складывались куда лучше. (Лена вопросительно поднимает правую бровь) Под влиянием подруги-феминистки, которая ратовала за восстановления в государстве современной формы матриархата, а также за замену отчества на матчество — Светланович, Еленовна — ребёнка в свидетельстве о рождении, Лена ненадолго увлеклась розовым. Но когда выяснилось, что для секса с другой женщиной она слишком эгоистична, престала. Секс же с мужчинами Лена никогда не отрицала, но лишь в контексте его полезности для женского здоровья…
— Если отбросить гражданок с генотипом, несоответствующим их фенотипу, — задумчиво произносит Лена, — моду на розовое и женское любопытство, то в сухом остатке будет лишь страх оказаться несостоятельной в постели с мужчиной, тот самый, кстати, какой приводит некоторых молодых мальчиков в бар «Голубая устрица» на шишку старших товарищей. Извините, Алексей Германович, я вас, кажется, перебила.
— Ничего, ничего. Мне отсталость только рассказать, как Лена попала в город Сениши.
— Ладно, сама расскажу. Я переехала сюда, потому что здесь бабкин дом и потому что мне здесь нравиться. Самой бабки, правда, давно нет.
Лена закуривает ещё одну сигарету. Она, вообще многовато курит, как я успел заметить.
— В принципе, интересно получилось. Особенно мне понравилось про матчество — говорит она, также задумчиво, что и раньше, — как вы думаете, а мой папа до сих пор на киче парится?
— Наверное. У них там, говорят, срока огромные…
— …и этапы длинные. Вы прибавили мне лишние пять лет, и ещё, Китай бойкотировал олимпиаду-80.
— Ой.
— Да ладно, теперь моя очередь…
По Лениной версии я — внук немецкого военнопленного (ничего подобного, мой дед — был самый обычный поволжский немец). Его сын, мой отец — Герман Цейслер — родился на поселении «Нерчинская каторга» (где это?), в «оттепель» уехал в Москву и поступил в университет, женился на сокурснице, но довольно скоро развёлся. Женился второй раз довольно поздно, за сорок (угадала). От второго брака у него родился сын, то есть я. Других детей не было (опять угадала). Теперь непосредственно обо мне. Я — типичный ребёнок ИТРов, родившийся в век НТРа. Брежневский пионер. Горбачёвский комсомолец. В детстве ходил в радиокружок и изостудию (почти угадала). Был тайно влюблён сначала в Красную Шапочку, а потом в Алису Селезнёву (ничего подобного — сначала в Мишель Мерсье, потом в Софи Марсо). Последний советский романтик…
Ознакомительная версия.
