— Угум. А теперь, в книжный… — в ответ на это заявление, опекун только расхохотался.
— Идём, книгочей, — забрав у меня одну из связок, проговорил дядька Мирон и мы двинулись в сторону кремля, к уже знакомому мне магазину.
А вечером, я всё-таки явился в гости к Горским. Дом известного путешественника встретил меня… чучелом вставшего на дыбы белого медведя. Благо потолок в холле был достаточно высок, чтобы зверюга не пробила его своей косматой башкой, сверкающей чёрными агатами глаз. Создавалось впечатление, что медведь смотрит на всех входящих с лёгкой долей высокомерия. Ещё бы, с трёхметровой-то высоты!
Шарахнувшись в сторону от такого вот приветствия, я еле удержался, чтоб не ударить белоснежного зверя электроразрядом. Остановил меня только тихий смешок вышедшего в холл Михаила. Ничего себе шуточки у хозяев дома. Этак можно ж и с копыт слететь, от испуга!
— Здравствуй, Кирилл! — улыбнулся Горский-младший, протягивая мне руку.
— И тебя туда же, — не удержался я от ворчания, но руку пожал.
— Отец должен быть с минуту на минуту, а пока… идём в гостиную. Илона уже накрыла чайный столик… Венские пирожные любишь?
— М-м… не знаю, не пробовал, — честно ответил я и Михаил, возмущённо покачав головой, потащил меня в гостиную, ликвидировать столь вопиющий пробел в гастрономических познаниях.
Но не успели мы приступить к дегустации, как в холле раздался какой-то шум. Михаил поморщился. Хм, судя по мимике Горского, смею предположить, что это пришёл не ожидаемый нами Иван Фёдорович. Дверь в гостиную хлопнула…
— Знакомься, Кирилл. Мой двоюродный брат – Валерьян… — кисло проговорил Горский, указывая на вошедшего в комнату явно чуть поддатого молодого человека…
Ну что я могу сказать? Новгород, оказывается, очень маленький город.
ЧАСТЬ 4
ПРАКТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ
ГЛАВА 1
Любопытство не порок
Входя в дом, Иван Фёдорович предвкушал интересную встречу. Михаил давно доказал, что умеет находить и, самое главное, сходиться накоротке с интересными людьми, унаследовав этот своеобразный дар от отца. Известный путешественник и филантроп, Горский-старший искренне, хотя и втайне, гордился этим фактом. Но стоит быть честным, его любознательный сын, не раз радовавший Ивана Фёдоровича живостью ума, умел доставлять и беспокойство. По-юношески горячий в суждениях, подчас слишком упрямый и не желающий признавать авторитетов, он мог, что называется, «закусить удила», и отстаивать свою точку зрения перед кем угодно, невзирая на чины и звания. Собственно, именно поэтому, количество похвальных листов принесённых им из гимназии лишь немногим превосходило количество полученных за время обучения взысканий.
Наверное, Иван Фёдорович должен был относиться к замечаниям воспитателей и учителей сына с большим вниманием, чем уделял им на самом деле, но… не мог. Своей неуступчивостью и, особенно, мимикой в моменты таких вот приступов упрямства, сын очень сильно напоминал ему покойную супругу. Любимую Катерину… Катеньку… Та, точно так же поджимала губы и щурила серые, словно осеннее небо глаза, когда считала себя правой, и была не менее упряма, чем сын.
Горский-старший грустно улыбнулся, вспомнив почившую жену и… вздрогнул от донёсшегося до его слуха грохота. Шумели в гостиной.
Нахмурившись, Иван Фёдорович молча кивнул следовавшему за ним тенью старому другу и катаец, совершенно верно поняв жест Горского, беззвучно исчез за поворотом коридора, двигаясь так плавно и стремительно, что любой посторонний просто не поверил бы своим глазам. Семидесятилетние старики просто не способны так ходить.
Сам же Иван Фёдорович взвесил в руке трость и… не менее ловко скользнул к двери, ведущей в гостиную. Заглянув в щель неплотно притворённой створки, Горский тяжело вздохнул и, уже не таясь, распахнул её настежь. Ну да, кто ещё мог поднять такой гвалт, как не беспутный сынок младшего брата… как всегда навеселе… Ох, Валерьян-Валерьян…
— Могу я узнать, господа мои, что здесь происходит? — от громкого хлопка двери и последовавшего за ним, тихого, но весьма угрожающего вопросительного рокота Горского-старшего, присутствовавшие в комнате молодые люди замолчали, замерев там, где их застал голос хозяина дома. А с только что разорявшегося, покрасневшего от гнева племянника, кажется, даже хмель слетел.
— Отец! — первым отмер Михаил. А следом пришёл в себя и Валерьян. Буркнув что-то невнятное, он мотнул головой и… сбежал. Как всегда. Без объяснений и извинений. Просто промчался мимо Горского-старшего, и через несколько секунд до слуха присутствующих донёсся хлопок входной двери.
* * *
Честно говоря, увидев того самого типа, с которым больше месяца назад не поладил в так полюбившейся мне кофейне-пекарне, я сначала опешил. А поняв, что тот пьян… приготовился к драке. Новгород… столица… приличный дом… да ну нафиг! Я словно снова оказался на замусоренной ночной улочке заливаемого холодным ноябрьским дождём Меллинга, и снова на меня надвигается пьяная рычащая рожа…
Не было у меня тогда ни ствола, ни нынешних возможностей. Воздух? Вода? Когда от прилетевшего из ниоткуда удара по голове, мозги будто миксером взбиты, и невозможно вдохнуть от боли горящей в отбитых рёбрах… о техниках и думать-то трудно. Не сосредоточиться… не успеть. Правильно говорят, пропустивший первый удар стихийник – мертвец. Вот и я тогда познал это утверждение на собственной шкуре, получив от выскочивших из подворотни молодчиков, обрезком ржавой трубы по затылку. Удар швырнул наземь, и тут же на меня посыпались пинки. Кто-то сорвал с плеч рюкзак, в лицо прилетело жёсткой подошвой чьего-то ботинка… тело свернулось клубком. А потом всё стихло. И топот убегающих грабителей растворился в шуме дождя.
Попытавшись подняться на ноги, придерживаясь дрожащими ободранными руками за скользкий чугунный столб, я вздохнул… и боль стальными обручами сдавила грудь. Не удержался, упал… прямо под ноги вывалившемуся из кабака пьяному матросу. Тот запнулся, выматерился… И мне в спину прилетел ещё один удар. Потом ещё…
А потом боль ушла. А вместе с ней пропала и муть в глазах. Осталась только слабость, полная ясность сознания от холодного дуновения близкой смерти…. и нож, не замеченный грабителями.
Когда эта тварь попыталась в очередной раз пнуть моё скрючившееся под разбитым фонарём тело, кусок остро отточенной стали очень удачно пропорол ему ногу… Счастье, что рядом не было уродов, что ограбили меня на той же улице несколькими минутами раньше, а пьяный матрос оказался один. Пока он выл от боли, катаясь по земле и зажимая брызжущую кровью ходулю, я смог собраться с силами и, кое-как поднявшись с холодной мокрой брусчатки, поковылял прочь… а потом пополз.
Вот и сейчас, рука на автомате зашарила по поясу, нащупывая рукоять ножа… и ведь нащупала. Это свой самострел я по чистенькому столичному городу не таскаю, а избавиться от привычки носить с собой клинок, найденный в матросском тайнике одного из разобранных «китов», так и не смог.
Наваждение сгинуло, как только хлопнула дверь гостиной, и на пороге возник высокий и широкий, словно шкаф, усач в хомбурге и костюме-тройке, недовольно постукивающий массивной тростью по паркету. Предположение о том, что перед нами хозяин дома, подтвердил возглас Михаила. А вот Валерьян повёл себя странно. Увидев Горского-старшего, он как-то резко побледнел и, моментально заткнувшись, хотя ещё секунду назад матерился не хуже портового грузчика, что-то промычав, сбежал. Снова. У него традиция такая, что ли?
Впрочем, неловкость момента довольно быстро сгладилась усилиями Ивана Фёдоровича. Как-то незаметно, это громогласный здоровяк заставил позабыть о начале нашей встречи, и уже через четверть часа спустя, сидя за чайным столом, и я и Михаил, с любопытством слушали его рассказ о Катае и Индостане. Честное слово, это были увлекательнейшие истории. У отца моего приятеля оказался врождённый талант рассказчика… Правда, взгляд, который бросил на меня Михаил, когда Иван Фёдорович начал рассказывать о своих приключениях за Великой стеной, заставил на миг забеспокоиться. И не зря…
— Кирилл, мой сын как-то заметил ваши занятия в саду… Случайно, разумеется! — лениво и как бы невзначай произнёс Горский-старший, на миг, словно прикрывшись поднесённой к губам чашкой с чаем.
— Хм… да, иногда я занимаюсь на заднем дворе, — кивнул я.
— И это меня заинтересовало, — улыбнулся Иван Фёдорович. — Поскольку, по утверждению моего сына, ваши занятия очень похожи на гимнастику моего друга и компаньона, господина Цао.
— Вот как? — я перевёл взгляд на Михаила, и тот развёл руками. — И что в этом такого странного?
— М-м… видите ли, Кирилл… — медленно протянул Горский-старший. — Цао Фенг – мастер кулачного боя. Его семья многие сотни лет оттачивала мастерство, разработав целое направление в этом искусстве. И, разумеется, зная моего сына, он… да и я, признаться, мы не могли не удивиться подмеченной Михаилом схожести. Согласитесь, встретить в Новгороде человека владеющего приёмами хэнаньской школы кулачного боя… это удивительно.
