Деревья неподвижны и тихи, как могильные камни; это театрально-эффектно и одновременно жутко. Я уже составляла в уме уравнения, чтобы описать эту застывшую антигравитацию. Этого я и хотела весь год – остановить неумолимое время, не так ли?
Проходя под яблоней, я увидела Умляута, застывшего в прыжке с ветки к мотыльку, которого ему в жизни не поймать. Я принесла из своей комнаты имей Томаса и учебник физики повышенного уровня сложности, забралась на яблоню и взяла котенка себе на колени. Если мне удастся запустить время, не хочу, чтобы он от удивления свалился с ветки. Умляут был теплый, что вселяло надежду, но твердый, как чучело, что обескураживало.
– Так, Умляут, – сказала я. Вряд ли котенок меня слышал, но разговор помогал справиться с зарождающейся паникой. Жуть так и пробирала, куда там Хэллоуину. – Как же нам это исправить?
Уравнения Фридмана описывают Большой взрыв. А что, если время можно завести от внешнего источника, как нашу старую машину зимой? Грей начал бы читать уравнения вслух, как заклинания происхождения Вселенной. Может, он прав? Может, я должна их инсценировать, сымитировав Маленький взрыв с помощью зажигалки Джейсона и вакуума внутри капсулы времени? Подрегулировать математику, сделав ее для начала компактнее?
Я устроилась поудобнее, закрыв временнýю капсулу, чтобы вытянуть ноги.
Крышка была чистой.
Когда мы с Томасом залезали сюда открывать ее в день лягушки, на крышке были написаны наши имена. Томас исчезает?! Himmeldonnerwetter! Время не просто остановилось – временные линии продолжают расходиться, мы возвращаемся в мир, где Томас сюда не приезжал. Сколько бы он ни наврал, такого я не хочу!
Я хочу поступательного движения.
Я хочу видеть, как лето перейдет в осень, начнется учебный год, заявления в университеты, пародия на экзамены и отличные результаты. Я хочу снова поцеловать Томаса и отдубасить его за то, что не сказал про свой отъезд. Рассказать ему о Джейсоне – и о дне смерти Грея – правду, в которой я не признавалась даже себе. Я хочу увидеть, что будет с нами потом, когда Томас уедет, даже если все пойдет наперекосяк.
Потому что я хочу иметь возможность плакать, когда больно.
Я оказалась перед выбором – остановить время, сделав мой мир таким маленьким, что целую жизнь можно завернуть в одеяло, или вдребезги разбить свое сердце. Ну-ка, подайте мне молоток.
* * *
Нацарапав первое уравнение на нижней стороне крышки, я вырвала несколько страниц из учебника физики, смяла и сунула в жестяную коробку. Щелкнув зажигалкой Джейсона – к счастью, он не успел нажать на кнопочку, когда остановилось время, и над ней появилось пламя, – я бросила ее в капсулу времени, затем сразу закрыла и написала сверху: «Томас и Готти».
Скрестив пальцы, я ждала. Когда мы открывали коробку, внутри она была черная, будто закопченная, а сейчас чистая. Только что я зажгла огонь, следы которого мы нашли несколько недель назад. Действия имеют последствия – просто так получилось, что свои действия я выполняю в обратном порядке.
Я не ошиблась: спустя некоторое время мир снова завертелся. Сперва медленно, со скрипом, как ярмарочная карусель поутру. Послышалось «мяу», и Умляут запустил когти в мои джинсы. Ветер зашелестел в листве. На щиколотках наконец расцвели ожоги от крапивы.
Мотылек вспорхнул и пролетел между ветками. Из сада послышался возглас. Дальше пошло все быстрее и быстрее: раздался треск костра, солнце село, и мир погрузился во мрак.
Я сидела на яблоне, свернувшись, как гусеница.
Не знаю, сколько времени прошло, когда послышался голос Томаса. Я замерзла, а во впадине на стволе яблони скопилось озерцо темной материи. Я боюсь того, что происходит. «Начинания, взнесшиеся мощно» – проявления космоса вроде гаснущих на минуту звезд и числа пи, плавающего в воздухе, – обернулись чуть ли не катастрофой. Мир стремительно выходил из-под контроля.
Вряд ли математически перезапуск времени связан с тем, что сделала я.
– Я здесь! – крикнула я.
Через несколько секунд лицо Томаса появилось среди листвы. На нем читался вопрос.
Наши глаза встретились, и я кивнула.
– Я реально зла на тебя, – сообщила я.
– Имеешь для этого все основания.
– Но я обожглась крапивой и замерзла, поэтому слезаю с яблони.
– О’кей.
Спустившись, я позволила Томасу взять себя за руку.
– Но я тебя не простила, – предупредила я.
Нед и Соф перешептывались, сдвинув головы так близко, что волосы смешались. Когда мы проходили мимо, Соф подняла глаза и спросила одними губами: «Все нормально?» Я кивнула.
Томас за руку повел меня в кухню и, не отпуская, свернул в кладовую, где одной рукой что-то взял из-за башни из «Мармита». Дойдя до ванной, он усадил меня на край ванны и открыл краны. Он обещал, что мы друзья. Обещал, что не бросит нашу дружбу.
Вода ревела Ниагарским водопадом, поэтому мы не разговаривали. Томас отпустил мою руку, чтобы открыть прихваченную из кладовки банку и высыпать ее содержимое в ванну. Бикарбонат натрия. Пищевая сода.
Я вопросительно посмотрела на него.
– Грей, – прокричал Томас, перекрывая шум воды. – Он научил мою мать, когда у меня была ветрянка. Должно помочь и при крапивных ожогах.
Я молча кивнула, глядя на поднимающуюся к краям молочно-белую воду. Встав, я, вздрагивая, стянула джинсы. Томас отвернулся. Я забралась в ванну прямо в футболке. Тепло воды и сразу стихшее жжение от ожогов было таким приятным, что я заурчала.
Томас засмеялся и опустился на пол, спиной к ванне.
– Совсем как Умляут.
– Так приятно… – еле выговорила я.
Вода была горячей, мне по шею, и опалово-белой. Когда в последний раз я лежала в ванне? В день приезда Томаса, когда грохнулась с велосипеда. Все, чего мне тогда хотелось, – чтобы Томас уехал. Сейчас я снова лежу в ванной, и Томас уезжает. Ирония судьбы.
Вскоре обнаружился новый тонкий юмор фатума: в ванне открылся тоннель во времени. Жизнь идет вперед, а я двигаюсь вспять. Что я недоделала? Чего еще Вселенная от меня хочет? Я уже так ее испортачила…
– Ну, разве я не идеальный джентльмен? – спросил Томас, не оборачиваясь.
– Идеальный. – Я поплескала ладонями в воде. Так и заснуть недолго. – Я чувствую себя субъектом научного эксперимента.
– Помещенной в ванну с шипучими химическими соединениями? – насмешливо спросил Томас. – Ты в своей стихии?
Он шутливо потряс над головой руками с растопыренными пальцами, чтобы я увидела. Мне захотелось вылезти из ванны и поцеловать его. Мне захотелось вылезти из ванны и отлупить его. Как он смеет снова уезжать? Как он мог мне врать?
Я засмеялась над его глупой шуткой и дурацкими руками. Смех перешел в рыдание.
– Го, не надо… – Томас не договорил. – Можно обернуться?
Я кивнула, пряча лицо в ладонях, а руки между коленей. Мне все равно.
– Я так понимаю, что «да», – сказал Томас, и вдруг его руки обняли меня. У меня началась настоящая истерика, я уткнулась ему в плечо. – Прости меня. Какое-то время я правда думал, что ты знаешь, а когда понял, что ты и понятия не имеешь… Я не знал, как поступить. Я не хотел, чтобы ты меня возненавидела.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – произнесла я с пылающим лицом. В объятиях Томаса я утратила всякое самообладание.
Меня неудержимо затягивал временнóй тоннель, а я, вся в ссадинах и с ободранной душой, держалась за Томаса. Я не хочу исчезать, я больше не хочу, но не знаю, как это остановить. Я отсюда и жить хочу здесь.
Я готова остаться в этой реальности, но Вселенная пока не позволяет.
Томас теплый, надежный и пахнет корицей.
– Я должен уехать, но ты же помнишь, что я обещал? Я всегда…
Дослушать я не успела – меня стремительно затянуло в сток.
Четверг, 5 сентября прошлого года
[Минус четыре]
Я плавлюсь от жары в своем платье. Начало осени, воздух лоснится от солнечного света. В такой день не носят черные шерстяные платья. Такой день никак не подходит для того, что мы делаем.
