Третий этаж, четвертый, пятый. Господи, помоги! Дверь лифта грохнула на моем этаже, раздался звонок — персональная гильотина с доставкой на дом. «Нет, так пропадать нельзя?» — решила я и стала спускаться вниз по пожарной лестнице мимо соседских балконов. По дороге выслушала мнение о своей персоне поочередно на всех этажах. И едва встав на землю, решила, что не существует во Вселенной такой силы, которая заставила бы меня когда-нибудь повторить этот путь.
За углом дома меня ожидало зрелище, увидев которое, я чуть было не совершила обратное восхождение. У подъезда стояло шесть колесниц, четыре кареты, две машины старого образца, одно чудо — переходное состояние от кареты к машине, один паланкин, покрытый бархатом, и еще несколько транспортных средств, к которым даже затрудняюсь подобрать название. Что следует делать в таких ситуациях? Вариант первый: как у нас обстоит дело с бегом на длинные дистанции? Отлично! На короткую дистанцию можно пульнуть из рогатки, поэтому, если бежать — то на длинную. Вариант второй: подняться в свою квартиру с участковым Сан Санычем и попросить оттуда всю тусовку, не вдаваясь в социальное происхождение и не затрудняясь проверкой паспортов. Вариант третий: играть в ирову игру, с ировой командой, по ировым правилам, на ировом поле, до ировой победы.
Допустим, удрать я всегда успею. Сан Саныч давно слышать ничего не хочет о беспорядках в моей квартире ни от меня, ни от соседей, ни от самих «беспорядков». Выбор небогат. Тем более, скоро ко мне придут с вопросами по поводу экзотического транспорта, так как за всю «экзотику» района с недавних пор отвечаю почему-то я. Как будто я занимаюсь ее разведением. С недавних пор я даже не пользуюсь лифтом, чтобы не провоцировать ирову фантазию на то, чтобы спустить меня в преисподнюю или подвесить за кабину к высоковольтным проводам.
Однако пользоваться лестницей тоже стало небезопасно: мне навстречу выкатилась деревянная бочка, и наверняка зашибла бы насмерть, не успей я вовремя вскочить на перила. На лестничной площадке седьмого этажа стояло «двуногое бесперое» в изорванном балахоне, впитавшем в себя грязь всех дорог, и флегматично созерцало, как вниз, громыхая на весь дом, летит его движимое имущество, сшибая с ног случайных прохожих.
Человек в балахоне терпеливо дождался, пока это адское создание прекратит свой путь, и обратился ко мне с упреком:
— Как мне теперь поступить с бочкой? Она не проходит ни в двери, ни в окна!
Я пожала плечами, а он почесал затылок. Из лифта вывалилась упитанная женщина с ребенком на руках, с коляской под мышкой и грозно поглядела на мои драные колени.
— Вы с вашими приятелями опять лазали по водосточной трубе…
Я деликатно промолчала.
— Пора бы повзрослеть, девушка, вам уже не пять лет.
Она одарила свирепым взглядом Диогена Синопского, словно это был вокзальный бомж, и пошагала вразвалочку к своей двери.
В моей квартире тем временем творилось именно то, чего и следовало опасаться. Не помню, чтобы когда-нибудь еще сюда набивалась такая масса народа. Во фраках и смокингах, в рясах и балахонах, а то и нагишом. Они двигали столы, шкафы, таскали из кухни стулья и табуретки. Меня не впустили. Да я особенно не просилась. Народ подходил и подходил.
Ир метался по лестничной площадке, роняя методички с кафедры истории философии.
— На, посмотри. Они пришли все, кто здесь внятно пропечатан. Я послал им приглашения. Здорово, правда? Делать им, что ли нечего?
Мимо нас тем временем прошагал кардинал в полной кардинальской экипировке.
— Так вот, — наставлял меня Ир, — главное никого ни с кем не спутай. Как зайдешь, поприветствуй всех, чтобы никто не обиделся. И не вздумай драться. Я за них отвечаю…
— Ты хочешь сказать, что они настоящие? — Ир от неожиданности взлетел под потолок.
— Ах, вот ты как со мной!
— Подожди, давай разберемся.
— Значит, я, по-твоему, поставляю второй сорт?!
— Ир, я совсем не то хотела сказать…
— Знаешь что, дорогая… Нет! Это уже слишком! За кого ты меня принимаешь? Кто бы мне позволил наделать копий? Это же тебе светила науки! Не какое-нибудь эскимо на палочке! Я же для тебя выбирал самое лучшее! Я же для тебя так старался! А ты вот так со мной!!! Короче… — он швырнул на пол методички, — можешь их ощупать и покусать, если не веришь. Разбираться будешь сама, больше ни слова не подскажу ни на одном экзамене, — с этими словами и с чувством собственного достоинства он удалился. Не могу сказать, что это стало большой неожиданностью. Он всегда так поступал, если чувствовал, что напакостил.
— Попадись мне еще! — крикнула я в пустоту. — Мешок с приключениями! Только попробуй ко мне приблизиться! Ей богу, закупорю в бутылку и спущу в канализацию.
«А впрочем, — решила я, немного подумав, — не спущу. Пусть лучше так сидит в бутылке. Будет случай, — кому-нибудь подброшу».
В моей однокомнатной малометражке по всему периметру пространства, на тумбочках, шкафах, подоконниках, чуть ли не на люстре сидели глыбы философской мысли, начиная с античности, кончая современностью. Столы были выставлены буквой «П», в середине «буквы» стояла маленькая хромоногая табуреточка, приспособленная для использования в комплекте с детским горшком, которой я не пользовалась лет шестнадцать. Я и не думала, что она до сих пор валялась где-то в квартире. На табуреточке лежал лист бумаги, ручка и зачетка.
Экзаменаторов было человек семьдесят, и у каждого перед носом были разложены стопки экзаменационных билетов, штук по сто в каждой. Произведя в уме несложные арифметические подсчеты, я с ужасом поняла, что не знаю такого количества слов в русском языке. Но моя рука уже дрожала над бумажной кучей, комиссия притихла.
— Билет № 8337, — произнесла я, — вопрос первый: «Какого х…»
— Читайте, пожалуйста! — рассердился тощий дядька в центре стола.
— «Какого хромого черта, тебя, балду, принесло на этот факультет?» Вопрос второй: «Чем число 8337 лучше числа 8338, в свете закона диалектики о переходе количественных изменений в качественные». Можно поменять билет?
— Извольте, но в этом случае вы получите оценку на балл ниже.
— Билет № 9201. Вопрос первый: «И всё-таки, какого хромого черта…» Можно еще раз поменять билет?
— Пожалуйста…
— Билет № 7958. Вопрос первый: «Так какого же, наконец, хромого черта…»
— Теперь вам придется удивить комиссию, чтобы получился хотя бы удовлетворительный результат.
Я села на хромую табуретку и призадумалась, так какого же, собственно, хромого черта… В этом действительно не было божьего промысла, а потому, схоласты, духовенство и его высокопреосвященство, могли бы сразу покинуть аудиторию. Они сидели и ждали. Мой путеводный «чертик», хромой на четыре конечности, только и делает, что царапается вопросами. Какого… сижу сейчас перед вами на табуретке? Нет, это я здесь для того, чтобы спрашивать вас… Но мир перевернут с ног на голову, и теперь попробуй, объясни, как он перевернулся.
Вы рисовали собственные миры. Некоторые из них приводили меня в ярость, некоторые в восторг. Откуда мы взялись у матушки природы? Вырастешь — поймешь? Только мы не успеем вырасти выше собственного горшка. Каких-нибудь семьдесят лет — как раз, чтобы родиться и выбрать себе место на кладбище. Кому за это низкий поклон?
Почему бы мне не спросить у вас, что есть Вселенная по замыслу создателя или по стихийному круговороту не осознающей себя силы? Кто задумал эту стихию, прежде чем поставить в ней первую точку координат? В библиотеках дурно пахнет клеем, и устают глаза от дневного света. Что за страсть нашла на людей книги писать? Для чего младенец возомнил себя венцом природы? Чтобы не чувствовать себя униженным за невежество? Разве не достаточно того, что мы способны жить в этом мире, чтобы еще искать ему объяснения?..
— Достаточно, извольте зачетную книжку на стол.
Вот и все. Игра окончена. Седой старичок с сумасшедшими глазами что-то выцарапывал гусиным пером в моей зачетке. Когда перо приблизилось к графе «оценка», я вытянула шею и напряглась. После первых трех букв «отл…» полегчало. Но за ними последовало еще что-то, а потом еще, и еще… В результате, моя оценка выразилась словами «отлет башки», после которой мне снова подурнело и в «отлетевшей башке» возникло только два вопроса. «Отлет башки» — это «зачет» или «незачет»? А точнее, «летит» стипендия вместе с башкой или «не летит»? И второй: какой же это предмет я ухитрилась сдать на «отлет башки»? Но зачетку захлопнули перед моим носом, а спросить я постеснялась.
Потом мне доходчиво объяснили, что «отлет башки» — это вовсе даже не оценка, а диагноз: первая стадия атрофии интеллекта. Что рецепт мне оставят на столе, а лекарства придется принимать самостоятельно. Переэкзаменовка же случится после того, как моим организмом будет принят и усвоен последний лекарственный препарат. Через полчаса они освободили мою квартиру, оставили в ней привычный беспорядок. Оставили в этом беспорядке стопу книг и список литературы, которую я должна была «принимать». Плюс ко всему, украли иров будильник, который тащил за собой время, поэтому время мое остановилось, и я решила использовать его для лечения. Но когда я пыталась схватиться за учебник, чтобы облегчить себе задачу, буквы растворялись в белизне страниц. Приходилось читать пожелтевшие оригиналы с автографами. После первой стопки текстов мне расхотелось жить, после второй — захотелось сбежать в лес и поселиться в пещере, после третьей — наступило полное отчаяние и я впервые приняла яд, но яд не помог. После пятой — жизненные силы вернулись ко мне, после шестой — опять расхотелось жить… после десятой я поняла, кто спер будильник, после одиннадцатой — придумала, как его вернуть, после двадцать второй — опять приняла яд.
