Ознакомительная версия.
Я протягиваю ему две сторублёвые бумажки. Человек берёт их двумя пальцами, приподнимает шапку и начинает смиренно пятиться спиной к выходу. У самых дверей он чуть не сталкивается с входящими молодым человеком и девушкой; опять приподнимает шапку, бормочет извинения и, наконец, исчезает.
— Игра, — медленно говорит Лена, изучая приобретённый шедевр. — Что ж, давай поиграем. Кто там у нас следующий?
Между тем вошедшие приземляются за соседним от нас столиком. Она — с огненными волосами, перехваченными сзади кожаным шнурком, он — длинный, носатый и непричёсанный. Девушка снимает дублёнку и вешает её на спинку стула, молодой человек — садится за стол прямо в фальшивой (а, может, и нет) американской военной куртке.
Они говорили, когда вошли — видимо, продолжали начатый на улице разговор — когда рассаживались, говорили тоже. Они и сейчас говорят, вернее, говорит девушка, парень только поддакивает. На сто её слов приходится примерно два его.
Я не сразу понимаю, о чём говорят новые посетители, но потом до меня всё-таки доходит, что обсуждают они причину, по которой жёлтыми капсулы с разобранными игрушками, находящиеся внутри «Киндер-сюрпризов», теперь стали выпускать совершенно непотребного салатового цвета.
— Понимаешь, это же самое настоящее издевательство над народом, — говорит девушка, размашисто жестикулируя, — когда вскрываешь, пусть и ненастоящее яйцо, подсознательно хочешь видеть жёлтую, а не паскудно-голубую начинку. Есть понимать?
Долговязый кавалер, кажется, совсем не втыкает в ход мыслей своей спутницы, а лишь шарит глазами по её грудям, раскачивающимся под кофточкой.
— Да, какая разница, какого цвета эта хреновина в киндер-сюрпризе? — наконец вопрошает он.
Девушка театрально вздымает руки к воображаемым небесам, а потом также театрально обрушивает их себе на колени.
— Ты, это, на голубизну что ли намекаешь? — делает парень робкую попытку приблизиться к смыслу сказанного его подругой.
Девушка снова проделывает безмолвные эволюции руками.
— Выпейте лучше, — говорит подошедшая пожилая официантка, больше похожая на уборщицу, и ставит на их стол кружку пива и стакан ярко жёлтого (должно быть, апельсинового) соку.
— С этими надо что-то делать, — тихо говорит Лена, глазами показывая на соседей, — твой ход.
Делаю глубокий вздох и начинаю:
— Молодые люди, — произношу я, с наивозможнейшей добротой в голосе, обращаясь к новым персонажам, — простите за вторжение, но мы случайно подслушали ваш разговор и хотим вам сказать вот что. Вы (я поворачиваюсь к девушке) были абсолютно правы в своих рассуждениях относительно начинки шоколадных яиц, известных как «Киндер-сюрприз», только сделали немного поверхностные выводы. Мы с моей коллегой, — показываю на Лену рукой (Лена чуть привстаёт), — считаем, что смена цвета пластиковых капсул является свидетельством того, что производство этих самых «Киндер-сюрпризов» полностью контролируется роботами, то есть, машинами, которые не в силах проводить таких параллелей, как вы. Для них без разницы: что жёлтый, что салатовый.
Выражение лица девушки я, должно быть, запомню на всю свою оставшуюся жизнь. А вот, туповатый торец молодого человека изменился мало, видно, он у него вообще никогда не меняется.
— Очень хорошо, что вы обратили на это внимание, — продолжаю я, — мы с моей коллегой (Лена опять привстаёт) работаем над тем, чтобы открыть людям глаза на то, что всё больше и больше нашей жизни контролируется машинами. Это заговор — машины против людей. Сегодня это — производство шоколадных яиц, а завтра…
— Птицефермы! — хватает Лена эстафетную палочку. — Вот, ещё одно доказательство того, что машины уже почти завладели миром. — Лена держит в руке недавно обретённую картину. — Роботы овладели сознанием несчастного, нарисовавшего её. Он даже с закрытыми глазами видит их лишённые эмоций лица, точнее то, что у них вместо лиц…
Наши соседи зовут официантку, молча расплачиваются, встают и тихо, не оглядываясь, выходят.
— Я тебе говорила, что для тебя ещё не всё потеряно? — спрашивает Лена, отсмеявшись.
— Да, — отвечаю я, — говорила…
26. Рыжов. «Роман без вранья»
Должно быть, каждого человека в определённом возрасте посещает неутешительная мысль о конечности его земного существования. Одним она является, когда те стоят у гроба почившего родственника, другим — во время очередной диспансеризации, третьим — в кино, Евгению Ивановичу она пришла в постели.
Чудесным майским утром семьдесят седьмого года он лежал на двуспальной, отмеченной следами ночной страсти кровати, и наблюдал за тем, как забавно перемещаются по потолку то и дело прорывающиеся сквозь неплотные рыжие занавески солнечные зайчики. Хозяйка кровати — инженер первой категории Надежда Смирнова — лежала на левом боку голая, к Евгению Ивановичу спиной, так, что Евгений Иванович мог наблюдать её наполовину прикрытый простынёй зад и полные, согнутые в коленях ноги. Надежда ещё спала. Она дышла спокойно и глубоко, как дышат во сне дети, закоренелые мерзавцы и женщины, счастливые в браке. Евгений Иванович аккуратно, чтобы не разбудить любовницу, прикрыл её оголившийся тыл простынёй, тихо поднялся с постели и на цыпочках прошёл на кухню.
Почему именно Надеждин голый зад привёл Евгения Ивановича к мысли о бренности всего сущего, непонятно. Видимо, это одна из тех загадок, которые не под силу разгадать ни пожилым фрейдистам, ни молодым юнгианцам. Так или иначе, Евгений Иванович именно в тот момент осознал, что он когда-нибудь действительно умрёт. Разумеется, подобные мысли приходили к нему и раньше, но только эта оказалась настолько сильной, что под её действием Евгений Иванович сел на табуретку и закурил, чего не делал довольно давно. Второй по силе, да и по важности тоже, за то утро стала мысль о том, что ему каким-либо образом необходимо оставить о себе память. Так сказать, след в истории.
Именно тогда Евгений Иванович решил писать. «Оставлять следы» другим способом он уже не мог, да и не хотел. Начал он прямо там, на Надеждиной кухне, и потом, когда исчезла из его жизни Надежда и многие другие, день за днём, месяц за месяцем он писал обо всём, что с ним случалось и что при этом приходило в голову; но то не был не совсем дневник, то был роман. Роман, в котором главным действующим лицом был он сам — Евгений Иванович Рыжов — а местом и временем действия — его собственная жизнь от начала и до того момента, в который прерывалось повествование. Ему хотелось верить, что эту кучу исписанных листов, эту его бумажную «жизнь», кто-нибудь когда-нибудь прочтёт и, может быть, даст почитать кому-то ещё. А уж в самом дальнем уголке его души зимним мышонком таилась надежда, что сей труд рано или поздно издадут, и вот тогда…
Илья не обманул — через пещеры действительно можно было проникнуть в подземную часть НИИгеомаша, а оттуда в «Комнату досуга». Правда, пройти весь маршрут до конца Евгений Иванович смог только с третьего раза — дело это оказалось далеко не простым. Ох, и страху он натерпелся там, внизу! И когда искал выход из пещер, и когда, найдя его, один одинёшенек бродил по пустым и неосвещённым тоннелям НИИгеомаша, и когда выбирался наружу после посещения заветной комнаты.
Чтобы не вызывать подозрений, Евгений Иванович посещал пещеры нечасто, только по необходимости и только по воскресеньям и праздникам. За все эти годы его никто ни разу там не «застукал» — Илья оказался прав, сильно сокращённый НИИгеомаш по этим дням действительно вымирал. Но сколь ни редкими были походы Евгения Ивановича в пещеры, их всё равно надо было чем-то оправдывать. Не долго думая, он завёл знакомства с местными краеведами, по понятным причинам ставшие особенно тесными с их женской частью. Так изучение Сенишинского края оказалось занятием не только увлекательным, но и приятным. Шутки шутками, а Евгений Иванович действительно увлёкся краеведением и за десять лет собрал довольно серьёзный материал по геологии и истории подземелий. Со временем он протоптал дорожку в Центральный исторический архив, где познакомился с отчётами довоенных экспедиций в пещеры, и даже нашёл в Москве и области нескольких живых участников тех событий.
Результатами его работы стали сначала редкие статейки в местной прессе, а потом и несколько монографий. В восемьдесят пятом году ему даже поручили написать историческую главу в путеводителе по Сенишам, выпущенному к фестивалю молодёжи и студентов.
Разумеется, всё самое интересное, что ему удавалось накопать, он фиксировал в своём «романе». Он и не думал что-то утаивать, приукрашивать, вводить псевдонимы и делать прозрачные намёки; он всё и всех называл своими именами. Даже то, что узнал за короткое время работы в НИИгеомаше, Евгений Иванович аккуратно зафиксировал и даже высказал собственные соображения по этому поводу. Он уже не боялся бумаг о неразглашении, которые когда-то подписывал, ни всемогущей «Конторы глубинного бурения», он, как и многие другие в те годы, вообще перестал бояться чего-либо. И чем глубже во всех смыслах этого слова он погружался в историю и геологию пещер, тем отчётливее прорисовывались черты людей, о которых он впервые услышал от Ильи ещё в семьдесят седьмом году. Правда, Илья говорил о них в прошедшем времени, а Евгений Иванович с определённого момента начал подозревать, что никуда те не исчезли, как какие-нибудь печенеги и половцы, а просто спрятались, отошли в сторону, подальше от любопытных взглядов стремительно развивающегося человечества, или же просто растворились в нём, словно капля чернил в грязной воде. От таких мыслей Евгению Ивановичу иногда становилось страшновато, но оттого и ещё интересней ему было копать, копать и копать…
Ознакомительная версия.
