Ознакомительная версия.
Например:
— Мужики очень примитивны, но это не мешает им быть гениями. Женщины устроены гораздо сложнее, но на этом их достижения обычно заканчиваются.
Или:
— По большому счёту, женщины мало отличаются от мужчин. Первые рожают детей, а вторые — произведения искусства. Ещё неизвестно, кто больше мучается родами. Для меня, особой разницы между ними нет. Се человек! И больше ничего.
Или, ещё:
— Мир, в котором мы все живём, построен мужчинами. Так вышло. Можно сколько угодно пищать о женской исключительности, но это так. Кстати, тому положению, которое сейчас занимают женщины в обществе, они полностью обязаны двум мировым войнам, которые, разумеется, затеяли мужчины.
Или, вот такое:
— Женщины пускают мужчин в своё тело, а мужчины женщин в свою душу. А это гораздо глубже…
Ещё Лена очень любит находить символы и знаки, особенно там, где их нет. Точнее, для неё они есть везде. Она может увидеть указатель в склонившемся как-то по-особенному дереве, или, например, сделать вывод о том, что надо делать или же, наоборот, чего делать не надо из появления в небе облака какой-то определённой формы…
Как-то вечером мы шли с прогулки и, когда уже подходили к её дому, Лена заметила, что в нём горят только два окна.
— Завтра я пойду в институт ко второй паре, а не к первой, даже если там что-то важное, — заявила она.
В этот момент на втором этаже загорелось ещё одно.
— К третьей, — сказала Лена, что бы там ни было, к третьей.
— Кругом знаки, — в ответ на моё удивлённое лицо сказала она, сощурив глаза, словно пытаясь разглядеть то, чего не видно другим.
Думаю, я немного понимаю, о чём она. Если внимательно посмотреть вокруг, то можно увидеть много интересного — наша земля богата не только дураками и полезными ископаемыми. Помню, тогда я рассказал Лене, как однажды, ещё в Москве, ехал домой в маршрутке, сидя рядом с водителем, который, изредка поглядывая на дорогу, считал деньги и одновременно покручивал баранку, как они обычно делают. На «торпеде», куда упирались мои колени, была приклеена бумажка с тарифом проезда и надписью: «Утверждаю, такой-то — такой-то, генеральный директор, что-то там „Мир дорог“». Я подумал тогда, что у нас везде разбросаны истины. Ничего не надо придумывать, вот оно, бери и пользуйся — ведь мир действительно дорог, чёрт побери.
Когда я закончил, Лена сказала, что для меня ещё не всё потеряно. До сих пор не понимаю, что она имела в виду.
Мы выходим из леса и попадаем в заброшенный городской парк. «Вот, куда уходит детство, — думаю я, глядя на смятую ракету с красной звездой на боку, — гниёт здесь, никому не нужное. Вот они, железные обманщики, все тут как тут.
Вот, торчит из груды мусора форштевень белого кораблика аттракциона „Юнга“, который плавал всегда по кругу; рядом останки флотилии „лодочек“, на которых, как ни крути, „солнышко“ всё равно не сделаешь; чуть поодаль — ржавый барабан аттракциона „Сюрприз“, который в народе именовался „Промывание желудка“…»
От таких мыслей и нахлынувших воспоминаний мне становится грустно и хочется выпить. Я предлагаю Лене промочить горло, и она соглашается.
Единственный приличный в городе кабак как раз недалеко, называется — «SeeNische». Заходим. Садимся за столик у окна. Лена заказывает тёмного пива, а я, напротив, светлого. Пиво приносят мгновенно — мы единственные посетители, не считая какой-то странной личности в самом дальнем углу.
— От светлого растёт живот, а от тёмного грудь, — объясняет свой выбор Лена и отхлёбывает из старинной, советской ещё, пузатой кружки, какие раньше прилагались к квасным и пивным бочкам. Ставит кружку обратно на стол, и у неё под носом образуются очаровательные белые «усы».
— У тебя, это, пиво на губах не обсохло, — говорю я.
Лена вытирает усы салфеткой и смеётся. Бывают девушки, которым это противопоказано, а ей, напротив, очень идёт.
— Ты знаешь, мне сегодня приснилось, что я — рыба, — говорит Лена. — Плавала под водой, довольно долго, как мне показалось. Вокруг всё было красивое — водоросли, другие рыбы, только вода была мутная, наверное, я была речной рыбой. Как думаешь, это может что-то значить?
— Думаю, что ничего, — отвечаю я.
— Так не бывает. Всё имеет смысл, только его надо разглядеть и сделать соответствующие выводы, я тебе тысячу раз говорила.
— В таком случае, нам стоит заказать что-нибудь рыбное.
Лена через стол грозит мне своим маленьким кулачком. Я поднимаю руки вверх, мол, сдаюсь.
— Тогда, слушай, — говорю я, — моей прабабке в двадцать втором году, в самый НЭП, приснилась её мать — покойница, почему-то в крестьянском платье и с железнодорожным фонарём в руке, и сказала, что в следующем году ни в коем случае рожать нельзя, а подождать надо хотя бы пару, а лучше тройку годиков…
Лена делает большие глаза.
— И чего?
— Чего-чего. Испугалась прабабка не на шутку. Ей тогда было шестнадцать лет, она как раз собралась замуж за какого-то там нэпмана. На следующий же день жениху отворот-поворот дала без объяснений и потом два года вообще никого на порог не пускала. Соседи думали — цену себе девка набивает. Замуж она только через четыре года вышла, по тем временам жутким перестарком.
Ленины глаза становятся ещё больше.
— Я чего-то не пойму, в чём мораль?
— А мораль, Лена, в том, что из мужиков двадцать третьего года рождения в живых остались единицы. А оба её сына — мой дед и его старший брат — на войну аккуратно опоздали. Но, — поднимаю указательный палец вверх, — дедов брат погиб сразу после войны — бендеровцы убили, а дед в пятьдесят втором по глупости на машине разбился.
Лена опускает глаза и начинает пристально изучать пену, стекающую по стенкам наполовину пустой кружки.
— Твоя беда в том, Алексей, что у тебя в кармане всегда есть ответ на любой вопрос. Кроме того, судя по тому, что я только что от тебя только что услышала, ты — фаталист, а это глупо.
Кажется, Лена немного рассержена моим спичем. Я делаю большой глоток из кружки и продолжаю:
— Лён, я не фаталист, и не верю в так называемое предназначение. Кроме того, я не сторонник теории хаоса и бессистемности. Также, скептически отношусь к кузнецам своего счастья. Всё оттого, что у меня нет в кармане ответа на этот вопрос, правда.
Лена смотрит на меня с недоверием.
— А вот я всегда рассматривала свой жизненный путь, как некое подобие компьютерной игры, — говорит она. — Самих компьютерных игр я не переношу, поскольку очень боюсь проиграть, но само их наличие заставляет меня верить, что то, что я каждый день вижу вокруг себя, тоже чья-то игра.
— Я вижу вокруг себя тебя, пиво, пивную и странного маленького человека в углу, — покрутив головой, говорю я.
Человек, словно по команде встаёт со своего места и идёт к нам. Выглядит он более чем странно — маленький, заросший, как черти что, в шубейке до пят и двугорбой меховой шапке. В намерениях его можно не сомневаться, наверняка начнёт деньги клянчить. Терпеть таких не могу. Должно быть, стоило ещё на дальних подступах послать его куда подальше, но я боюсь показаться Лене грубым, и потому молча наблюдаю, как он, пробираясь между столиками, заходит к нам с правого фланга.
— Тысячу извинений, молодые люди, — чуточку заикаясь, лепечет подошедший и приподнимает шапку. — Я — единственный в мире художник, рисующий в темноте. Мои работы не похожи на другие, но они уникальны по своей правдивости, ибо традиционная живопись — это ложь и обман. Глаза живописца обманывают своего хозяина, его рукой водит Морок, а моей — Афина Паллада. — Он вдруг на несколько секунд замолкает и морщится, показывая, насколько тяжело ему даётся следующая фраза. — Если вы будете так любезны, посмотреть мои работы и, возможно, приобрести…
— Давайте, — уверенно говорит Лена.
На нашем столике появляются листы бумаги, обильно исчирканные простым карандашом. Лена внимательно изучает каждый, потом берёт один, несколько помятый.
На «картине» изображён вытянутый вдоль длинной стороны листа чёрный многоугольник с двумя белыми пятнами внутри, одно из которых чуть больше другого. Многоугольник, должно быть, получился от многократного вычерчивания карандашом по одному и тому же месту. Видимо, художник много раз пытался провести замкнутую ломаную линию с закрытыми глазами. Всё вместе это с большой натяжкой напоминает человеческое лицо.
— Сколько вот за эту? — спрашивает она.
— Две… двести, — отвечает «художник». — Она называется: «В темноте». Два светлых пятна, это…
— Ни слова больше! — говорит Лена и прикладывает свой указательный палец к его губам, чем несколько меня пугает, — вы свою миссию выполнили, вам пора исчезнуть.
Я протягиваю ему две сторублёвые бумажки. Человек берёт их двумя пальцами, приподнимает шапку и начинает смиренно пятиться спиной к выходу. У самых дверей он чуть не сталкивается с входящими молодым человеком и девушкой; опять приподнимает шапку, бормочет извинения и, наконец, исчезает.
Ознакомительная версия.
