Пока они имелись. Взятого у Баруха хватило и на то, чтобы расплатиться с возчиками, и на то, чтобы купить у них двое саней вместе с лошадьми. Одну взамен утерянной по пути в Невель пришлось отдать Ваньше, а на второй путешествовать самому.
Но навряд ли у меня сыщется хоть пара червонцев после того, как я куплю дом в Москве. Значит, необходимо срочно заработать, и желательно побольше – в самом скором времени грядет такой кавардак, что только держись, а потому лучше встретить черные дни, имея запасы не только еды, но и серебра.
Квентин слушал меня, завороженно открыв рот, после чего заметил:
– Выходит, ты и вправду мне хоть и дальний, но родич, ведь Стюарты и Дугласы в родстве с Мак-Альпинами.
Я хотел было осведомиться, при чем тут я и неведомые Мак-Альпины, ведь моего пращура именовали Дунканом, или Квентин плохо слушал, но вовремя сообразил, что так, скорее всего, и называется весь род древних королей, чьим потомком я вроде как являюсь.
Что ж, отныне и впредь буду называть себя Мак-Альпином. Пожалуй, она звучит даже красивее, чем Дункан.
Но Квентин не закончил. Некоторое время он мялся, робея, пока я не приободрил его, после чего выдал, что он кое-что читал в некой хронике «Original Chronicle of Scotland» [56], написанной приором монастыря Сент-Серф в Лохливене Эндрю Уинтонским, и там об этих событиях сказано иначе.
Мол, дед Дункана Малькольм II Разрушитель, который завещал внуку свое королевство, не имел сыновей, а только три дочери. Дункан был сыном старшей, Беток, а Макбет являлся сыном средней дочери Малькольма Донады, но на самом деле имел больше прав на престол, поскольку защищал интересы своей жены Груох, которая приходилась внучкой королю Кеннету III, и своего пасынка Лулаха, имеющего больше прав на престол Шотландии, как правнук этого короля, нежели Дункан.
Дальше он пошел сыпать именами королей как семечками, так что я окончательно запутался, хотя некоторых представителей своей прямой линии постарался запомнить – как знать, вдруг и пригодится.
Вслух же заявил, что дело давнее, и спорить со столь почтенным мужем, как Эндрю Уинтонский, тем более приором монастыря, я не берусь. Рассказал же именно так, как гласит старинное предание, которое переходит в моем роду из поколения в поколение.
– Но почему твой пращур так и не вернулся на родину? Ведь после Макбета и его сына Лулаха Дурака на престол взошли дети Дункана,– удивился Дуглас.– Думаю, что его родной брат Малькольм III по прозвищу Великий Вождь с радостью бы встретил твоего Феликса и богато одарил его.
Вот это здорово. Оказывается, они потом еще правили. И как отвечать?
– Видишь ли,– грустно заметил я,– мой дальний предок был миролюбив, а старшие сыновья столь честолюбивы, что он решил не возвращаться, дабы сохранить себе жизнь, которую неизбежно потерял бы.
– Это так,– посочувствовал шотландец.– Помнится, или в той же хронике, или у Джона Форданского я читал, как сыновья Малькольма неоднократно изгоняли своего родного дядю Дональда III Красивого, а один из них, по имени Эдгар, прозвищем Храбрый, поймав его, даже ослепил и пожизненно заточил в глухом замке. Хотя Дональд тоже хорош – до того он убил своего племянника Дункана II, а потом...
– Стоп,– оборвал я не на шутку разошедшегося Дугласа – голова шла кругом от этих Дональдов, Дунканов и Эдгаров.– Время позднее, потому пора спать. Но я думаю, теперь ты и сам понял, почему мой пращур не вернулся?
– Да,– кивнул Квентин.– Он был воистину мудр.
– Настоящий философ,– подтвердил я.– Возможно, я пошел в него.
А сам подумал, что это послужит мне хорошим уроком на будущее: больше о вещах, где я ни ухом ни рылом, не заикаться, а то и Шекспир не поможет.
На том мой вечер познаний и завершился.
Но не окончательно...
Глава 14
Малая Бронная слобода
Последнюю точку в биографии Квентина поставил лекарь. На следующий день я, улучив минутку, нырнул после обеда к нему в комнату и с места в карьер поинтересовался родителями Дугласа.
Предлог был весьма благовидный – мол, у царя непременно зададут соответствующие вопросы, кто знает, если ответы на них не устроят царских бояр, то Квентина могут прогнать восвояси. А я, если что, могу помочь и научить, как правильно рассказывать о себе, чтобы все выглядело правдиво, но вначале мне для этого надо знать истину.
Листелл, который в полной мере усвоил русский обычай послеобеденного сна, лишь раздраженно ответил, что ему, собственно говоря, абсолютно наплевать, возьмут Квентина в учителя или дадут от ворот поворот. Наплевать же потому, что он подряжался только вылечить и доставить юношу живым и здоровым в Москву. Теперь у него есть твердая уверенность, что Квентин доберется до Москвы, а значит, Листеллу на Английском подворье выплатят остальную причитающуюся ему сумму, составляющую вчетверо больше той, которую он уже получил в качестве аванса. И дальше ему, Арнольду, на судьбу юноши... Впрочем, это он уже говорил.
Однако, видя, что прилипчивого русского ответ не удовлетворяет и он не собирается покидать опочивальню, лекарь скороговоркой выдал мне все те сведения, что у него имелись о Дугласе. К сожалению, их оказалось не так уж много, но достаточно, чтобы составить ясную картину.
Получалось, что шотландец нахально врал. Нет, то, что у него знатная семья и сам он – приемный сын Дугласов, взятый на воспитание после смерти его матери, тоже урожденной Дуглас,– это точно, зато все остальное, касающееся родства с королем,– юношеские фантазии и не более того.
«А я-то, балда, ломал голову, поменял ли его спасением историю или нет! – возмущался я, уже находясь в своей комнате, и язвительно заметил сам себе: – Мелковат ты, дядя, для таких глобальных изменений, а возомнил бог весть что. Хотя да, книги и надписи. Такое и впрямь кого хочешь может ввести в сомнение».
Что до них, то тут ларчик тоже открывался достаточно просто. Выдал мне это лекарь не сразу, а еще день спустя, когда хозяин дома устроил грандиозную попойку в честь дорогих гостей. Арнольд, как истинный иноземец, пить не умел. В смысле по-русски. Как говаривал наш командир десантного полка, отчитывая офицеров на собрании в клубе: «Ну выпил ведро, ну другое, но зачем же напиваться?»
Листелл этой мудрой рекомендации не слыхал. Впрочем, даже если бы и слыхал, все равно не помогло бы – он и полведра не одолел, как поплыл, причем хорошо поплыл.
Вот тогда-то он и рассказал мне истинную причину отправки Квентина за моря, на которой настояли его приемные родители. Дело в том, что король Яков, еще будучи шотландским королем, оказывается, был настолько любвеобилен, что прекрасного пола ему не хватало. Возможно, это лишь сплетни и наветы – недоброжелателей хватает у любого короля, но именно после того, как Яков зачастил в гости к приемным родителям Квентина, всякий раз ласково и подолгу беседуя с симпатичным подростком, у Дугласов и родилась эта идея.
Причем поначалу речь шла вообще об отправке – то есть куда подальше, лишь бы поскорей, а потом выпала чудесная оказия – Русь. Ну тут уж они подсуетились, благо что юноша и впрямь освоил танцы чуть ли не в совершенстве, галантными манерами поражал всех придворных, а что до знания различных гербов, то вообще мог посостязаться с герольдмейстерами.
Словом, принц был липовый. Хотя один плюс все равно имелся. Не будь этого разговора с Квентином, и я никогда бы не додумался всовывать лишние вводные в версию об истории своего рода. Зато теперь была твердая надежда, что представитель «родственной династии» не забудет и как-нибудь обратится к царю с просьбой принять меня на службу.
После этого я окончательно успокоился и больше об этом не думал. Лишь раз, уже перед расставанием, будучи в Москве, я напомнил Квентину о двойном обещании: помалкивать о происхождении и напомнить царю Борису Федоровичу о своем «названом брате».
Местом встречи недолго думая я определил храм Покрова на Рву, который добрая половина москвичей, если не больше, уже сейчас называла Василием Блаженным. Дату тоже назначил заранее. Разумеется, не завтра и не послезавтра, а гораздо позже, в среду на Масленой неделе.
