Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 07:16.
Проснулся я у себя в комнате весь разбитый, уставший, похмельный и в постели с Розой. Одетой Розой. В смысле не я был одет Розой, а Роза спала в одежде.
Девушка тихонечко похрапывала во сне, и от нее выхлоп перегарный шел очень даже неслабый.
Что же мы вчера такого сотворили непоправимого?
Ах да… Наташку мою схоронили.
Зарыли такую красу неописуемую в чужую планету на новоиспанской сторонушке.
И помянули.
По-русски.
Точнее, по-новорусски. С размахом. Анфиса процессом рулила так, что приглашенные испанцы только удивлялись. Стол был больше под стать свадебному, нежели поминальному. И вино рекой. Бочонками закупали.
От осознания того, что Наташки больше нет, крупные слезы покатились непроизвольно по моему небритому подбородку.
От ощущения горечи утраты.
Непоправимой утраты.
Невосполнимой утраты.
Да как же я дальше жить-то буду, когда жить совсем не хочется?
И сушняк этот чертов привязался…
Но если поискать, то все можно найти. Фляжка плохого местного коньяка была там, куда я ее и положил вчера.
Четверть литра в одно рыло вошло без препятствий, только вот снова развезло и в сон кинуло со страшной силой. А я тому и рад. Может, во сне я снова с Наташкой встречусь? Да хоть на австралийской каторге, если все сюжеты с Россией кончились.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 12:23.
Анфиса с Розой к моей действительной побудке подошли обстоятельно. Наверное, у Бульки консультировались как у самого опытного в нашем отряде врача-похметолога. Но саму ее до моей тушки они не пустили. Допуск к телу теперь только для старших жен, оказывается. Началась, блин, бабовщина в гареме.
Так хотелось выматериться забористо и заковыристо.
Послать всех к…
И даже в…
И направить на… тоже.
Объявить, что у меня траур и я никого не хочу видеть. Но слаб человек, и отказаться от лечения мучившей меня абстиненции было выше моих сил. Тем более что они в этой Испанщине даже капустный рассол где-то достали! Старались.
Потом холодная водочка русская из Новой Москвы. Без фанатизма — два песятика. Больше не дали. Сказали, что им для полного счастья только моего запоя не хватает.
Потом был горячий острый томатный суп местной кухни.
И что-то мясное типа грузинских купат, но вкуснее, хотя и острое до жути. До слез из глаз. Но огонь во рту благотворительницы дали мне залить холодным пивом.
Потом выдали халат и погнали на первый этаж — отмокать в джакузи. Пузырьками лечиться. И контрастным душем.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 17:32.
Кладбищенским скульпторам кроме щедрой оплаты заказа надо еще и пузырь поставить, если уж совсем по-людски. За сутки все успели сделать. Вчера только земляной холмик над могилой был, а сейчас вон — целый обелиск стоит, черными гранями на солнце отсверкивая. Нужно спросить их, как они догадались сделать Наташе Синевич памятник в форме нашей фронтовой фанерной пирамидки. Только звезды сверху не хватает. А так все правильно. Как павшему русскому бойцу и положено.
И ступенька в основании пирамидки есть, куда цветы положить и стакан поставить.
Лавочку каменную рядом соорудили для нас, безутешных.
И крошкой мраморной вокруг посыпано, как гравием.
Черное с белым на фоне сизого неба. Лишь холмик могильный венками покрыт в разноцветье.
И Наташка как живая смотрит с обелиска на меня. Улыбается счастливо, навсегда оставшись молодой и красивой.
Что ж, приступим, как русские люди. Вынул пару прозрачных пластмассовых стаканов. Заленточных. В которых на всяких презентациях плохое шампанское подают. Налил каждый до половины водкой. Свой стакан на лавочку поставил, а Наташкин — на приступочку обелиска. И покрыл ломтем серого хлеба. Ну нет тут на этой испанщине ржаной черняшки, что поделаешь. Надеюсь, Наташка за это на меня не обидится.
— Пусть эта земля тебе будет пухом, любимая, — помянул ее успевшей нагреться водкой.
Хорошо тут мне с ней. Спокойно. Никуда отсюда уходить не хочется. Никого видеть.
— Сын мой, зачем вы пришли в эту юдоль упокоения с оружием? Вы же не хотите его применить к себе? Господь это очень не одобряет. А главное, вас не похоронят тогда рядом с ней, а закопают где-нибудь за городом. Вы же не хотите себе такой участи? Это все же освященная земля, и в ней самоубийцам не место.
— И вам не хворать, падре, — поприветствовал я священника. — Присаживайтесь. Помяните по русскому обычаю новопреставившуюся рабу божию Наталию.
И достал из пакета третий стакан. Их только по полудюжине продавали в целлофан запечатанными. Я еще ругаться начал тогда с продавцом, что мне всего два стакана надо… А вот гляди ж ты — пригодились.
Падре пытался протестовать руками, но под моим напором сдался.
— Разве что на самое донышко. Все же у меня уже не то здоровье, чтобы на такой жаре водку пить.
Я расстелил между нами на лавочке платок, выложил из пакета на него парочку помидорин. Порубил их пополам «кабаром». [64] Отрезал хлеба. Потом налил водки. Падре — на палец и себе — на два.
Молча выпили.
Закусили помидоркой без соли.
— Какая она была? — спросил священник.
— Удивительная, светлая и правильная, — ответил я, улыбнувшись. — Вся какая-то утренняя. Ее нельзя было не любить. И без нее я не представляю, как мне жить дальше. Что делать?
— Жить и помнить, — наставительно сказал падре, — чтобы быть достойным ее жертвы, которую она положила на алтарь любви и дружбы.
А-а-а… Все мне сейчас одно и то же говорят. И нет в этих словах мне утешения. Ни в каких словах сейчас не будет утешения. Рана душевная также требует времени на заживление, как и рана телесная. Но все равно надо поблагодарить этого неравнодушного ко мне человека.
— Спасибо вам, святой отец, за участие. А я ведь даже не знаю, как вас зовут. Кого в молитвах поминать.
— Когда я монашеский постриг принимал, меня Ингацио нарекли. А здесь я настоятель этого маленького храма и епископ этого большого города. Окормляю по мере сил свою паству.
— Святой отец, что с нами происходит? Куда мы катимся? В кого превращаемся? Со времен Древнего Рима над покойником должны были сказать похвальное слово ему. А вчера? Я — ладно, у меня горло перехватило от горя, и то себя корю. Но остальные так стояли и молчали как отара ягнят. Никто даже слова о ней не сказал над ее могилкой. И я не потому это сейчас говорю, что мне за мою Наташку обидно, а потому, что в последние годы это повсеместное явление у нас на Старой Земле. Словно мы не от своих родителей произошли.
— Каждой темпоре — свой морес. — Отец Игнацио слегка улыбнулся собственной шутке юмора. — Лишь только слова Бога Живого остаются неизменными.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 19:44.
Сегодня стрелял долго и так, будто все мишени — мои личные враги, убившие мою любимую девушку. И это остервенение мое не осталось без внимания.
— Да ты, Хорхе, никак решил обогатить мое стрельбище? — раздался за плечом голос генерал-капитана.
Он своей единственной рукой как раз смахивал со стола дюжину пустых коробок от практических патронов.
— Тебе разве плохо? — ответил я, не поворачиваясь, всаживая пулю за пулей из «лахти» в один и тот же гонг, мне тон его звука очень нравился.
— Дай стрельнуть из этого чуда, — попросил Паулино.
— На, не жалко.
