Настойчивый повторный стук также был проигнорирован, хотя Минька кулаков уже не жалел.
— Да никого там нет. Дрыхнут, поди, заразы, — и тут Мокшев запустил такую заковыристую тираду в адрес нерадивых проводниц, что даже сам восхитился изреченному экспромту. — Давайте в соседний вагон, пока дверь открыта, а проводника нет, — предложил он священнику. — А там уж пройдем и в свой. — И он тут же шустро устремился вперед.
Священник молчаливо старался не отставать от своего молодого попутчика, который вдруг неожиданно затормозил и недоуменно обернулся назад.
— Да тут пожар, батя, — озадаченно присвистнул Минька, уже вошедший в межтамбурный проход. — Дымище ужас какой густой и…
Свое описание пожара он не окончил, поскольку заметил впереди безжизненно оседающее тело человека, еле видимое в густых белых клубах дыма, и рванулся на помощь.
Вязкие, подобно тугой резине, белые языки тут же охватили его тело, препятствуя продвижению, но Минька упрямо лез вперед и почти добрался до человека, погибающего, как он подумал, от удушья. Однако запасы воздуха в груди подошли к концу, а вздохнуть свежего Мокшеву почему-то никак не удавалось, и он начал терять сознание, уже понимая, что здесь что-то не так, причем далеко не так, но уже не в силах ничего сделать. «Как это глупо, — подумалось ему в последний миг, и тут же мелькнуло иное: — Хорошо бы было проанализировать этот дымок в нашей лаборатории. Это что же такое при сгорании придает дыму эффект вязкости?»
Отец Николай, видя столь неправдоподобную картину, сперва с ужасом отшатнулся, растерянно перекрестился, затем осенил крестом белые клубы дыма, в которых медленно, как при замедленной съемке, ворочался его недавний собеседник, но потом отважно шагнул вперед. Поначалу он уже предвкушал, как будет спустя полчаса изрекать неразумному отроку о том, что сие знамение было не чем иным, как карой Господней за кощунственное неверие. Однако длилось это всего несколько секунд. Почти тут же он с ужасом понял, что дело худо и на самом деле это испытание Господь послал не иначе как ему самому. «Что ж за дым такой бесовский?» — мелькнуло у него в голове, когда он окончательно изнемог в тщетных попытках поднять руки, чтобы подхватить безвольно падающего Миньку. Дабы собраться с духом, он начал было читать молитву, однако сумел одолеть всего три слова:
— Отче наш! Иже.
Сознание его постепенно меркло, а вместо дальнейших слов молитвы почему-то лезло на язык некое мерзкое ругательство, которое отец Николай последний раз изрек лет десять назад. «Иду на суд твой, Господи», — искоркой мелькнула в мозгу последняя мысль, и он отключился.
Будто окончательно наевшись своей последней жертвой в лице отца Николая, дым почти сразу начал рассеиваться и спустя всего минуту исчез окончательно, но, странное дело, не оставил после себя на грязном полу заплеванного тамбура ни одного тела, словно он их проглотил, подобно какому-нибудь огромному доисторическому чудищу, и даже успел переварить.
Проводнику Фариду, выскочившему с бутылкой в тамбур, оставалось только изумленно развести руками, пару раз безнадежно крикнуть: «Славка, ты где?» — и, махнув рукой на несостоявшуюся сделку, идти спать в служебное купе.
Глава 14
Тайная вечеря
Ты в этом веке одинок.
Я тоже одинокий странник.
Конечно, наша встреча — праздник.
Жаль, праздник не положишь впрок.
Л. Ядринцев
Какое-то время, пока все гости молча насыщались, а при виде богатого разнообразия щедро разложенной на столе снеди довольно-таки быстро утих даже неугомонный Минька, Константин молча разглядывал пестрое сборище, испытывая при этом некоторое разочарование. Всем присутствующим предстояло стать его верными помощниками в тех нелегких начинаниях, которые он наметил перед собой, а много ли будет с них толку?
Один даже на добрый десяток лет старше самого Константина, но что он может, что он знает? В семинарии его учили только тому, как правильно молиться, в какой последовательности совершать богослужения и прочему в этом же духе. Может быть, дела духовные и важны, но сейчас Константина больше бы устроило, если бы он был специалистом в чем-нибудь более приземленном, мирском.
Второй молод, из него, наверное, можно будет вытянуть хоть что-то полезное. Собственный спецназ в дружине никогда не помешает. Но, с другой стороны, нынешние вояки примут его как своего, лишь после того как он на деле покажет себя одним из лучших, если не самым лучшим. Увы, но сейчас ему по всем основным дисциплинам сплошные неуды светят. Обращение с лошадью — два, стрельба из лука — кол, искусство владения мечом — опять пара и т. д. и т. п.
Надо заметить, что школьная терминология, как правило, всплывала в сознании Константина именно в моменты рассуждения и анализа происходящих событий. Это ему помогало привести мысли в порядок и даже в самых сложных ситуациях прийти к самому оптимальному решению. Вот и сейчас он мыслил, используя привычные термины. «Ну, приставлю я к нему толковых репетиторов, ну, подучат они его малость, но выше четверки он ни по одной позиции не продвинется, хотя, с другой стороны, человек он военный, по духу ему все это близко должно быть, так что как знать, как знать. Но опять же характер уж больно непростой, чересчур ершистый. И как он в армии с таким характером ухитрился оказаться?» Константин еще некоторое время разглядывал светло-русого Вячеслава, который как раз в это время в задумчивости почесывал свой тонкий, породистый, с заметной горбинкой посередине нос, не зная, что бы такого ухватить повкуснее, и пришел к окончательному выводу, что этот хлопчик, пожалуй, сможет ему кое в чем подсобить.
Затем он перевел свой взгляд на малолетнего изобретателя, хотя как раз на него и смотреть-то особо не хотелось. Разве что полюбоваться непомерно здоровым аппетитом — никак молодой организм сил для роста требует. Даже юным назвать мальчишку язык не поворачивался, потому как до юного ему было расти и расти. Слегка курносое лицо обычного тринадцатилетнего пацана было щедро усеяно веселыми звонкими веснушками, карие глаза лучились от нескрываемого удовольствия, которое он был не в силах сдержать.
«Хорошо бы выяснить, насколько он свои таланты преувеличил, — подумал Константин. — Молодому всегда легче освоиться в чужом мире. Авось и впрямь на что-нибудь сгодится, когда пообвыкнется. Но ведь изобретатель в двадцатом веке непременно в лаборатории работает, а это означает, что в его распоряжении огромная куча современных приборов и здоровущий штат помощников и единомышленников. Так что в этом веке пользы от него все равно ни на грош».
Окончательный итог был неутешителен. Всем троим пока следовало поставить железную двойку, исправить которую впоследствии мог лишь один Славка, да и тот максимум до четырех баллов дотянет, не выше, к тому же когда это еще будет.
«Однако тот, кто затеял сюда мой приезд, вряд ли хоть чуточку позаботился о практической пользе от моих будущих помощников, — с грустью подумал Костя. — Такое ощущение, будто первых попавшихся сорвали и сунули сюда не глядя. Впрочем, — тут же упрекнул он сам себя за чрезмерный снобизм, — их ведь и вовсе могло не быть. В одиночку же весь груз проблем тащить, как ни крути, намного тяжелее. Да и сам-то ты, братец, — буркнул он, обращаясь к себе. — Чем ты лучше их? Не рано ли возгордился? Они, стало быть, двоечники и разгильдяи, а ты весь такой из себя положительный, что прямо хоть сейчас на доску средневекового почета. За меч худо-бедно тройку еще можно выставить, за лошадь тоже, но уже с огромной натяжкой. Остальное — сплошные неуды, как и у них. Разве что знание истории на четыре балла потянет. А теперь суммируем и, в связи с огромной кучей двоек, получаем общий неутешительный итог. Получается, что ты, дядя, такой же никчемный, как и остальные трое. Вот компашка подобралась», — Константин горестно вздохнул и, видимо, от великой печали ожесточенно впился зубами в последнюю уцелевшую поросячью ножку. Нежная молоденькая свининка слегка поубавила пессимизма и немного приподняла настроение. А после того как он ополовинил кубок с медовухой, ситуация и вовсе перестала казаться такой уж плачевной и даже начала рисоваться с большим количеством плюсов, чем минусов. Одна беда — первые, в отличие от последних, были какие-то тайные и, подобно хитрой мудрой рыбе, кружили где-то на глубине, не спеша высовываться наружу. Но Константин знал на этот счет универсальную наживку, гласящую, что истина в вине, с конкретным указанием, что искать ее следует именно на дне стакана, которую тут же и применил, опустошив свой кубок досуха.
