Ознакомительная версия.
— Берите, берите, — говорит Беляев, — пара глотков вам сейчас будет даже полезно. Тем более, врачей сейчас нет, никто не заметит…
Дворников вырывает фляжку у Мясоедова из рук, сворачивает ей шею, жадно опрокидывает в себя и замирает. Наверное, так должен вести себя отравленный смертельным ядом человек, которому в последний момент посчастливилось раздобыть противоядие. Дворников отрывает флягу ото рта и рука его, сжимающая маленькую блестящую ёмкость, безвольно падает на кровать. Тишину в палате разрывает глубокий протяжный рыжок, и обессиленный Дворников откидывается на стену, принимая полулежачее положение. Лицо его, прежде сероватое, идёт сначала небольшими розовыми пятнами, а затем полностью меняет цвет на светло-малиновый.
— У нас всего пару минут, господа, — шепчет мне Беляев, — потом он вырубится. Спрашивать буду я.
Действительно, глаза Дворникова, если можно так сказать, мутнеют на глазах, и теперь он производит впечатление человека, которому вместо противоядия дали другой яд, просто несколько оттягивающий развязку.
— Расскажите теперь про вашу службу в НИИгеомаше, Николай Иванович, — быстро и уже нормальным голосом спрашивает Дворникова Беляев и пододвигается к нему поближе.
— Да какая там служба, — машет рукой Дворников, — дежурство сутки через трое. На территории пост охраны — будка с сортиром и телеком — в ней постоянно два человека находиться должны. Обычно сержант и рядовой. Работёнка — не бей лежачего, ничего не происходит, хочешь — спи, хочешь — телек зырь…
— Так уж ничего и не происходит?
— Ну, всё было прекрасно, пока пещеры ни рванули, — Дворников нетвёрдо водит руками в воздухе, изображая взрыв, — а потом всё кончилось. Тако-о-о-й кипиш подняли, ма-а-ма дорогая… дыры в заборе заткну-у-ули, колючку пове-е-есили, в вентиляционные шахты ла-азили, чего-то там де-е-елали…
— А кто сейчас там дежурит вместо вас?
— А никто, — уже заметно заплетающимся языком ответствует Дворников, — пост-то лик-квиди-и-ировали, а вместо наших посадили туда какую-то вохру невнятную… из Дмитрова…
Дворников, похоже, совсем плох. Глаза его то и дело сами собой слипаются, а жирное тело колышут плавные судороги. Беляев берёт Дворникова за грудки и притягивает к себе.
— Зачем, как вы думаете, это всё? — практически в ухо Дворникову говорит он, — чего там охранять?
— А я не зна-а-аю, — нараспев отвечает Дворников, — мне не докла-а-адывают.
— Может, разговоры какие были? — не унимается Беляев.
— Разговоры? Разговоры были… у нас потрепаться любят…
Дворников делает выразительные движения языком, иллюстрирующие свою последнюю фразу.
— Оставьте его, Беляев, — говорю я, — вы что, не видите, это же бесполезно.
Беляев теряет терпение. Он мечет на меня недовольный взгляд, но продолжает допрос:
— Тогда, может, скажете, кто и зачем взорвал пещеры? Ну! Вы же милиционер, что-то же вы должны знать!
— Какие ещё пещеры? — не сразу отзывается Дворников, явно намереваясь отойти ко сну.
— Здешние пещеры, здешние, которые взорвали в тот день, когда вы задержали людей, стоящих рядом со мной, — со злобой трясёт его Беляев за грудки, — ну же, отвечайте!
Дворников фокусирует на Беляеве уже мутные, как вода в Москве реке, глаза и начинает медленно, слово за словом, формулировать свою, должно быть, последнюю на сегодня мысль:
— Тёр-р-рористы, кто же ещё… и, вообще, вопросы, гражданин, здесь задаю я, — и, заваливаясь на бок, заканчивает: — я тебе товарищ старшина, а не титька тараканья…
Мы опять в общаге.
Все по местам — Беляев на разливе, выпускает, томившегося у него в портфеле, «Белого аиста»; Мясоедов режет колбасу, ловко орудуя моим макетным ножом, который я зачем-то привёз с собой из Москвы.
По дороге из больницы Мясоедов забежал в гастроном и набрал там целый пакет закусок, в основном мясных, что характерно. Мотивировал он свои действия следующим (дословно): — «Сегодня у меня в достаточном количестве имеется того, что в Советском Союзе называли „витамин Д“. Другими словами, господа, я угощаю».
Беляев уже почистил картошку и та варится в большой кастрюле, непонятно откуда взявшейся у меня на кухне. Один я не у дел. Но мне простительно, я предоставляю площадь.
Несмотря на бодрящий, предшествующий пьянке антураж, на кухне висит непонятное молчание. Говорить неохота, по крайней мере, мне.
Ведомый опытной Беляевской рукой, «Белый аист» совершает круг над столом, на несколько секунд зависая над каждой из трёх рюмок. Тостует разливающий.
— Ну, что ж, господа, — произносит он торжественно, — за встречу, и желаю всем санитарно-эпидемиологического благополучия.
Мы выпиваем и закусываем, но продолжаем молчать, точнее, молча жевать.
— Что молчите, господа искатели приключений? — пытается нас растормошить Беляев. — Неужели ни у кого нет никаких вопросов?
— Римское первое, — отзывается Мясоедов, не переставая выдавать из-под ножа аккуратные эллипсы сырокопчёной колбасы, — кто же всё-таки приходил к Дворникову? Римское второе, зачем вы его напоили?
— Начну со второго, — Беляев закупоривает коньяк и ставит бутылку, как мне кажется ровно по центру стола. — Напоил я его, всего лишь, чтобы вытянуть из его памяти как можно больше. Есть в милицейской практике такой метод ведения дознания, эконом вариант допроса под гипнозом, слыхали, небось?
— В кино видели, — подтверждает Мясоедов.
— Ну да, в кино, — Беляев потирает глаза и переносицу огромной ручищей, — правда, как вы видели, результатов сей метод не дал. А по первому же пункту, я больше чем уверен, что к нему никто вообще не приходил. Ни милиционер, ни тот, бородатый. Помните, он сказал, что его коллега не пожал на прощанье руку? А то, что он не смог мохнатого наручниками пристегнуть, тоже помните? Это свидетельствует о том, что ни один из его гостей не был, так сказать, реален. Это были галлюцинации, до которых, как вы понимаете, нельзя дотронуться.
— Никогда не поверю, что с глюками можно так вот общаться, — говорит Мясоедов, продолжая резать колбасу.
— Это потому, что вы не алкоголик, — отвечает Беляев. — Миновала вас чаша сия в ваших люфтваффе… зрительные и слуховые галлюцинации такие же неотъемлемые симптомы алкогольного делирия, как и бессонница, подавленное состояние, вегетативные и вестибулярные расстройства. Вот, простой вам пример: один мой пациент, назовём его, Владимир Ш. во всех подробностях описывал мне одного странного персонажа, присутствие которого он ощущал в состоянии похмелья повсеместно, с тех пор, как окончил военное училище. Владимир называл его Пьер Гарр, хотя имя в данном случае несколько условно. По его словам, это был небольшого роста мужичок в застиранной, с олимпийским мишкой на груди майке, растянутых тренировочных штанах, вьетнамских полукедах и белой, с пластиковым козырьком кепке. Из заднего кармана штанов у него всегда торчала мятая пачка «Ту-134».
— И на какие же темы он с ним общался, этот ваш пациент? — уточняет Мясоедов.
— Пьер Гарр обычно шёл рядом с ним утром на работу и шептал на ухо: «Ты всё равно опоздал», — и тащил Владимира Ш. к пивному ларьку; а в ресторане подсовывал ему в руки меню, открытое на странице «крепкие алкогольные напитки», когда уже давно пора было уходить, и так далее, и тому подобное.
— Всё равно, мне такое объяснение не кажется особенно убедительным. — Мясоедов прирезал последнюю колбасную попку, и, наконец, садится на своё место. — Уж больно у вас всё просто.
— Так, налицо начало спора. Алексей, а чью сторону принимаете вы? — обращается ко мне порозовевший Беляев.
— Я — учёный, и потому занимаю ни к чему не обязывающую и довольно удобную позицию: «Почему бы и нет?» — отвечаю я.
— Узнаю академическую школу! — аплодирует мне Беляев и тянется за коньяком. — Давайте тогда за понимание миропонимания!
«Белый аист» снова кружит над столом. Мясоедовские колбаски и Беляевская картошечка идут на ура; лица моих собеседников делаются роднее, и говорить становится проще.
— Итак, господа, — несколько громче, чем раньше говорит Беляев, — на данный момент бесспорно лишь одно — Дворников действительно находился под воздействием белой горячки. Только вместо традиционных мелких тварей — тараканов и крокодильчиков к нему пожаловали бородатый карлик и милиционер, причём оба, заметьте, маленькие.
— Но, простите, он же не был пьян, — говорит Мясоедов, — этот, как его, Руслан, за пивом же не пошёл.
— Именно! — победно хлопает себе пол коленям Беляев. — Это распространённое заблуждение, что белая горячка или по научному: «алкогольный делирий» бывает у пьяного человека. В действительности делирий развивается у абсолютно трезвых людей после прекращения употребления алкоголя как продолжение абстинентного синдрома, то есть похмелья. Галлюцинации в таком состоянии настолько яркие и продолжительные, что человек искренне в них верит и потом во всех подробностях описывает.
Ознакомительная версия.
