Уже привычная невысокая дверь, притолока, которой взрослым приходится кланяться. Обширная, хоть и низкая горница. Большая белая печь, столы и лавки, всё как обычно — необычна, правда, длинная плита с конфорками всех размеров, где горит огонь и мерно булькает пара здоровенных округлых кастрюль, или жбанов, или горшков — кто знает, как верно прозвать? — с мутными бульонами разных цветов, от жёлтого до коричневого, источающими резкий травяной запах.
Здесь был огромный стол с каменной столешницей и неприятного вида железными скобами по углам, при виде которых невольно представляешь, как тебя к ним привязывают за руки и за ноги. Здесь был деревянный отполированный пенёк с торчащей из него дюжиной ножей самой разной длины.
Полки с глиняными кувшинами, чашками, плошками, горшками, причём явно не для еды. От одного взгляда на них Молли бросало в дрожь.
А ещё здесь из стены выходили две медные трубы с позеленевшими кранами, нависая над обширной раковиной, чего Молли не видела ни у Предславы Меньшой, ни у её средней сестры.
— Садись, — деловито, но без особой приязни бросила старуха. И сама первой устроилась в высоком кожаном кресле, добытом явно где–то в Королевстве.
— По обычаю, — Старшая ухмыльнулась, показав жуткие зубищи, — по обычаю должна я тебя спрашивать начать, мол, дело ли пытаешь или от дела lytaesh', в смысле — бегаешь; а ты должна была б сказать, мол, прежде чем спрашивать, надо гостя накормить, напоить да в баньке выпарить. Но ты не наша, так что садись и ешь. У меня по- простому — что в печи, то и на стол мечи. Разносолов не держим, но каша с маслом.
— Берёзовая? — вырвалось у Молли. Она ойкнула и зажала рот ладошкой.
Старуха ухмыльнулась шире.
— Вижу, Таньша тебе уже наплела–наговорила… У меня, девочка, всякая вина виновата. Не научишься себя держать — и сама сгинешь, и других погубишь. Так что да, берёзовой каши отведаешь. Не стой столбом! Не люблю. Сказала, за стол садись — значит, садись!
В горнице был, помимо каменного, и второй стол, куда меньше — обычный, деревянный, некрашеный. На котором невесть откуда возник горшок с дымящейся кашей и воткнутой в кашу деревянной ложкой.
Кошка Ди, жавшаяся к ногам Молли, слабо мяукнула.
— А. Тебе тоже, — кивнула старуха. — Vasilii! Покажи гостье, где чего.
Чёрный кот словно соткался из воздуха. Подошёл к насторожившейся Ди, коротко мяукнул. И неспешно потрусил куда–то прочь.
Диана следом.
— Vasilii не обидит, — усмехнулась хозяйка. — Тепло у меня тут, вот живность всякая и плодится. Я их ядами не травлю‑Vasiliyu забава да корм. Там и на твою кошку хватит, и ещё останется. Ешь, кому говорю! — сердито прикрикнула она, и Молли вихрем влетела за стол.
— У меня так — от пуза ешь, коль в деле сечешь, — строго сказала старуха. — Но когда пузо набито, только спать и можно. А чтобы учиться — голова нужна ясная. А потому сегодня лопай, завтра уже всё, на хлебе и воде сидеть будешь.
Молли икнула.
Хозяйка ухмылялась беззлобно, и, в общем, ничего из ожидаемого пока не случилось — что станет она на Молли с порога орать, обзывать бездарью и тупицей, призывать ей на голову все громы небесные да оплакивать свою судьбу, что послала ей в ученицы столь дубиноголовую девчонку. Но мелькало порой в глазах старухи что–то такое, от чего Молли пробирала дрожь. Слова — что слова! Они обидны могут быть, но только если ты сам внутренне с ними согласен — так говорил папа, когда, случалось, Молли задразнивали в школе и она в слезах прибегала домой.
Каша была хороша. Обычная для Rooskies гречка, Молли к ней уже привыкла — в Норд—Йорке гречу совершенно не знали. Каша с салом, жирная, пальчики оближешь, м–м–м!
Молли и не заметила, как вычистила горшок чуть не до блеска.
— Спасибо, госпожа хозяйка…
— Не за что. Ну, слушай меня, Молли Блэкуотер. Сестрицы мои — да и другие — про меня тебе уже пона- рассказывали. Старшая я, так меня и зови. Кот мой Vasilii, а пёс — Polkan, он во дворе хозяин. Зачем ты здесь очутилась, ведаешь ведь?
— Ведаю, госпожа Старшая.
— Хорошо. Да, хиловаты младшенькие мои сестрички, не справиться им с таким даром, что у тебя, — самодовольно объявила Старшая, усмехаясь. Молли опустила глаза — только бы не глядеть на жуткие жёлтые клыки. — И про огненную гору не забывай тоже. Двор мой на горячих ключах стоит. Вода в трубе во–он той — оттуда. Так что знаю я, что нам с тобой сделать предстоит. А вот ты — знаешь ли?
Молли опешила.
— Виновата, госпожа Старшая… откуда ж мне знать?
— Плохо! — немедля рыкнула хозяйка, прищуриваясь. — Голова тебе дана не косички носить!
— Э–э–э…
— Nemoguznaek не терплю! Гм, тех, кто не знает, то есть. И не «экай» мне тут! — Старшая с силой хлопнула по столу плоской ладонью. — Отвечай быстро и чётко, не умеешь — учись! Старайся!
Живот у Молли сжался. Слова про «берёзовую кашу» вдруг показались до неприятного реальными.
— Должна я научиться, как сдерживать и направлять свою силу… должна узнать, как сделать так, чтобы вулкан никому вреда б не причинил… так госпожа Средняя говорила, не сердитесь на меня, госпожа Старшая, пожалуйста!
— А кто сказал, что я на тебя сержусь? — фыркнула ведьма. — Я учу тебя, сущеглупая, как меня саму Верея старая учила. Ничего, выучила. Так вот, девочка, госпожа Средняя потому средней так и осталась, что дальше своего целительства не видит ничего и видеть не желает. — Старшая скорчила гримасу. — Мало научиться силу свою направлять. Мало заклинания понять, чары выучить, знаки запомнить, снадобья сварить. — Она вдруг подалась вперёд, и сухая, морщинистая, словно птичья лапа, рука вцепилась Молли в запястье. — Через себя переступить надо, девочка. Запомнить, что нет барьеров и что род твой, земля тебе велят, то и делать надо. О других думать, не о себе. Мы, ведьмы, — орудие. Земля через нас себя лечит, равновесие утверждает. Вот это тебе и предстоит познать, ученица. И уж не сомневайся, я в тебя что надо вобью. Потому что моя земля, мой род от этого зависят.
Ледяные глаза старухи вспыхнули, седые патлы вдруг встопорщились, словно их разметал внезапный порыв ветра. Что–то заухало, захохотало в глубине дома, заскрипели двери и половицы.
— А что ты сама иного рода, иного племени — неважно. Сбились твои с пути, дурных советов послушались, дурных советчиков к себе приняли. Вот потому и сидят головы их у меня на колах, сидят, печалятся. И ты, Молли Блэкуотер, знай — коль разочаруешь меня, коль пойму я, что и впрямь глупа ты иль ленива, что магия не по праву тебе досталась, что не достойна ты великого дара своего, что не поможешь ты моему роду, а настанут от тебя одни убытки да протори, — голова твоя тоже на колу поселится. Будешь по сторонам зыркать, двор мой охранять да с другими такими же переговариваться. Когда я разрешу, конечно же. Ну, всё поняла, красавица норд–йоркская?
Молли сидела ни жива ни мертва, оцепенев от ужаса.
— Бойся, бойся, — удовлетворённо кивнула старуха. — Страх в учёбе советчик плохой, но скорлупу вскрыть твою, чтобы голенькой вышла, всё старое забыв, — лучше него ничего нет. А сомневаться будешь — на меня посмотри: старуха Верея что только со мной не делала, однажды раздела и в лесу ночью привязала, на муравейнике, да так и оставила. И — ничего, выдержала я, выдюжила. Земле моей от меня прибыток, роду моему — защита. Поняла?
— П-поняла…
— А коль поняла, то спать ложись. Утро вечера мудренее. Пойдём, покажу тебе всё.
— П-простите, госпожа Старшая… а… спрашивать можно?
— Сегодня можно. Завтра уже нельзя будет. Только когда я скажу: вопросы, мол, имеешь? И говорить станешь, только когда я к тебе первая обращусь. Болтливость нашему делу погибель, так и знай. Сперва своей головой думай, своими руками пробуй да за исход отвечай. — Старшая вдруг хихикнула и с силой шлёпнула Молли пониже спины. — Не ойкай! Терпи. Ведьме боль терпеть — это всё равно что дышать. На собственной крови многие чары замешены, на собственной муке. Так оно было, так есть, так будет. Ну, так чего спросить хотела, yegoza?
— А… эти головы… на колах которые… они… живые?
— Головы–то? Конечно, живые!
— Но как же… без туловища, без крови, без сердца, без лёгких? Как они говорить–то могут?
— Соображаешь, — одобрила Старшая. — Может, и не придётся тебя так уж часто наказывать. Магия, Молли, из мёртвых поднять не может. Во всяком случае, мы, Rooskies, такого не знаем. Про Королевство не скажу, разные слухи ходят, разное языки болтают. Но вот если ты человека ещё живого, пусть и, к примеру, умирающего… разымешь… по частям… голову от туловища отделишь, чары наложишь, в семи настоях выдержишь да семижды семью умастишь… коль магию свою на него направишь, чтоб шла через него, как воздух у нас сквозь горло… тогда будут сидеть у тебя на кольях головы врагов твоих, горестно стенать–плакать, на судьбу жаловаться.
