— Твоей.
Белбородко прошелся, наслаждаясь свободой. Аппетитно хрустел снег. Из-за елок светило солнце. За Степаном с мечами на изготовку следовали Жердь и Косорыл. Остальные ватажники подтянулись, вооруженные кто чем. Многие недружелюбно косились на атамана — делать ему нечего, надо было прикончить колдуна, а то мало ли что. Разбойники окружили Степана и его провожатых. Опять появились тати с рогатинами — наставили со всех сторон на троицу, зыркают. Круг то расширялся, то сужался, в зависимости от того, куда двигались Степан, Жердь и Косорыл. Ежели к краю поляны — расширялся, а к центру — сужался.
— Нет никакого заговора специального, — настаивал Степан, — хоть что со мной делай. Нет, и все... Хоть на ремни режь. Да уйми ты свою крысу, сил нет!
Из-за пазухи лиходея раздавался надрывный писк.
— Не нравишься ты ему, вот и злится, — ответствовал Жердь. Порылся за пазухой, видимо гладя Колченога. Тот на время затих.
— Про заговор-то услышал, а, крысовод?
— Ладно, верю, — нахмурился Жердь, — сам знаю. Много же ведунов к нам в Буевище совалось. Всякий с заговором своим. На золото наше, поганцы, зарились. Только мы сперва их испытывали — говорили, чтобы, значит, над собой колдовство сперва сотворили. А когда они нашепчутся вдосталь — ножиком их по горлу чирк...
— И в колодец, — не удержался Степан.
— Вот еще, поганить. В лес отволочем, и ладно. Значит, нет заговора, говоришь?
— Как бог свят.
— Стало быть, выходит, что ты для нас человек бесполезный, а лишний рот нам ни к чему. Верно, Косорыл?
Косорыл подтвердил.
— Э... да ты, видно, не понял, атаман, я же не сказал, что нельзя людей твоих от напастей воинских уберечь. Когда нас скрутили, переметные сумы с лошадей сняли?
— А на кой тебе?
— В сумах тех баклаги, а в баклагах — зелье огненное, самим Перуном мне дарованное. В зелье том много пользы разной. Ежели выпить его целую плошку, то никакая стрела, никакой меч тебе не страшен.
Жердь недоверчиво посмотрел на Степана:
— А ну как там отрава?
— Выкормышу своему дай, тогда и проверишь. Колченог высунул мордочку, злобно посмотрел на Степана и юркнул обратно. Белбородко подумал, что если бы зверек умел говорить, то наверняка обозвал бы его матерным словом.
— Сперва сам испей, — предложил Жердь. Атаман кивнул Косорылу, и тот рысью умчался доставать баклагу.
Степан мысленно перекрестился и принял на грудь изрядный ковш. Как бы не развезло с устатку-то. Ничего, вроде пошла, родимая.
— Испей, воевода. Али боишься?
Жердь, повышенный в звании, поцеловал ковш, шикнул на ворона, взглянул на облака, неспешно ползущие по небу. Он бы и молитву прочитал, да подельников устыдился. Налил и принял, как мужик! Крякнул, гаркнул, проорал что-то злобно-радостное, захохотал, пару раз выкинул диковинные коленца, каковые не каждый бывалый плясун осилит, и, сфокусировав зрение, произнес:
— Жжет, сука!
— Говорю же, Перуново зелье. Для здоровья безвредное, а чем больше выпьешь, тем больше силы в тебе. Как силушкой напитаешься, железо будто хлыст от коровьей шкуры от тебя отскакивать будет. Чуешь, как волна горячая по телу прет?
— П-полезное зелье, — заплетающимся языком возвестил Жердь, — по-т-трафил, ч-чародей. Я ж теперя любому вломлю, Бык-ку даже... Ой да крепкая кость... Ой-йе, к-крепкая!.. Ч-ш-ш... — Он приложил палец к губам. — Чтобы вороги не п-прознали!
И потянулся за следующим ковшом.
Вновь опростал, крякнул... Попытался пойти вприсядку. Упал, встал, вновь упал. И, непонятным образом удерживаясь на ногах, крикнул ватажникам рифмой:
— Пейте зелье Перуново, будет всем врагам хреново!
Тати разворошили трофейные сумы и сперва с опаской, затем с возрастающим воодушевлением принялись исполнять приказ. Вскоре ватага лежала вповалку[29].
Степан развязал своих друзей.
— А говорил, медовуха, — подал голос Алатор. — Яду, что ли, подсыпал?
— Зачем — яду?! Выморозил, — ответствовал Степан. — Зима, вишь, ядреная.
* * *
...А над поляной летел дружный, с посвистом и переливами храп. Спал Жердь, по-детски улыбаясь во сне, спал Бык, то и дело мамкая и повторяя свое извечное «вдарить», спал Косорыл с распахнутым и постоянно мигающим правым оком. Все спали. И снились ватажникам сны...
Алатор прошелся меж спящими, немилосердно попирая их ногами, разыскал у одного свой меч. Не спеша навесил перевязь с ножнами, не спеша вытянул клинок, успев поймать на нем солнце и полюбоваться вспышкой. И... принялся рубить ватажников.
— Стоять! — заорал Степан. Варяг с удивлением обернулся:
— Ты чего?!
— Не по-людски это, так вот, спящих. Алатор вздохнул и отечески улыбнулся:
— Хочешь, чтобы по следу за нами пошли?! Считая, что достаточно объяснил свое поведение, Алатор раскроил башку какому-то отчаянному храпуну.
— Не пойдут они, напротив, за нас в годину лихую встанут...
— Да не-е, уже не встанут, — заверил варяг, отрубая вихрастую голову.
— Кончай, говорю, самоуправство, — прикрикнул Степан, — заколдую, так за кого хошь встанут.
Варяг понимающе кивнул и прекратил шинковать ватажников:
— Это дело другое, так бы сразу и сказал. Пошли, Гридька, у костерка погреемся, пока Степан заклинания творит.
Алатор подхватил юнака под руку и поволок к костру. Гридя еле плелся. Добравшись до огня, он упал на снег и застонал.
— Голова у него зашиблена, — проговорил варяг, — ежели отлежится седмицы две, может, и оклемается.
— Ты вот что, Алатор, — сказал Белбородко, — стяни с татя какого рукавицы да у другого рукав оторви, только оторви, а не с рукой отсеки, понял?
— Ну?
— И рукавом тем к ушам Гридькиным рукавицы привяжи, чтобы юнак слышать не мог. А потом себе уши зажми и, пока не скажу, рук не убирай. А то, не дай бог, ворожба моя на вас подействует. Понял?
— Угу.
Когда Алатор исполнил наказ, Степан подошел к дубу и, выпрямившись в полный рост, загремел:
— Даю установку на патриотизм...
Глава 2,
в которой Степан побеждает медведя
Уже все вроде бы и уладилось: тати стараниями Белбородко были поставлены на путь истинный, сброя воинская, что была с поезжан силком стащена да промеж ватажниками поделена, вернулась к владельцам, мертвые в овражек, что вокруг поляны вился, побросаны... И Алатор уже попусту мечом не махал, и ватажники храпели не по-свински, а от чистоты помыслов — размеренно и густо, как храпит всяк, кто чист душой и ухожен телом. И тут из леса вылетел Лисок, а за ним штук десять псов.
Стая окружила Лиска, как малая дружина окружает драгоценного князя, когда тот соизволяет показать молодецкую удаль на ристалище, и потрусила к дубку. Степан от неожиданности потерял дар речи. Но самое удивительное было еще впереди.
Лисок со своей стаей добрался до дуба, что-то гавкнул, и один из «охранников» навалился передними лапами на ствол дерева. Другой же подбежал к псу сзади, обнюхал, а затем приобнял за «талию» передними лапами, будто задумал сотворить с товарищем противоестественное. Лисок попятился, разбежался и... взметнулся по импровизированной лестнице на ту самую ветку, по которой прохаживался ворон. Схватил птицу и, не выпуская из пасти, свалился прямо на живот пса, который предусмотрительно улегся на спину как раз в месте предполагаемого падения.
Невероятно довольный Лисок подбежал к Степану и бросил едва живого ворона к ногам хозяина. На птицу было больно смотреть. От лапы, за которую была зацеплена веревка, осталась лишь треть. Крыло порвано, вместо хвоста жалкий огрызок наподобие капустной кочерыжки. Но более всего пострадало душевное состояние птицы. Как только ворона отпустили, он с истерическим карканьем опорожнил желудок.
«Спокойно, — сказал себе Белбородко, — ты не свихнулся, это не бред! Запомни, это НЕ БРЕД. НЕ БРЕД. НЕ БРЕД. НЕ БРЕД. Плохо! Надо думать утвердительно, а то частицу „не" сознание мимо ушей пропускает, получается, что именно бред. Явь, явь, явь... Хреново как-то выходит, неубедительно. НЕ БРЕД звучит веско, осязаемо, а вот ЯВЬ — легковесно и неестественно. О чем бишь я?.. Все можно объяснить логически. Вот, к примеру, Лисок. Что я о нем знаю? Да ничего! А вообще, что я о собаках знаю? Твари кусачие, бешенство у них случается. Укол в задницу от него помогает, а потом полгода сексом нельзя... А айкью у них какой? Может, у Лиска суперсобачий айкью, может, он гений среди собачьего стада. Гений-организатор. Все без мозгов, а он — с мозгами... И мою дрессуру — бросание палочки, всякие команды вроде „к ноге" или „лежать" — воспринял творчески, развил, так сказать, адаптивные способности, проще говоря, научился приспосабливаться к условиям окружающей среды. Следовательно, возвысился среди своих же — ум-то, если не бренчать им сверх меры, ценят — и, как следствие, возглавил собачью свору... Эта свора... Так, напряглись... Эта свора увязалась вслед за Лиском. Помнишь же, что у стремени он не бежал, когда мы по тракту ехали, а все больше по зарослям шастал, видать, охранял дружину. Мудро. Свора следовала за нами до особых распоряжений. Видать, дал он особые распоряжения...»
