— А по-моему, все элементарно, — не согласился Минька. — Придумал новые четкие эталоны, разослал повсюду образцы и повелел своим княжеским указом, чтобы впредь пользовались при покупках и продажах только ими. Вот и все. Чего тут мудрить-то?
— Об этом мы поговорим попозже, — не стал продолжать дискуссию Константин. — Пока же надо ориентироваться на то, что уже имеется. Итак, про пядь я рассказал. Добавлю только, что это была малая, а есть еще и большая, когда используется расстояние между концами вытянутого большого и среднего пальцев. Или мизинца.
— Так какого все-таки пальца? — не понял Славка.
— А ты растопырь ладошку и попробуй замерить, — предложил Константин. — На самом деле разницы практически нет.
— Ну да, — недоверчиво хмыкнул Славка и тут же ударился в практику замеров на собственных руках. Уже через пару минут, убедившись в чужой правоте, он сконфуженно засопел и заявил мрачно: — А все равно это неправильно. Надо либо одним, либо другим, а так анархия какая-то получается.
— Не спорю, — тактично согласился Константин. — Но с такими продолжительными комментариями мы и до завтрашнего вечера не закончим.
Славка тут же зажал себе обеими руками рот и клятвенно пообещал:
— Все-все. Молчу как рыба об лед.
Константин с подозрением покосился на него и продолжил:
— Что касается последней пяди, то она равна малой плюс два или три сустава указательного пальца.
— Так два или три? — недоуменно переспросил Минька, обета молчания, в отличие от Славки, не дававший.
— Когда как, — пожал плечами Константин. — Как с продавцом договоришься.
— А если их в сантиметры перевести, чтоб попроще было? — не унимался Минька.
— Малая пядь составляла примерно девятнадцать сантиметров, — покорно удовлетворил Минькино любопытство Константин. — Большая где-то на двадцать два или двадцать три потянет, а пядь с кувырком колеблется от двадцати семи до тридцати трех. От них отталкивались остальные меры длины. Например, локоть был равен двум пядям, а четыре локтя — это уже сажень. Они тоже разные. Есть простая. В ней где-то сто семьдесят пять — сто семьдесят шесть сантиметров. А еще есть маховая. В той больше двух метров.
— А можно про все остальное завтра? — попросил Славка. — Ей-богу, в голове не укладывается. Всё забуду.
— И правильно сделаешь, — проворчал Минька. — Тут не запоминать, а менять все надо.
— Об этом мы уже говорили, — согласно кивнул Константин. — А отец Николай тебе поможет. Я полагаю, что это дело тебе, отче, по душе придется. Ни с оружием новым, ни с убийствами оно тоже никак не связано.
— Это — нет. А ваше занятие?
— Ты предлагаешь никому не касаться ничего нового? — прищурился Константин. — С одной стороны, я тебя понимаю. Наворочаем делов, а потом в кусты, в смысле назад в свой век. Тем более что ничего уже исправить будет нельзя. Как сказал посланец Космоса — это у них последняя попытка.
— Вот-вот, — вздохнул отец Николай. — Но ведь она не только у них последняя. У нас-то тоже.
— И в чем же она, на ваш взгляд, отче?
— Людьми остаться. И не просто остаться, а еще и из других людей человеков сделать. Пусть не из них самих, но хотя бы из детей и внуков ныне живущих. Вот потому я и предлагаю не касаться ничего из того, что связано с новым оружием. Ну, сами посудите — это же явно неверный путь, который приведет все человечество к гибели даже раньше, чем оно само пришло бы к ней. Может статься, уже в восемнадцатом веке все кончится ядерной катастрофой, а то и чем похуже.
— Куда уж хуже, — хмыкнул Константин, но перебивать не стал. Решил дать выговориться до конца. Зато вместо него это сделал распетушившийся не на шутку Минька:
— Кажись, я врубился. Догнал я тебя, святой отец. Ты хочешь, чтобы мы сидели сложа руки и молчали в ожидании, пока татары не придут. А как ты людям в глаза смотреть будешь, когда их при тебе убивать начнут, резать, грабить, насиловать?! Или к Мамаю на поклон пойдешь?!
— К Батыю, — поправил Константин.
— Да не все ли равно? Хоть к Наполеону! Думаешь, он тебя послушается? А нам всем надо дружно подставить правую щеку, когда слева по челюсти съездят.
— Левую, — вновь внес негромким голосом Константин свою правку и, заметив озадаченное лицо Миньки, пояснил: — В Библии бьют по правой, после чего рекомендуют подставить левую.
— Да какая к хренам разница! — разбушевался не на шутку Минька. — Главное, что у всех морды в крови, а враг доволен, гад. У него войска сколько будет? — обратился он к Константину.
— На Калке — не знаю, зато потом Батый приведет тысяч сто-двести конницы. Это по моим самым скромным прикидкам [38]. И каждый запасную лошадку имеет.
— Во, — Минька торжествующе и чуть ли не с радостью поднял указующий в потолок палец. — Четыреста тысяч одних лошадей. А у нас?
— У Кости, как я понял из нашего вчерашнего разговора, всего несколько сотен. У остальных, скорее всего, примерно по столько же, — вступил в разговор молчавший до сих пор Славка. — Так что даже если и смогут объединиться все князья в кучу, то самое большое двадцать-тридцать тысяч наберут. К тому же, насколько я помню историю, Рязани так никто и не помог. Да и остальные тоже все больше в одиночку гибли.
— Правильно говоришь, — кивнул одобрительно Костя. — Правда, к этому количеству можно сотню тысяч ополченцев еще приплюсовать.
— Это как в Великую Отечественную, — хмыкнул иронически Славка. — Необученную толпу бросить против профессионалов. Пушечное мясо, оно и есть пушечное мясо. Так тогда мы хоть количеством задавить могли, а сейчас и этого преимущества не будет.
— Так, может, следует объединить всех, обучением мужиков заняться в первую очередь, а не гранатами всякими дьявольскими, прости, Господи? — попытался возразить Николай.
— А ведь наши юные друзья правы, отче, — вновь вступил в разговор Константин. — Ну, предположим, удастся всех воедино собрать, и что? Численность — ни в какое сравнение, а уж про обученность и дисциплину вовсе говорить нечего. Будет как на Калке, каждая дружина сама по себе, потому что всякий князь только себя в главное начальство метит и уступать никому не желает. Если же удастся внедрить все, что задумано нашим юным Эдисоном, то есть надежда хотя бы уравнять шансы.
— А дальше что? — трагическим шепотом вопросил Николай. — Ведь мысль на месте не стоит. Не успеем и глазом моргнуть, как пистолеты с ружьями появятся. А там, лет через сто, глядишь, и до автоматов с пулеметами дойдет. Еще через сотню лет «катюши» будут, танки и в самом скором времени, пожалуйте, ядерная бомба. А сознанием-то люди и в двадцатом веке до атома не доросли.
— И что ты предлагаешь? Какой выход? — Константин понимал, что в словах Николая есть здравый смысл. Действительно, не следовало бы блистать в средневековье военными познаниями, двигать вперед семимильными шагами науку уничтожения, а не созидания. Но Калка, но татары, но огромное полчище Батыя и истерзанная Русь под копытами монгольских коней — как с этим быть?
— Так ведь оно ясно. — Николай наконец отчетливо и ясно узрел перед собой выход, нарисовавшийся как на картинке, и, захлебываясь от восторга, спешил поделиться увиденным со своими собеседниками: — Душу каждую очистить от скверны. Злое вытряхнуть, а доброе, чистое, светлое — а оно у каждого негодяя, хоть и помалу, но есть — наружу всем показать. Вот же оно, хорошее, солнечное в вас — растите его, приумножайте, с другими делитесь. Оно от этого не уменьшится, а, наоборот, увеличится.
— Поделись улыбкою своей, и она к тебе не раз ещё вернется, — вполголоса замурлыкал Славка, но Николай, не обращая внимания на ироничный тон, лишь обрадовался поддержке, пусть даже такой.
— Правильно, не раз и не два вернется. Обязательно вернется. Нет ничего прекраснее светлой человеческой души. Не зря ведь сказано: красота спасёт мир. Это именно про ее красоту.
— В принципе, я согласен, — примирительно заявил Константин. — Это все здорово, и этим мы обязательно займемся. Организуем какой-нибудь университет красоты, доброты, тепла и света. Выпустим уйму педагогов оттуда, они будут работать в школах и нести светлое, доброе, чистое в не запачканные осознанным злом детские души. Я обеими руками за это. Да и из них, — он указал на Славку с Минькой, — никто, думаю, возражать не будет. Однако до всего этого надо еще дожить, а враг, образно говоря, на пороге, и всю эту красоту ровно через двадцать один год он похерит и вырубит под корень. По-моему, надо решить ближайшую задачу, причем постараться выполнить ее, как еще большевики учили, малой кровью и на чужой территории. А для всего этого не обойтись без секретного оружия. Как говорили в Древнем Риме: хочешь мира — готовься к войне.
