— Так, меха [46], чай, с Русской Правдой.
— Правильно говоришь. Вот их и разложишь и указывать молча будешь, что из закона зачесть надобно, а уж оглашать это я сам буду.
— Во как, — вытаращил глаза вирник.
«Господи, день такой сегодня, или жара виновата в том, что все глаза на меня таращат, будто считают, что у князя крыша поехала», — подумал Константин.
В это время наконец притащили здоровенный стол, экспроприированный, судя по его невзрачности и шероховатости, у далеко не самого богатого жителя Ожска. Князь положил на него руки и, осторожно проведя по одной из досок пальцем, с раздражением ощутил, как в него смачно впилась заноза. Он досадливо поморщился, но потом мысленно махнул рукой — потом вытащу — и чуть не вздрогнул от утробного гласа бирича [47]:
— Кто на княжий суд — на суд праведный?
Глава 19
Княжий суд
Горе тем, которые поставляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных народа Моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот.
Ветхий завет (Ис. 10: 1–2)
Из толпы, которая дошла, пожалуй, до полутора-двух сотен человек, не меньше, робко вышел хилый тщедушный мужичонка в грубой холщовой рубахе. Ниже пояса, как ни странно, выглядел он весьма прилично. Был в синих, неплохого качества, хотя, может, и недорогого сукна, штанах, заправленных в нарядные щегольские сапоги такого же цвета, ну, может быть, немного более темные.
Он низко поклонился князю и пискнул тоненько:
— Только на твой праведный суд, княже, уповаю.
— У князя суд завсегда праведный, — обрезал дальнейшие попытки изначально подольститься к судье вирник. — Расскажи князю про беду свою.
— Купец я, соляник [48], Тимофей Малой. В прошлое лето, княже, взял я гривен немало у боярина твоего, Мосяги. Теперь срок подоспел. Мыслил я так: накуплю товару на те гривны, пойду в Новгород Великий, учиню с купчишками свейскими гостьбу [49] и с той гостьбы резу [50] отдам.
— Велика ли реза? — осведомился вирник..
— Десять кун с гривны, — пожал плечами мужичишка и продолжил: — Ушкуйники [51] окаянные пограбили ладьи мои. Ныне я наг и бос, а резоимец [52] Мосяга меня из отчего дома взашей прогнал и так сказал: «Ныне ты, Малой, весь в моей власти, и я тебя не только из избы выкину, а и самого в холопы обельные запродам, и женку твою также, и детишек, коль ты мне в три дни резу не возвратишь».
— Просишь о чем? — вновь поинтересовался вирник.
— Вели ему, княже, отсрочку мне дать. Невмоготу мне ныне все гривны отдать.
— А на другое лето отдавать как мыслишь? — с интересом спросил вирник.
Мужичонка гордо выпрямился во весь свой тщедушный рост, чуть ли не встав при этом на цыпочки, и неожиданно гулко бухнул себя кулаком в грудь:
— Тимофея Малого всякий купец знает. Неужели не помогут товарищи мои за резу малую. Не все горюшко да беда. Заглянет и в мою избу солнышко ясное, а уж я бы по чести расплатился.
Что по этому поводу говорит Русская Правда, Константин не помнил, поэтому ожидающе посмотрел на вирника. Но тот, склонившись к князю, шепнул на ухо:
— Как рассудим, княже?
— По закону, — ответил Костя и тут же поправился: — По Правде Русской.
— В этом не сомневайся, княже. Все по ней. Только в чью пользу?
— Правда, она одна, — не понравилась Константину чрезмерная угодливость вирника. — Что в ней говорится?
— Одно место боярину твоему по сердцу придется, другое — купчишке.
Это уже и вовсе ни в какие ворота не лезло. Ну да ладно, назвался груздем — полезай в кузов. И Константин буркнул:
— Покажи оба места, а я сам выберу.
— А вот, и еще вот. — И вирник грязным ногтем дважды ловко черканул по пергаменту.
Константин внимательно вчитался, но потом недоуменно посмотрел на вирника:
— В пользу купца вижу, а боярина — нет.
— Ну так и быть посему, — легко согласился советчик. — Стало быть, купчишке.
— Подожди, может, ты промашку дал. Может, не на том месте отметину сделал? — осадил его Константин. — Покажи еще раз.
— Да вот же, — вирник еще раз черканул ногтем. — Оно ведь по-разному читать можно — одну-две буквицы зачел не так, и все.
— Да нет, зачем же, — покачал головой князь, — мы правильно читать будем, — и громко огласил свое решение, вычитанное из текста закона: — Аже который купец где любо шел с чужими кунами, истопиться любо рать возьмет ли огнь, то не насилити ему, ни продати его; но како начнет от лета платити, тако же платить, зане же пагуба от Бога есть, а не виноват есть. Ну надо же во что русский язык превратили, — последнюю фразу Константин пробормотал себе под нос и так тихо, что даже вирник, стоящий рядом с князем, практически ничего не услышал.
Самодовольно лоснящееся лицо боярина Мосяги, бывшего нерушимо уверенным до сей минуты в том, что князь непременно решит дело в его пользу, мгновенно перестало блестеть и как-то даже посерело.
— Княже! — завопил он громогласно. — Да как же? Да за что же ты раба своего верного обидел?
Константин вздохнул. Получалось, конечно, не совсем ладно. Можно сказать, чуть ли не первая встреча со своими боярами, на которых он поначалу хотел опереться как князь, и на тебе — такой казус. Однако деваться было некуда — слово сказано, и тогда он решил по возможности как-то смягчить свое решение. Он встал с кресла и с удовлетворением отметил, как шум на площади разом стих.
— Слуг своих верных я в обиде никогда не оставлял, а напротив — ежели они в угоду мне убыток какой несли, то стократ сей убыток я им возмещал и буду возмещать.
Мосяга прекратил подвывать, приподнял голову, которой он до этого момента яростно стучал, ничуть не жалея, о пыльную землю, но с коленей не встал, жадно слушая князя, а Константин сокрушенно продолжал:
— Но ныне, боярин, не я сужу, ибо так Правда Русская положила. И ты, Мосяга, помни, что если князь Ярослав Владимирович по прозванию Мудрый так повелел, стало быть, всегда так и будет. Ныне быть тебе на пиру моем и близ меня сидеть. И верую я, что убытку тебе вовсе не будет, и в то, что все куны до единой на тот год к тебе с прибытком немалым вернутся непременно, тоже верую, ибо Тимофей Малой слово дал и от него не отступится. А ныне ни его самого, ни женку, ни детишек продавать не сметь, и избу ему вернуть немедля.
— Так ведь продал я ее уже, — вновь завопил Мосяга как недорезанный и, аккуратно подгребая руками пыль поближе к себе, с новой яростью принялся биться о нее головой. — Избу-то, хоть избу, княже, не вели взад возвращать.
— Я один раз говорю, — более строгим тоном произнес Константин, видя, что боярин уже начал притворяться, и не спеша сел в кресло.
Вирник правильно понял князя и махнул биричу. Тот зычно проревел:
— Да будет так по слову княжьему. А ныне кто есть еще на суд княжий?
Вперед выступил молодой парень. Чистое простодушное лицо его почему-то сразу внушило Константину доверие. А тот низко поклонился князю, не спеша выпрямился и, смело глядя на человека, в руках которого находилась его будущая судьба, но в чью справедливость, по младости лет, он свято верил, приступил к изложению своей обиды:
— Батюшку моего Никомед, что у боярина Завида в тиунах, обидел, шелепугой хлестал в кровь…
— Да ты сам-то кто будешь и отчего отец твой сам не явился с обидою к князю?
Рядышком с помостом шумно засопел один из бояр. Константин покосился на него, прикидывая, что никак это и есть Завид, хозяин драчливого тиуна.
